Я побывала на том свете - Буало-Нарсежак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я подняла еще теплую гильзу и хотела было открыть иллюминатор. И только тогда заметила, что он разбит. Пуля, пробившая Стефана насквозь, ударила в стекло. Я бросила гильзу в море. У американца шум не смолкал, а иллюминация была, как в день национального праздника. Даже погасив все бра, мне хватало света, чтобы стереть отовсюду свои отпечатки. Это заняло довольно много времени. На самом рассвете я услышала приглушенный рокот мотора и увидела, как тронулась с места соседская яхта. Очень медленно, чтобы не разбудить отупевших от алкоголя и усталости гостей, белый корабль руками опытной команды направлялся в море. А когда он достаточно удалился от берега, день уже начинался. Было, наверное, около четырех часов утра. Мною постепенно овладевал глубокий покой воскресного дня. Я в последний раз взглянула на Стефана, распростертого посреди комнаты. Что делать с пистолетом? Может, его следовало положить в тот же мешок с едой, чтобы он утянул его на дно? Но разве не было бы более верным положить его на прежнее место? Как знать? Ведь случайно Бернар или его мать могли подняться в мансарду, открыть сундук. Что они подумают, если не забыли о существовании пистолета? Я тщательно протерла его и спрятала. Оставалось еще добраться до Орли. Но ведь я уже один раз прошла контроль беспрепятственно. Почему бы и не два? На выходе в основном проверяли пассажиров с большим багажом. Я поднялась на палубу, чтобы не видеть больше Стефана, и подождала, готовая спрятаться, если подойдет какой-нибудь любопытный, заинтересованный присутствием автомобиля возле сходен. Однако здесь повсюду стояли гораздо более шикарные машины. Они разъедутся не раньше обеда, а я в это время буду уже далеко.
Однако часы, в течение которых я вынуждена была наблюдать, как медленно просыпается порт, оказались самыми мучительными. Существует особое счастье вещей, предоставленных самим себе, невинность форм и цветов, особенно если это касается шикарных кораблей, убаюканных лучами богатства. Зрелище, режущее глаза. Я чувствовала себя исключенной из жизни, потерявшейся меж двух миров.
Когда пробило восемь, я еще раз проверила, все ли в порядке, и, захватив свой чемодан и сумочку, села в машину, которую Стефан даже не потрудился запереть. Ключи лежали в отделении для перчаток, и я без приключений добралась до Ниццы. Потом… Что было потом, я помню плохо. Орли, такси, бульвар Сен-Жермен… Все прошло, как я и думала. Я выпила снотворное и мгновенно уснула. Сил не было. Прежде чем лечь, еще полностью одетая, я поставила будильник на полдень, но разбудил меня резкий телефонный звонок. Было половина двенадцатого.
— До тебя не дозвонишься, — сказал Бернар.
— Прости. Я крепко уснула. Приняла две таблетки снотворного. Ты уже звонил?
— Дважды.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Мама чувствует себя хорошо, но я не хочу, чтобы она вставала, а сиделке нужно уйти. Я подумал, что ты сможешь меня подменить.
— Почему? Ты тоже уходишь?
— О, совсем ненадолго, меня попросили провести одну экспертизу.
— В воскресенье? Это где же?
— На авеню Фош. Старик Лемуан, ну, ты знаешь консервы Лемуан. После смерти он оставил коллекцию марок, из-за которой перессорились все наследники. Там, говорят, на миллионы. Меня не будет часа два-три, не больше.
— Ладно, я сейчас приеду. Вместе позавтракаем.
— Спасибо.
Часом позже я была дома, с пистолетом в сумочке. Бернар встретил меня со своей обычной приветливостью. Даже Принц поднял голову и сделал вид, что проснулся исключительно ради меня. Я будто впервые смотрела на знакомые мне вещи. Пережив столь необычные мгновения, я, казалось, утратила чувство реальности. Где была правда? Здесь, в кабинете? Или в Антибе? Или же на бульваре Сен-Жермен?
— У тебя усталый вид, — сказал Бернар.
— Я много работала. В бумагах бедной мамы полный беспорядок. Она казалась такой аккуратной, а на деле оказалась очень небрежной.
— И Стефан тебе не помощник, это уж точно.
— Что?
— Он головотяп, я уже говорил. Мастер своего дела — это да! Но очень неорганизованный! Поверь мне, ты с ним еще намучаешься.
Я постаралась перевести разговор на менее тяжелую тему.
— Пойдем проведаем нашу больную.
— Не произноси этого слова, — сказал Бернар, понизив голос. — Ты ведь ее знаешь. Она из тех женщин, которым якобы никогда не был нужен врач, пусть даже дантист. Их здоровье — это их гордость. Поэтому ее надо лечить не усердствуя. Иначе она рассердится. А это именно то, чего опасается кардиолог.
Он нежно обнял меня за талию.
— Поэтому, — продолжил он, — я хочу тебя кое о чем попросить, но если ты откажешься, я пойму.
— Ладно, давай.
— В общем, если возможно, мне бы хотелось, чтобы ты снова жила здесь, чтобы мы зажили, как раньше.
— Но, Бернар, ведь ты сам посоветовал мне немного отдалиться.
— Знаю. Я думал, что… но я ошибся. Как только она несколько воспряла духом, то захотела, чтобы я объяснил, почему тебя здесь нет.
— Как трогательно, — пробормотала я.
— Да нет же, я не шучу. Для нее место невестки у постели своей свекрови, и больше нигде.
— Долг! — воскликнула я.
Он вздохнул и продолжил:
— Еще она вбила себе в голову, что мы поссорились. Я ей клялся, что нет. Пытался объяснить, что ты погружена в проблемы наследства и фирма Роблен нуждается в тебе. Но что ты хочешь, когда она упрется…
— Пойду к ней.
Он задержал меня за руку.
— Будь с ней поласковей, Крис, Не для нее. Для меня. Пока ты ее проведываешь, я накрою на стол. Не забывай, что сегодня воскресенье и прислуги у нас нет. Яйца и макароны подойдут?
— Прекрасно.
Я нашла свою свекровь в полусидячем положении, обложенную подушками и читающей газету.
— Ну, наконец-то, Кристина!
Я наскоро поцеловала ее в лоб.
— Я была очень занята, — объяснила я. — Сейчас мы теряем деньги.
Это был единственный способ разоружить ее.
— И много? — спросила она.
— Слишком.
Она надолго задумалась. Губы ее подрагивали. Молилась она или считала?
— Вам бы следовало спросить совета, бедное мое дитя. Вы взвалили на себя слишком тяжелую ношу. Бернар со своими марками, вы с лодками, которые плохо продаются, — так не пойдет. Скоро вы разбежитесь.
Она схватила
