Невинность - Дин Кунц

– Да. Или раньше.

– Через час. Ищи «Ленд Ровер».

– Что такое «Ленд Ровер»?

– Как пикап. Внедорожник.

– Ты водишь автомобиль?

– Ну не толкаю же. Просто не пугайся.

– И ты не пугайся. Я сегодня в балаклаве. – Чтобы объяснить, почему я не произнес ни слова, сняв телефонную трубку, добавил: – Первый раз в жизни говорю по телефону.

– Быть такого не может.

– Тем не менее. Звонить мне некому.

– Тебе нравится?

– Телефон? Да, нормально. Но я бы предпочел находиться с тобой в одной комнате.

– Через пятьдесят восемь минут.

– Я приду, – пообещал я.

Она отключила связь, а где-то через полминуты я тоже повесил трубку.

29

В четырнадцать лет я надел часы, снятые с запястья мертвого мужчины. Отец заверил меня, что никакая это не кража, но я с самого начала так не думал. Прежде чем умереть, мужчина хотел отдать «Ролекс» отцу, а с учетом сложившихся обстоятельств отказ принять их выглядел бы черной неблагодарностью.

Одной ноябрьской ночью мы вышли на поверхность, не особо опасаясь, что нас увидят и убьют, потому что лил ледяной дождь. Жители этого города гордились своей крутизной. Говорили о себе, что они закаленные переговорщики, жесткие конкуренты, мастера своего дела, лишенные иллюзий, а потому неподвластные сентиментальности, не лезущие в драку, но всегда к ней готовые. Не могу утверждать, что существенная часть горожан действительно обладала всеми этими качествами или хотя бы некоторыми из них. Знаю только одно: город являл собой машину комфорта, сконструированную для того, чтобы обеспечивать жителей всяческими удобствами, и какими бы крепкими и неподдающимися ни представлялись они себе или друг другу, все позорно бежали, когда природа демонстрировала свой буйный нрав. Искали убежища в теплых, уютных комнатах, предоставлявших им самые разнообразные развлечения, надолго забывая мокрый и ветреный мир за стенами их жилищ.

В ту ночь небо выливало такие потоки, что весь город напоминал барабанную установку, где каждая поверхность выбивала свой ритм: мостовые, окна, парусиновые навесы, уличные знаки и припаркованные автомобили. Мусорные контейнеры трясло, крышки выбивали чечетку, да еще дождь молотил по ним, словно отбойный молоток.

Мы с отцом надели резиновые сапоги, перчатки, черные дождевики на флисовой подкладке, капюшон закрепили под подбородком застежкой-липучкой. Лица скрывали балаклавы, хотя пешеходы встречались редко, шли, наклонившись вперед и прячась под зонтами, которые держали близко к голове, чтобы их не вывернуло.

Ливень, как потом выяснилось самый сильный за десятилетие, также практически очистил улицы от транспорта. В эту полуночную бурю даже такси не кружили по опустевшим авеню. Водители, которым пришлось выезжать по срочным вызовам, едва форсировали залитые водой перекрестки, дворники не справлялись с ослепляющими потоками воды, так что на нас они и не смотрели. До минимума сократилось число патрульных машин, возможно, потому, что, по утверждению статистики, в дурную погоду количество правонарушений резко падает: преступники отдают предпочтение теплым и уютным комнатам в той же мере, что и законопослушные граждане.

Однако не все преступники лежали в кроватях или играли в видеоигры, потому что в этой нашей прогулке мы наткнулись на шестерых.

В ту ночь не было у нас никакого срочного дела, которое погнало бы на поверхность. Мы отправились осматривать достопримечательности.

В хорошую погоду, даже ночью, нам приходилось избегать хорошо освещенных мест и бежать стремглав сквозь тени, напоминая двух тараканов, чувствующих, что их в любой момент может размазать по земле нога великана. Так что на поверхность мы обычно выходили только по делу.

И лишь когда холодный ветер завывал в каньонах между небоскребами, когда дождь лил с такой силой, будто хотел в одну ночь смыть с лица земли цивилизацию, которая в противном случае обратилась бы в пыль в далеком-предалеком будущем, мы с отцом могли открыто гулять по городу. Ходить где вздумается, без страха глазеть на витрины магазинов и галерей на центральных улицах. В роли созерцателей витрин могли наслаждаться произведениями высокого искусства и блеском роскоши, которую никогда бы не смогли себе позволить. Даже если бы на нас свалились несметные богатства, мы ничего не смогли бы купить без встречи лицом к лицу с продавцом, а тот даже по нашим глазам сумел бы определить, что мы – чудовища.

В такие ночи возможность побывать в местах, которые нам приходилось избегать, радовала в той же степени, что и сама погода, которой мы наслаждались. Под землей, где не было никакой погоды, за исключением потоков воды в тоннелях ливневой канализации после дождей, мы мечтали о небе над головой, о лучах солнца на коже, о ветре ничуть не меньше, чем о дневном свете. И жуткую погоду, разгонявшую людей по домам, мы встречали с распростертыми объятьями, потому что только благодаря ей могли гулять по городу в свое удовольствие, не испытывая страха.

Рев ветра и шум дождя создавали ощущение, будто миллион птиц раз за разом взлетает в воздух в отчаянном хлопанье крыльев. Мы шли по улице невысоких торгово-административных зданий, где каждое тянуло на архитектурный шедевр, построенных в начале двадцатого столетия. Некоторые реконструировали, другие ждали своей очереди, и в одном из последних горел свет.

Когда мы приблизились, шум дождя перекрыли выстрелы, и окно на первом этаже разлетелось вдребезги. Распахнулась дверь, мужчина вышел под дождь, но его волосы еще не успели намокнуть, как он получил пулю в спину, рухнул на тротуар и застыл. Поначалу создалось впечатление, что жизни в нем осталось не больше, чем в его костюме.

В здании выстрелы продолжали греметь чуть ли не с минуту. Стреляли, судя по долетавшим звукам, двое. После последнего воцарилась тишина, наверное, такая же глубокая бывает и в гробу, засыпанном шестью футами земли. Дверь осталась открытой, но никто не вышел, чтобы помочь человеку, получившему пулю в спину (как выяснилось, сразу она его не убила, потому что он уже лежал на боку и плакал), или добить.

Даже в капюшонах и масках нас все равно могли узнать по глазам. И хотя наше участие встретили бы со страхом и отвращением, нам не оставалось ничего другого, как помочь плачущей жертве.

Отец первым делом подошел к открытой двери, решился заглянуть в нее, но быстро вернулся. Опустившись на колени рядом со мной у лежащего на тротуаре человека, ввел меня в курс дела: «Там пятеро мужчин. Все мертвы».

Мы находились в темной зоне между двумя уличными фонарями, но лежащий не узнал бы нас по глазам, даже если бы на нас светил прожектор, даже если бы мы сняли маски. В предсмертном бреду он видел, что ему хотелось видеть, а не то, что находилось у него перед глазами. Позволил отцу поднять левую руку, чтобы пощупать пульс, но не осознавал, что находится в компании незнакомцев.