Мой театр. По страницам дневника. Книга II - Николай Максимович Цискаридзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только певица вышла на сцену, как из зрительного зала понеслось: «Цискаридзу давай!» Свист, крики, почти потасовка. Кто-то кричит: «Замолчите, дайте послушать, ребята хорошо поют!» Другие: «Нет, Цискаридзу!» Начался какой-то ад. Прибежала Илзе, испуганная, схватилась за меня ледяными руками: «Коля, что будем делать?» – «Танцевать!» Что еще можно делать? Но, если честно, очень страшно, толпа ведь неуправляемая, тем более разъяренная.
Певец, выступавший перед нами, – большая умница, несмотря на буйство зрителей, допел арию до конца. Наконец, мой выход. Звучит Шестая симфония П. И. Чайковского, я медленно, как поставлено, выхожу на сцену. Появляется Илзе, начинаем первый дуэт. Теперь и у меня от напряжения ледяные ноги и руки. Но танцевали мы с такой отдачей, что от нас разве что искры не летели. Я чувствовал себя просто атомной электростанцией по количеству выделяемой энергии.
Илзе уходит, я замер на авансцене, ни одного хлопка. Передо мной довольно широкая оркестровая яма и темнота. Стою, близорукий, не понимаю, зритель вообще в зале остался? Мы перед кем-то выступаем? Или это конец?..
Дальше эпизод «Комната»: танцую свой монолог, потом Илзе свой. Тишина. Идет наш дуэт, сладострастно душу' бабку-графиню, тишина стоит гробовая. Танцую и понимаю, что даже не потею, так страшно. Хоть бы кашлянул кто-то! Наконец, эпизод «Казарма», финал. Перепрыгнув через кровать, улетаю в кулису. Там Илзе, трясущаяся от страха, я к ней, обнялись, замерли…
Свет гас медленно, печально, под стать музыке… и опять полная, гробовая тишина. Ну, думаю, сейчас будут бить…
Тут в зале что-то ахнуло, охнуло, грохнуло, будто взорвалось, гулким эхом долетело до кулис. Публика не просто хлопала, кричала, в зале стоял дикий ор… Нас принимали, как Юриев Гагариных. На сцену несли цветы, воздушные шары, как на параде, банки с соленьями, вареньями, конфитюрами. В общем, бог знает что. В завершение мне подарили огромную, метровую, бутылку местного шампанского. «Как хорошо, – подумал я, – как раз на Новый год всех напою!» На сцене началось всеобщее братание.
56
У служебного подъезда нас поджидало множество людей, среди них были и поклонники Семёновой. Я сразу вспомнил рассказы Марины об Одессе, она этот город обожала. Однажды ей срочно понадобилась приличная сумма денег. Пришлось продать кольцо, которое Марина очень любила, часто в нем танцевала. Приехала Семёнова на гастроли в Одессу, публика заметила, что кольца на ее руке нет. Местные евреи-антиквары связались по своим каналам с Москвой, там нашли человека, который приобрел кольцо Семёновой, выкупили его и к концу гастролей подарили это кольцо Марине! Вот что такое была Одесса.
Прекрасно отужинав, мы с Илзе вернулись в свой отель, выходящий окнами на Потемкинскую лестницу. На следующий день улетаем в Москву. У меня в руках охапка цветов и пакет с огромной бутылкой шампанского.
Зашли в VIP-зал, сели, наконец объявили посадку на наш рейс. Я встаю, беру мешок с бутылкой, ручки пакета обрываются… Бутылка с адским грохотом падает! Весь крохотный VIP-зал одесского аэропорта в стекле и шампанском. «Ой, как жалко!» – вскрикнул я. Дежурная мне: «Не расстраивайтесь, мы все равно бы вас с бутылкой на борт не пропустили, не положено такую ручную кладь в салон проносить».
Уже в дверях я к той девушке обернулся: «А говорят – Одесса гостеприимный город! Я перед вами сидел с этой бутылкой тридцать минут. Вы бы меня предупредили, что с бутылкой нельзя. Я бы хоть кому-то из провожавших ее подарил!»
По летному полю пешком мы с Илзе отправились к самолету. Вдруг нас догоняет микроавтобус с пилотами, там и дежурная VIP-зала: из автобуса извлекается ящик местного шампанского и дарится мне со словами: «Вот! Чтобы у вас об Одессе не осталось плохого воспоминания!»
57
Вернувшись в Москву, я обнаружил, что обещал прийти на спектакль «Служанки» его постановщику и моему хорошему знакомому Р. Г. Виктюку. Это была уже третья редакция его нетленного хита…
Фамилию Виктюк я впервые услышал, когда учился в младших классах Московского хореографического училища. Мама старалась не пропускать ни одного сколько-нибудь значительного события в театральной жизни столицы, всюду таская меня, как и в Тбилиси, за собой.
1988 год. Кто-то достал нам билеты на премьеру «Служанок» в театре «Сатирикон» с К. Райкиным в главной роли. Сидели мы на очень приличных местах. Мама с прической, в нарядном платье и рядом я, лопоухий нескладный подросток, одетый в унылую синюю школьную форму с пионерским галстуком на шее (на переодевание не хватило времени, уроки заканчивались поздно, а до театра надо было еще добраться). В общем, картина маслом и тема как раз для пионЭра…
Однако, с детства закаленный шедеврами мирового кинематографа в виде фильмов Антониони и Пазолини, я воспринимал такие сюжеты философски, не вникая в их пикантные подробности.
Мама, зная своего ребенка, по этому поводу тоже не комплексовала. Но тут она не на шутку напряглась. Поняв, что в «Служанках» играют исключительно мужчины и история там специфическая, мама заерзала. Оглядываясь по сторонам, прошептала мне на ухо: «Нас всех арестуют». Она помнила, что происходило с фильмом «Покаяние» Тенгиза Абуладзе в Грузии. Киноленту долго не пускали в прокат, и если где-то ее все-таки показывали, то не только у тех, кто ее крутил, но и у зрителей начинались серьезные неприятности. Людей переписывали: фамилия, имя, отчество, год рождения, прописка и так далее, а потом следовало серьезное административное наказание.
«Служанок» принимали на ура. В финале вместе с актерами на сцене раскланивался невысокий мужчина, одетый в какой-то невероятно красивый пиджак. Но маму, как я видел, волновало только одно – как бы нам побыстрее выбраться из зрительного зала.
Поняв, что времена переменились и никто никого уже не «переписывает», на следующий год мама повела меня в театр им. М. Н. Ермоловой на премьеру нового спектакля Р. Виктюка с Т. Догилевой в главной роли – «Наш Декамерон». Догилева играла бесподобно. И снова рядом с актерами раскланивался тот самый мужчина в опять-таки бесподобном пиджаке.
В Москве по поводу страсти Романа Григорьевича к пиджакам ходили легенды. Рассказывали, что он, приехав в столицу, был очень стеснен в средствах. Долгое время снимал комнату в коммунальной квартире. Единственное, в чем он не мог себе отказать, так это в дефицитной тогда музыкальной импортной аппаратуре и в
