Атаман - Андрей Посняков

– Да язм понимаю. А все ж покушать охота.

И в самом деле, у Егора и самого-то частенько подводило живот – такие уж голодные настали времена, прежнее серебришко кончилось, не было и медного пула, перебивались покуда дичью да рыбкой, да кое-что приносили те ватажники, что жили в посаде. Это была идея Вожникова – организовать все по сетевому принципу, чтоб не всем в одном месте ошиваться, а собираться в кучу лишь в строго определенное время либо, когда надо, используя в качестве гонца Федьку или кого-нибудь из молодых. Вот и сейчас у Сучка жили лишь те, кому некуда было податься – Антип, Егор, Федька, сам своеземец да Иван Карбасов с Окуневым Линем – те были беглые, откуда-то из ярославских краев. Неплохие, в общем-то, мужики, но, видать, изрядно битые жизнью. Оба успели побывать и в ордынском плену, у какого-то мурзы, от которого тоже сбежали, бродяжничали, собрались было далеко-далеко – в Хлынов (как понял по рассказам многих Вожников – местную Тортугу), но вот пристали к ватаге, вернее, хитрый Чугреев их уговорил, случайно встретив в корчме Одноглазого Нила.

Егор поколол еще немного – в охотку, тем временем и Федька натаскал вторую кадку воды, как раз затопили и баню да, вскипятив на очажке воды, бросили почки смородины – для запаха, для завара.

Потом, вытянув ноги, оба уселись на завалинке, лениво потягивая «чаек». Вожников блаженно щурился – хорошо было вот так сидеть, отдыхая после работы. Дышать напоенным запахом первых весенних трав воздухом, смотреть в высокое синее небо, на озеро, покрытое темно-голубым ноздреватым льдом, на выбегающую откуда-то из чащи тропинку, уже поросшую кое-где свежей нежно-зеленой травкой. По краям тропинки, вдоль покосившегося забора тянулись заросли ивы с пухлыми серебристыми почками, чуть дальше широко разрослась ольха, у нее почки совсем другие, приплюснутые, лиловые, а вот у тополя, что стоял у давно упавших наземь ворот, – острые, зеленые, торчат, словно рогатины, выставленные охотниками в ожидании дичи.

Дичи… Да, дичь сейчас не помешала бы! Егор сглотнул слюну, вспомнив добрым словом все тех же Борисовичей – вот уж те-то охотнички удачливые, умелые, так бы и всем. Как они, ухмыляясь, заказывали, дескать, кого на ужин хотите – рябчика, глухаря, зайчика? Что и говорить, в этом отношении – молодцы. Ну, может, еще и ватажникам повезет, что-нибудь принесут к ужину. Хм… к ужину… Молодой человек усмехнулся – не завтракали, не обедали – сразу и ужин. Что ж – трехразовое питание: понедельник, среда, пятница. В понедельник, кстати, ели какую-то жесткую дурно пахнущую птицу, подстреленную на ближайшем болоте. Вообще же, места здесь были худые – на лесную дичь вовсе не богатые. Другое дело – рыба, так поди ее сейчас, достань – на лед-то не выбраться, тонок.

– Эх, скоро сойдет ледок, – мечтательно прикрыв глаза, протянул Федька. – Уж наедимся рыбки.

Егор скосил глаза:

– Что, Федя, проголодался?

– Угу, – кивнул отрок. – Любую рыбку так бы сейчас и съел – даже костлявого окуня.

– Ишь ты – окунь для тебя уж и не рыба?

– А что, рыба, что ль? Рыба – это стерлядь, осетр, форелька… налим тоже ничего бывает, особливо – печенка, умм! Ничо, вскроется озеро – ушицы наварим! А еще ближе к лету и перепелов поесть можно.

Ну, гад мелкий! Далась ему эта еда. Больше что, и поговорить не о чем?

– Слышь, малой, – повернул голову Вожников. – А ты грамоту знаешь?

– Откуда?! – удивленно откликнулся отрок. – Я что – купец или монах?

– А хочешь, тебя научу?

Федька вдруг расхохотался, да так звонко, что спугнул стайку прыгавших на заборе пичуг:

– Ой, скажешь, Егоре! Все шутишь, а ведь грамоты-то и сам не ведаешь.

– Чего это не ведаю-то? – обиделся молодой человек. – С чего ты взял?

– Дак ты, не обижайся только, и говорить-то толком не говоришь – все как-то не очень понятно, потом сиди, думай – что и сказал? А тут – грамота!

Егор растерянно моргнул, даже не зная, что сказать в ответ. Так ничего и не сказал, не придумал, да и не успел – за деревьями послышались чьи-то веселые голоса, хохот.

– Наши идут! – резво вскочил на ноги Федька. – Радуются чему-то, верно, удачно сходили.

– Эй, православные! – еще не дойдя до изгороди, заорал Антип. – Банька-то как?

– Топится.

– Федька, растопляй печь. Серебра не добыли нынче, одначе дичи запромыслили изрядно.

– Вот то дело, дядько Антип! Вот то дело.

Пара рябчиков, глухарь, еще какие-то мелкие птицы, ох, гляди-ко – и заяц! Есть, не переесть.

– Как бы не стухло только.

– Не стухнет, с озера лед добудем – положим. Чего, Егор, варить рябчика?

– Можно и рябчика. Соль еще осталась.

– Еще кореньев добудем, в похлебку сунем – вкусно! – подал голос разматывавший мокрую обмотку Окунев Линь – мужик лет тридцати пяти, борода кудряшками, веселый.

Дружок его, Иван Карбасов, щурясь от солнышка, довольно смеялся.

Вожников кивнул на дрова:

– Мы тут тоже время зря не теряли. Как у вас-то прошло, кроме дичи? Рассказывайте!

– Сейчас, – отмахнулся Антип. – Поснидаем – расскажем.

Пока то да се, покуда посушились, отдохнули чуток с дороги, тут и похлебка поспела – пахучая, жирная.

Вытащили котелок из печи, на пень большой во дворе поставили, Чугреев – как старшой – махнул рукой:

– Налетай, робята.

«Робята» не замедлили налететь и споро заработали ложками. Сначала, как и принято – выхлебали бульон, а уж опосля, опять же, по команде старшого, занялись мясом.

– Ухх, – не выдержал Федька. – И фуфло фэ кфыфыфко!

– Чего-чего? – изумился Егор. – Кто тут фуфло?

– Говорю, и вкусно же крылышко! – прожевав, пояснил отрок.

Окунев Линь улыбнулся:

– Да уж, вкусно.

– Так как прошло-то? – повернувшись к Антипу, нетерпеливо спросил Вожников.

– Да так, – степенно облизав ложку, старшой сунул ее за пояс. – Местечки надежные заприметили, в одном – там орешник густой – посидели даже, думали, может, да пройдет-проедет кто. Не! Зря надеялись – сыровато еще везде, бездорожно, разве что на холмах токмо. А вот на обратном пути, на борах, на дичину нарвались. Уж теряться не стали!

– Молодцы!

Линь Окунев отбросил к забору только что со всем смаком обглоданную косточку:

– Ты, Антипе, в чьем бору были – расскажи.

– Да! – хитровато прищурился Чугреев. – Бор-то – самого воеводы, Ивана Кузьмича, боярина Вережского! Про то Онисим Морда младой, Никиты Кривоноса дружок, опосля уж поведал.

– А чего ж раньше-то не предупредил?

– Да, говорит – больно уж дичи много, а воеводе – не до того.

– Хите-о-ор Онисим!

Ватажники засмеялись, довольно и сыто порыгивая. Многих потянул в сон.

– А что в городе, в посаде? – все не унимался любопытный Егор. – Есть какие новости? Борисычи где, как?

– Про Борисычей городские ничего не сказывали, – лениво поковыряв ногтем в зубах, отозвался Чугреев. – Да они ведь про них и не знают. А так новостей никаких нет… Хо! – Антип вдруг саданул себя по лбу ладонью. – Что я говорю-то? Как же – нет. Воеводу-то, говорят, едва не убили!

– Да ты что! – Вожников удивленно хмыкнул. – И кто же?

– В посаде болтают – волшбица. Явилась, мол, с дальних лесов, за сестру свою отомстить, сестра-то – тоже ведьма, ее недавно казнили.

– Так-так-та-ак! – молодой человек, не удержавшись, хлопнул в ладоши. – Вот так новость, а ты говорил – нету. И что волшбица? Схватили?

– Какое схватили – исчезла!

– Исчезла?!

– Никита Кривонос сказал, дескать, волшбица в трубу вылетела – то многие на посаде видали! Воеводе в брюхо ножик воткнула и вылетела – токмо ее и видели.

– Ну, дела-а-а.

Егор опустил голову, чтоб не выдать нечаянно вспыхнувшую радость – к чему? Душа его ликовала – сбежала! Сбежала, значит, Серафима-волшбица. Молодец! Честно говоря, в первое время после своего удачного бегства молодой человек на полном серьезе собирался освободить юную колдунью, ворвавшись в детинец, в воеводские хоромы… а да хоть к самому черту!

Понимал, конечно, что один не управится, и пытался было подбить на то ватагу, но неудачно. И оттого как-то нехорошо было на душе, подловато как-то, словно бросил в беде хорошего друга… подругу… любовницу. Хоть и длилась их связь всего-то одну ночку, а все ж…

Сбежала! Ах! Радостно-то как, радостно.

– Ты чего, Егор, главу-то повесил – воеводу жалко? – пошутил Окунев Линь.

– Нас жалко, – тут же отозвался Вожников. – Теперь пастись надо – волшбицу-то будут искать, все пути перекроют.

– Ну, путей-то и так пока нет, – резонно возразил ватажник. – Перекрывать нечего. Тем боле, волшбица-то по воздуху улетела. Так говорят, однако. А поди ее, по воздуху, догони.

Откинувшись на брошенный на свежую травку плащ, Чугреев бормотнул что-то о каких-то людишках, да и заснул, захрапел, а следом за ним – и все. Сморило.

Пели-пищали на заборе пичуги, долбил где-то неподалеку дятел, а высоко в небе, выглядывая добычу, хищно парил коршун. Ничего этого не слыхали-не видали ватажники – спали. Даже Федька – позабыв про топившуюся баню. Он-то позабыл, а вот Окунь – нет. Проснулся, потянулся, глянул: