Коло Жизни. Середина. Том 1 - Елена Асеева

— Ах! — вскликнул от боли Ярушка энергично выдернув из лижущего кожу полымя руку и вскочив на ноги, прижал объятую жаром кисть к груди. — Вот же! Вот же тощий замухрышка! — гневливо дыхнул в свою сторону отрок, ибо всегда попадал в такие болезненные, неприятные ситуации, тем самым обнаруживая собственную слабость. Поэтому весьма редко, и только по принуждению старших разводил костер, ставил силки на дичь и вообще занимался присущим мужам обязанностям. Порой, видя ту самую бестолковость, старшие братья желали надавать ему затрещин. Одначе вскинутая рука мгновенно останавливала свое движение, так и не дотягиваясь до головы Яробора, да немедля внутри братьев появлялась теплота и трепетание пред ним… пред его зримой неумелостью, которую они считали, чуть ли не достоинством.

— Замухрышка! — протяжно дунув на руку, добавил малец.

И теперь обходя по кругу костер, принялся присыпать на горящий хворост землю, подпихивая ее подошвой каныша, страшась, что полымя перескочит ему сейчас на ногу. Когда с костром и горящим хворостом мальчик справился, и полив из кубышки воду на руку смыл с лица сажу да запекшеюся ночью под носом кровь, направил свою поступь к захороненному мечу, все еще туля покрасневшую с тыльной стороны ладонь к груди. Невысокий холмик, прикрытый сверху несколькими еловыми ветвями, как символ гая, воочию сказали отроку, что заговоренное его бесстрашием и лесом оружие готово к бою.

Яробор убрал ветви с холмика, и, принявшись смахивать с ножен сухую листву, хвою и мох, грустно заметил, точно говоря сие притихшей на нижней ветке трясогузке подергивающей своим длинным серым хвостиком:

— Еще бы научиться, этим мечом владеть.

— Тсюили…тсюили, — торопливо отозвалась пичужка и закивала своей малой беловато-серой головкой.

Мальчик на чуток замерев, зачарованно вгляделся в птаху и нежно ей просиял, подумав, что та, может статься, его понимает. Ведь лесики считали всякое божеское творение разумным.

— Тсюли… тсюли, — повторил вслед за птичкой отрок и протянул навстречу ей правый указательный перст. Трясогузка нежданно, соскочив с нижней ветви ели, прыгнула на палец мальца и вельми звонко отрывисто прощебетала, словно желая поддержать его в последнем испытании, которое он боялся меньше иных. Однако, каковое вызывало тревогу не только у Богов, у Родителя, но и у этой малой птахи… коя на самом деле была одной из марух.

— Ах, ты, красавица! — нежно вторил ее щебетанию мальчик ощущая трепетную теплоту к живому созданию доверившемуся ему.

Он медленно направил в сторону пичужки левую руку и указательным перстом огладил ее серую спинку, слегка завибрировавшую под его кончиком.

— Красавица! — глас Ярушки понизился до шепота.

Он внезапно легохонько встряхнул перстом и птаха, слетев с него, взметнулась ввысь, закружив теперь над головой мальчонки. Трясогузка, порой эту птицу величали ледоломка, так как она раньше всех возвращалась в леса, точно своим прилетом ломая на реках лед, а иноредь плиска, может оттого, что плескала своим хвостиком. Отрок вскинул голову вверх, и, залюбовавшись шибутно колыхающимися крылышками птицы, оцепенел, наслаждаясь чистотой создания, плавностью веющего кругом аромата сладковато-смольного духа леса, его мощью и диким уверенным в себе величием, чем-то схожим с далеким недоступным космосом, раскинувшимся округ Земли да колыхающим внутри себя и сами планеты, и звезды, и Галактики.

— Счастливица, — нежно протянул мальчик, все еще не сводя взора с порхающей над ним птахи. — Можешь летать. Можешь жить, как желается. Можешь, а я не могу. Привязан я к людям… К батюшке, матушке… к матушке.

Ярушка резко смолк, оглядел свои худые тонкие руки и такие же тонкие перста, подумав, что тоже желал упорхнуть от своих сродников в иные места… если бы не матушка… Туда, где, наконец, нашел бы успокоение от испытываемой тоски, поелику понимал, что никогда не сумеет стать единым с лесиками, с их мыслями, верованиями. С лесиками… с коими был связан кровью, плотью, но столь отличными взглядами, мыслями… душой.

Малец, конечно, знал, что вне лесов живут иные люди, презрительно величаемые сродниками, нурманны, которые верят в другого Бога Ашеру. Старшие рассказывали и про их религию, про бестолковые, еще более невнятно — непонятые верования. Про их ненависть к лесикам и поборникам старой веры. Обаче, отрок внутри своего естества надеялся и мечтал, что может, где-то есть и такие, как он. Такие, которые не разделяют Богов, которые любят Першего, и с трепетом возносят ему хваления наравне с Небо.

Мальчик долго сидел, задумавшись о своем уделе, о той несхожести с членами общины. Одновременно мечтая вырасти и отправиться на поиски тех, кто духовно ему близок, и поймет его чаяния, мысли, чувства. Он бы мог так сидеть и дальше, отрешенный, безучастный ко всему, если бы внезапно раздавшийся подле самого уха пронзительный стрекот сороки, придав ему движения, не вывел из окаменения. Яробор проворно раскинул в стороны остатки хвои и листвы, да вытащил ножны с мечом (которые во всех иных отроках вызывали благолепное уважение, а в нем желание как можно скорей от них отделаться). Мальчик стремительно вскочил на ноги и поспешил к великому дубу. Однако сделав не более десяти шагов, остановился, легохонько вдарил левой дланью себя по лбу, да развернувшись, побежал вспять к месту ночной стоянки, ибо позабыл прихватить оставшийся там сверток с остатками еды, кубышку и кресало с кремнем. Шибутно подхватив сверток с оземи, мальчонка днесь не мешкая направился к дубу, так как занимающийся день уже вползал в лес широкими, солнечными полосами очерчивая не только почву, но и озаряя каждое растеньице, веточку, листок, аль схоронившийся пятилепестковой головешкой желтый цветок.

Несмотря на то, что Яробор торопливо бежал, он прибыл к дубу последним из пяти прошедших испытание отроков. Выскочив из густоты леса малец, на мгновение замер на покатой полянке, в центре которой и рос великий дуб посвященный Богу Воителю, сыну Небо и повелителю гроз, грома, молний. Лесики представляли себе Воителя взрослым мужем с златыми клубящимися, долгими волосами, брадой и усами. Когда Бог гневался его брада, как и волосы, наливались бурой серостью. Воитель потрясал головой и осыпал с волосьев капли водицы на землицу-матушку. На мощной колеснице запряженной крылатыми кологривами мчался Бог средь туч, усеивая оземь дождями. Идут вскачь кологривы, стучат их копыта по небосводу, вращаются колеса колесницы, гремят на них спицы… посему и слышат люди раскаты, рокотания грома. Пускает из своего мощного радужного лука Бог стрелы и бьют молнии в землю, изгоняя оттуда затаившихся демонов, бесов, нежить. Лесики, почитая Воителя, посвящали ему особые дни и символы в виде колеса с шестью спицами, величаемые Грозовик. Изображая эти символы не только на обережных покромках, вышивая на рубахах, но и живописуя их на резных ставнях окошек, служащих в тех местах отводом от молний. Воитель был не только Богом Громовержцем, он слыл покровителем воинов, и потому считалось, что древо дуб, обладает особой могутностью и исключительной силой, крепостью своей древесины. Толстая, почти черная, трещиноватая кора, словно покромка, опоясывала мощный ствол великого дуба, теряющего в далекой голубоватой мороке свою крону с размашисто раскиданными в разные стороны дюжими ветвями и окаменевшими на них лопастными густозелеными листьями, днесь в кресень месяце налитых жизнью и соками своей молодости. Иноредь все же покачивая небольшими пучочками висячего аль стоячего цвета, образующего множество чешуевидных листков, точно восседающих на кольчатом пуфике.

— Яробор! — окликнул недовольно младшего брата Чеслав Буй, и взмахом руки призвал к себе.

Мальчик глубоко втянул аромат дубового духа, чем-то напоминающего сласть перемятого во рту трехлистника лугового да поспешил к брату, который на правах старшего проводящего последний обряд, уже раскладывал ребят вкруг ствола дерева. С под которого уже давно были убраны все ветви, как малые, так и побольше, и днесь землю укрывала сплошным слоем сухая листва, да невысокая травушка, что сумела в этой тенистости прорасти. Однако прежде чем занять указанное Чеславом Буем место, отрок удержал свою поступь подле самого старшего годами члена общины, уже белого как лунь, не только волосами и бородой, но и кожей Збигнева Варуна, лицо оного густо покрывали морщины, а руки изредка отказывая в силе, тряслись. Голос старика, словно хриплый звук колес телеги проскрежетал, когда напротив него остановился малец:

— Яробор, сын Твердолика Борзяты, ты прошел и второе испытание, показав лесу свое бесстрашие и той мощью укрепив собственный меч!

Збигнев Варун протянул руку к склонившейся голове отрока, и на чуток обретя прежнюю силу, крепко ухватил его за остатки волос. Легким движением ножа, зажатого в правой руке, старик срезал хвост под самый корень, досель удерживающийся там тонкой бечевкой.