Футбольный театр - Михаил Сушков

В 1935 году из Свердловска в ВСФК пришла заявка, в которой спортивная общественность города просила прислать футбольного тренера для местной команды мастеров. В совете физкультуры эту должность предложили мне.

Первое, спонтанное чувство, которое я испытал, видимо, точнее всего говорило о моем истинном призвании, предназначении в жизни. Меня захлестнула волна радости. Перспектива профессиональной спортивной работы – с командой мастеров в таком крупном городе, как Свердловск! – с ходу вытеснила из головы и сердца увлечение режиссерской работой, заставила забыть о музыкальном и театральном образовании. И только к вечеру того дня подключился трезвый рассудок, который внес сомнения… Он внес расчет, прагматизм в рассуждения, но действовал вопреки желанию души. И как ни старался я наступить на горло собственной песне – тщательно взвесить, обдумать, подойти к делу без эмоций, – в тайне от самого себя знал, к чему приду, на чем остановлюсь.

Тренерство для меня – дело не новое. Я уже говорил, что тренировал команду РАБИСа. Но то общественная работа, на общественных началах: не те задачи, не та ответственность. Актеры обожали играть в футбол, но мало кто из них задавался целью утвердить себя в спорте, тем более попасть в большой спорт. Сейчас шла речь о большом футболе. Я чувствовал, что это моя стихия, что мне есть что сказать в этой профессии.

Понял вдруг, что мне привалило счастье, когда подумал о судьбе многих атлетов – даже больших и удачливых. Вспомнил о драматичных исходах: пьедесталы, успех… и вдруг резкий отрыв – отлучение от спорта – по возрасту, устали, мол, и хватит. Но дело не столько в переходе из яркого света в густую тень, сколько в другом. Случается это в момент, когда атлет не просто постигает, но и осмысливает тайны спортивного мастерства, когда технология достижения спортивных вершин становится для него открытой книгой, когда в нем томится опыт – распирает, пытаясь вырваться наружу. И… безуспешно. Добровольно ли спортсмен обрек себя па такое бесплодие, или так сложились обстоятельства, но рано или поздно оно ляжет ему тяжелым бременем на душу.

Итак, выбор сделан. И вот теперь, в поезде набросились сомнения. Все вдруг осветилось с другой стороны, все заработало на подрыв моей веры.

Я успокаивал себя надеждой на то, что в Свердловске удастся совместить футбол с театром. Лгал себе в глубине души, зная наперед, что ничего из этого не выйдет. Я мог сочетать три больших, трудных дела: учиться в ГИТИСе, работать в «Синей блузе» и играть в большом футболе. Но два – тренировать команду и играть на сцене – мне не под силу, ибо тренерская работа забирает человека всего, без остатка.

Но еще в поезде, поближе к Свердловску, один разговор помог мне отсечь сомнения, погасить тревогу, понять, что решение, принятое мною, правильное.

У меня оказался разговорчивый, дотошный сосед. Он беззастенчиво допытывался – видимо, по праву пожилого человека, вступившего в беседу с молодым, – кто я да что? Отвечал ему скупо. Но даже по таким ответам несложно было разобраться в моих делах.

– Миша, вы сумасшедший! – сказал старик, узнав, от чего я уехал и к чему стремлюсь. – На первой же остановке пересаживайтесь в обратный поезд! На что вы сменили искусство, сцену? Может быть, карьеру известного певца, актера – на футбол?! Неужели вам интересней работа ногами, чем головой?!

– Извините, Александр Николаевич, но вы так говорите оттого, что немного наслышаны о первом и совсем ничего не знаете о втором.

– А что там знать, Миша, голубчик?! Человек повесился, если б постоянно сознавал, что отдает свою жизнь ничтожному делу. Поэтому, чтобы успокоить себя, он становится на путь самообмана и старается доказать себе, убедить в высокой сложности и значимости пустяка, которым увлекся…

– Опять-таки извините, но в вашем возрасте люди не меняют убеждений, как бы явно ошибочны они ни были. Поэтому не стану заниматься никчемным делом – переубеждать вас. Но даже если встать на вашу точку зрения и считать, что футбол – штука несерьезная, то и тогда я поступил правильно. И сейчас, начав рассуждать вслух, убеждаюсь в этом окончательно. Ведь я не играть еду, а учить! И не просто, а тончайшим приемам, высшей математике этого дела, еду профессорствовать в аспирантуру – тренировать мастеров!

– Но вы подумайте, Миша, театр…

– А что театр? В театре я лишь играю образ, а здесь… Учить, воспитывать человека, лепить… тоже образ! Только не игрушечный – настоящий. К тому же… Многие актеры хотели бы стать режиссерами. А тренер – тот же режиссер. Но разница в том, что театральный режиссер один раз ставит спектакль, и потом его повторяют десятки раз. А здесь каждая игра – премьера.

– Но вам не жалко, что столько сил затратили, овладели музыкальным искусством, и все впустую?

– Не впустую. Это пригодится. Суть техники музыканта-инструменталиста и техники спортсмена, как это ни странно вам покажется, одна и та же – и там и тут все сводится к владению мышцами. В обоих случаях главное – добиваться автономии мышц, более того, заставить отдыхать все, кроме тех, которым положено в данный момент работать. Так вот, музыканты это умеют делать гораздо лучше, чем спортсмены. Они отлично знают эту кухню. У них чутье на целесообразность движений. Я не знаю, что получится из меня, но в принципе тренер, владеющий музыкальным инструментом, – специалист с большим преимуществом. Отбирая на эту должность, я бы отдавал предпочтение спортсменам, которые хорошо играют на фортепиано, скрипке…

А наш поезд уже медленно вползал в тень вокзального здания. Громыхнул наконец буферами и замер. Тяжело и гулко отдувался паровоз. И это его «пакс… пакс…» откликалось в моей душе щемящей тревогой. Но теперь уже сомнений не было: я должен ступить на перрон своей новой жизни – той, что сам избрал вопреки мною же задуманным и с таким упорством осуществляемым планам. Легкость на сердце, с которой я ехал последние километры и которая пришла ко мне по той лишь причине, что, убеждая соседа, убедил самого себя, теперь как рукой сняло.

Я сошел на платформу, поставил чемоданы и за спиной услышал два слова…

– Михаил Павлович!

Я даже не сразу понял, что это относится ко мне, рефлекс на такое обращение еще не сложился, ибо отчество к моему имени приставляли крайне редко. Действующие спортсмены бывают обычно Мишами, Васями, Петями. Молодые актеры тоже… «Михаил Павлович» обязывало меня к новому поведению, непривычному, неопробованному, более замкнутому, ответственному, требовательному и даже жесткому. Мне предстояло сыграть роль мужа, хотя в душе я по-прежнему чувствовал себя юнцом.

Жаль свободного, легкодушного Мишу Сушкова!

Трое остановившихся у меня за спиной, не увидев должной реакции, собирались пройти мимо. Когда я наконец повернулся, один из них раскрыл было рот, чтобы извиниться, но я обратился сам:

– Вы встречаете Сушкова?

– Михаил Павлович? А мы уж хотели дальше идти… Моя фамилия Фролов. А это Цвиклич и Ананьев – члены совета «Динамо»…

Лицо Ананьева показалось мне знакомым. Но среди своих знакомых свердловчан не припоминал. Однако сразу же выяснилось, что Ананьев – москвич, в Свердловске недавно.

По праву земляка он повел разговор. Задал несколько дежурных вопросов типа: «Ну, как там Москва? Что там нового?…» И быстро выдохся. Дальше беседу пришлось поддерживать мне.

Говорил он вяло, тягуче, пряча глаза, глядя куда-то в землю. Я посматривал через плечо, надеясь на вмешательство Фролова и Цвиклича. Но те шли сзади, говорили меж собой, считая, что и нам, землякам, есть о чем побеседовать.

Сперва мне пришла в голову естественная для такого случая мысль: я ему не понравился. Но потом подумал, что у него просто замкнутый, угрюмый характер, неудобный в общении. Не исключено, однако, что привязчивый, верный, преданный. На таких людей иногда можно положиться больше, чем на веселых, жизнерадостных, симпатичных. А я уже инстинктивно искал опоры, шарил глазами в поисках исповедника, духовного наставника, человека, которому мог признаться в своей неопытности, слабости, растерянности, наконец. Человека, от которого мог бы получить совет, инструкцию, поддержку, увидеть в нем искреннее отеческое понимание.

Задавая в основном праздные вопросы, я все-таки решился спросить:

– Вы небось давно в команде играете, ребят знаете хорошо?

– Гм… – Уголок рта не спеша приподнялся, отразив что-то вроде иронии, и мгновенно вернулся на место. – Чего ж мне не знать?! Своими руками команду сделал, воспитал…

Пропустив мимо ушей эту фразу, я продолжал:

– Как коллектив, что за ребята?

– Поработайте, сами увидите…

– Это верно. Но мне все же хотелось предварительно что-нибудь знать.

– Чего тут знать?! Команда не из лучших на Урале… А хотите знать, то скажу. Знаете, из чего конфеты делают? Так вот из этого конфеты не сделаешь. – Он вдруг разговорился, и даже голос как-то окреп, стал энергичней, убедительней. – Игроки слабые. Многие вообще непонятно, как в мастера попали. Им медведь на ноги наступил, а они в футбол… Но думают о себе как о чемпионах. Сказать ничего нельзя – сами все знают… С дисциплиной неважно. Может, тебе удастся… – неожиданно перешел он на «ты».