Лето сумрачных бабочек - Энн-Мари Конуэй

– О чём ты говоришь? Найдёшь способ?

Она посмотрела поверх моего плеча, её взгляд сфокусировался на чём-то очень далёком.

– Способ сделать так, чтобы лето было вечным.

Глава четырнадцатая

Она скрылась в Саду прежде, чем я успела спросить её, что она имела в виду. Она явно вынашивала какой-то план, но ему не суждено было сбыться. Ещё до того, как мы переехали, мама записала меня в старшую школу в Фарнсбери. Предполагалось, что это очень хорошая школа, намного лучше, чем моя прежняя, но я всё равно боялась. Мне было достаточно тяжело, когда я перешла в седьмой класс, все ученики были новыми – а на этот раз мне предстояло стать единственной новенькой в классе.

Когда я вошла, мама уже вернулась домой. Она сидела за столом в ночной рубашке, собирая пазл. Было таким облегчением увидеть её, что я подбежала к ней и крепко обняла. На ногах у неё были меховые сапожки, но когда я спросила её почему, она с удивлением посмотрела вниз, как будто до этого даже не замечала, во что обута.

Я сделала ей чашку чая, и мы немного поболтали – просто о погоде, о природе. Она пыталась пристроить крошечный кусочек красного картона в поле маков, но рука у неё слегка дрожала, и она не могла определить, где он должен находиться.

– Не знаю, почему Стелла купила мне такой сложный пазл, – сказала мама, снова и снова постукивая крошечным кусочком по столу, пока я не протянула руку и не отобрала его у неё.

– Я сейчас начну мыть посуду, – сказала я, – а потом, может быть, сядем и просмотрим в газете раздел с предложениями работы?

Мама пожала плечами:

– Я уже смотрела, Бекки. Там нет ничего подходящего. Ничего. – Она на секунду подняла на меня взгляд, но глаза её были тусклыми, как будто кто-то выключил в них свет.

Я всё равно встала и надела мамин фартук. Он был красно-белый, с рюшами по краю, и слишком большой для меня. Трудно было понять, с чего начинать. На кухне не убирались по-настоящему вот уже несколько дней, и она была в ужасном состоянии. Я отодвинула гору тарелок в сторону, чтобы расчистить место у раковины, и заметила большой белый конверт, засунутый за тостер.

– Что это? – спросила я, доставая его, чтобы показать маме. Она обернулась.

– Понятия не имею, – рассеянно произнесла она. – Должно быть, его принесли раньше, когда меня не было дома. – Она внезапно покраснела и отвернулась, как будто только сейчас осознала, что так и не переодела ночную рубашку – и что я вообще не должна была знать, что она куда-то выходила.

В конверте было приглашение на крестины маленького Альберта. Оно было напечатано на плотной карточке кремового цвета с изображением двух крошечных голубых ступней посередине и шёлковой голубой лентой поверху. Я прочитала его вслух для мамы:

– «Джули и Робин приглашают вас посетить церемонию крещения их сына, Альберта Джонатана Джексона». – Робин был внуком мистера и миссис Джексон. Они жили примерно в получасе езды отсюда, но решили окрестить его в церкви Оукбриджа.

– Я не пойду, – сказала мама, когда я закончила зачитывать все подробности. Она неожиданно оживилась, её глаза сверкнули.

– Но мы должны пойти. Мистер и миссис Джексон будут очень расстроены. Это их первый внук, и они просто в восторге.

– Мне всё равно. Я даже не знаю Джули и Робина, я только один раз встречала их. Почему люди просто не могут оставить меня в покое?

– Что ты имеешь в виду?

Она вела себя всё более беспокойно, сжимая и разжимая кулаки.

– Именно поэтому я вообще уехала отсюда. Все глазеют. Все знают. Как я должна была вытерпеть это?

– Все знают что? Я не понимаю, о чём ты говоришь. Пожалуйста, мам, объясни, что все знают?

Она глубоко вздохнула, закрыв глаза:

– Мне жаль, Бекки, правда, мне очень жаль. Я просто имела в виду, что все очень любопытные. Вот и всё. Но я не пойду на крестины, я очень не хочу идти, и точка.

Я знала, что она не передумает, она была такой же упрямой, как Роза-Мэй, когда чего-то не хотела или, наоборот, хотела. Я отвернулась к раковине и продолжила мыть посуду. Мне становилось всё труднее и труднее представить, как мама собирается приводить себя в порядок. У неё и раньше были периоды упадка – когда мы жили в нашем прежнем доме, она могла по несколько дней безучастно бродить туда-сюда в домашнем халате или на все выходные укладываться в постель с мигренью, – но я никогда не видела её в таком плохом состоянии.

Я не знала, можно ли оставить её одну на следующее утро. Я боялась, что она опять может убрести куда-нибудь или сделать какую-нибудь глупость – настолько она была не в себе. Я сидела в кухне и строила планы на день, когда приехала Стелла.

– Мама ещё не вставала, – сказала я, отперев ей дверь. – Она ведёт себя очень странно, особенно в последние день-два. Не только много спит, но и всё остальное тоже. Вчера она сказала что-то насчёт того, что все глазеют на неё, как будто боится выходить из дома. Я уже, честно говоря, не знаю, что делать.

Стелла привлекла меня к себе и крепко обняла.

– Не беспокойся, Бекки, милая. Мы скоро поднимем её на ноги. В прошлом мы с твоей мамой помогали друг другу преодолеть самые тяжёлые времена.

Её ласковые объятия были мне приятны. Я прижалась ещё ближе, вдыхая слабый запах солнца и зелени, исходящий от неё.

– Могу я спросить тебя кое о чём, Стелла? Что ты имела в виду в тот день, когда вы спорили с мамой и ты сказала, что я имею право знать? Я слышала вас, когда входила в дом.

Она тяжело вздохнула и покачала головой:

– Мне очень жаль, Бекки, но не я должна тебе рассказывать об этом. Тебе следует спросить свою маму, когда ей станет немного лучше.

– Но это меня так злит! Она не рассказывает мне ничего ни о моём отце, ни о своей жизни до того, как она уехала из Оукбриджа. Ты не представляешь, каково это.

– Да, я не могу даже представить, как это для тебя тяжело, но это действительно должна рассказать она сама.

– Но…

Стелла подняла руку:

– Больше никаких «но»! Идём, нас ждут дела. – Она вытащила из холодильника продукты, соорудила тосты, приготовила омлет и свежевыжатый апельсиновый сок, красиво расставив всё на подносе. –