Соль Саракша - Михаил Успенский

Что же он нам хочет показать? Обычный семейный джакч?

И вдруг все взоры, как сказал бы Князь, устремились в одну точку. И была она не вверху, как я ожидал, а совсем в другом месте.

Тут любой джакнется.

На краю лётного поля (вот как эта площадка называется, вспомнил!) стоит кое-как сколоченная из досок будка. И очень она не похожа на другие здешние здания. Ни по форме, ни по материалу. Она скорее на сортир в нашем летнем лагере похожа. Который никто не хотел чистить, поэтому все бегали по кустикам, а потом, во время ночной военной игры, то и дело орали «массаракш!» да «джакч!», так что скрытного проникновения не получилось.

Но зачем здесь-то сие убожество? В этом гимназическом городке такие отхожие места, что впору Неизвестным Отцам квартировать! Там, поди, и плюнуть-то страшно — святотатцем себя почувствуешь!

Ну, может, и не сортир, а сарайчик. Может, там лопаты да грабли хранят. Хоть и не видел я тут ни граблей, ни лопат.

Почему же все на эту халабуду уставились? На дверь, кое-как сколоченную, словно к ней наш поэт умелые ручки приложил?

И вот эта самая дверь не открывается, а попросту исчезает. И выходит из будки человек. И направляется к нам.

А мы (они, конечно, но вы поняли) выстраиваемся в две шеренги и ждём, когда он к нам приблизится.

Он высокий, худощавый, немолодой; а старики здесь редко встречаются — не доживают, что ли, до старости? Лицо вытянутое, ни бороды, ни усов. Обыкновенное лицо. Обыкновенная здешняя одежда, разве что штаны не укороченные. И никакого сопровождения, не говоря уже об охране. Да и не поместилась бы там никакая свита.

Нет, всё очень даже просто: чей-то прославленный дедушка решил навестить внучка. А до того он много лет просидел в своей крошечной хижине затворником… Тем и знаменит…

Бред какой-то. «Волшебное путешествие».

Но мы начинаем бить ладонь о ладонь. Так выражают в том Саракше приветствие. Или восхищение. Или почтение. И, видимо, человек из сарайчика этого заслуживает…

Потом мы оказываемся уже в аудитории. Все норовят занять места на первых сиденьях, так что получается толчея.

Гостю приносят какое-то подобие кресла (вообще мебель тамошняя — это отдельная песня), и он располагается там в полулежачей позиции. Должно быть, спиной мается, как Мойстарик.

Гость начинает говорить. Я, понятно, ничего не слышу, да хоть бы и слышал — толку-то, но внимаю вместе со всеми.

Обычно во время лекций здешних преподавателей то и дело возникают в воздухе всяческие схемы, карты, показывают целые фильмы, а тут ничего. Только рассказчик и мы.

Тут я себя на том поймал, что слушаю безмолвную эту речь с разинутым ртом…

Покосился на Князя. Он, видимо, тоже только что рот захлопнул и зырит, не видел ли я его позора.

— Он пилот, — сказал Князь. — Видишь, руками показывает заход на посадку…

— Он подводник, — сказал я. — Он про торпедный залп толкует…

А потом этот дед выходил у нас и артиллерист, и танкист, и даже, пожалуй, музыкант — что-то такое изображал он длинными пальцами.

— Это бывший полководец, — решил Князь. — Пожалуй, маршал. Когда-то он выиграл решающую битву, и теперь там наслаждаются миром, за что безмерно этому деду благодарны…

— А где ордена и медали? — спрашиваю. — Карты, кинохроника боевых действий, схемы сражений? Это же типичное «как сейчас помню»…

— Нет, Чаки, — сказал Князь. — Люди такого масштаба в цацках не нуждаются. И войну вспоминать не любят. Он о чём-то другом им толкует. О чём-то более важном… Вон как на него смотрят!

И вот так мы за компанию с этими бодренькими и здоровенькими гимназистами иного Саракша слушали немой рассказ, ужасались, восторгались и даже пару раз хохотали. Как все — так и мы…

После этой лекции или рассказа начался у них разговор. Чтобы задать вопрос, мы (назовём это Саракш-1) поднимаем над головой сцепленные руки, изображая письменный знак вопроса, а в Саракше-2 надо всего-навсего поднять одну руку. Правую. Хотя можно и левую.

Больше всего вопросов было, конечно, у нас с Князем. Но только нас там никто не видел, не слышал и не догадывался о нашем существовании…

Тихо и незаметно в палату проскользнула воротившаяся Рыба, так что я даже вздрогнул, услышав её голос:

— Дину, миленький, поставь закладку на этом кадре. Пусть потом Чаки срисует вон ту лазоревую кофточку — тогда весь город ко мне за выкройкой прибежит…

Шёпот во мраке

Доктор и Рыба приехали голоднющие — и потребовали жрать. Мойстарик непременно бы проворчал: «Что же вас в госпитале-то не покормили?», но я воздержался. Даже Яррики меняются! Кроме того, приятно было наблюдать, как скоро уничтожается моя стряпня. Зря я боялся, что пересолил…

Доктор наелся быстро, рассеянно кивнул и ушёл к себе в подвал. Рыба потребовала добавки и одновременно стала рассказывать, размахивая ложкой:

— Там у них новичок-практикант, господин Акратеон, зелёный совсем, стал возмущаться: дайте, мол, воину спокойно умереть, безнадёжный ведь случай… Ха! Мы с доком лучше знаем, кому умереть, а кому ещё рановато, пусть помучается! Я для него ещё и не то придумаю!

Я представил, что может придумать Нолу Мирош для несчастного капрала, и содрогнулся. Массаракш, да неужели я способен пожалеть эту гвардейскую гадину?

А Князь сидел скучный, ковырялся в тарелке и молчал.

После еды Рыба пришла в благодушное настроение и сама предложила нам пройти в свою каптёрку и посмотреть вещи нашего пациента. Заставила, правда, расписаться в учётном журнале…

Итак, зажигалка. Похожа на обычную зажигалку. Только вместо язычка пламени появляется этакий лучик. Маленькое огненное лезвие. Длина его регулируется движением пальца по корпусу. Лучше не подносить к бумаге, а то я этот самый учётный журнал чуть не спалил. Кроме того, на корпусе есть красная точка индикатора, как на скорчере. Видно, та же технология. Так что зажигалочка умеет подзаряжаться и будет служить вечно…

Нож в замшевых ножнах. Просто нож. Лезвие очень острое. Рукоять обёрнута шершавой шкурой неведомого зверя. Князь сказал, что такое лезвие запросто перерубит любой гвоздь и хотел было проверить своё утверждение на деле, но Рыба заорала, что скорее перерубит гвоздик самому Князю, чем позволит портить чужую вещь. Нож она отобрала, и мы не успели поглядеть, что там у него могло быть спрятано в рукояти.

Коробочка, похожая на пачку сигарет. Не открывается. При нажатии двумя пальцами по бокам начинает светиться. Возникает экранчик с непонятными символами. То есть это сперва непонятными. А потом мы сообразили, что перед нами фотоальбом, причём изображение можно получать хоть на экранчике, хоть на стене, хоть прямо в воздухе — и любого размера. Иногда изображение движется…

Снимков в этом альбоме, наверное, миллион. И, если бы мы взялись все их пересмотреть… Нет, лучше не затеваться. Потому что там одних неведомых зверей столько, что ужас. Пасти, зубы, щупальца, глазищи, бельма… Мех, чешуя, иглы… В прыжке, в броске, в атаке…

— Двести лет назад, — сказал Князь, — в Кидоне жил сумасшедший художник Ланк Лино. Вот он как раз таких тварей рисовал… Может, наш — тоже спятивший художник?

— Сами вы спятившие, — сказала Рыба. — Вы что — до сих пор не поняли, кто он?

— И кто? — хором сказали мы.

— Да охотник он! — воскликнула Рыба. — Или егерь. Или чучельник. Потому что все звери сняты при нападении, разве не видно? Вот здесь нажми — и задвигается! Он стрелял и снимал одновременно! Какие у вас, мужиков, мозги неуклюжие!

Хитрая Рыба! Она-то уже эту штуку самостоятельно изучила, а теперь картинно поражается нашему невежеству! Так нечестно!

— Так нечестно, Нолу! — сказал я. — Сама, поди, сутками колдовала над этой коробкой, а нам нарочно не давала посмотреть…

— Для вашей же безопасности, — сказала Рыба. — Чтобы у вас от страха шока не приключилось и других неприятностей…

— Неужели ты в этой системе разобралась? — не поверил Князь. — Где первый снимок, где последний?

— Это же очень просто, — сказала Рыба. — Вот значки. Это не буква, это человечек! Идут изображения людей. Родные, друзья, встречные-поперечные. Вот типичная выпускная фотография, совсем как у нас. Какой-то идиот даже рожки соседу приделал…

— А вот это его девушка, — сказал Князь. — И вот она, и здесь…

— Нет, — вздохнула Рыба. — Поэт, а простых вещей не понимаешь. Любит он её — это да, но только безответно. Ничего у него с ней не получилось…

— А ты откуда знаешь? — обиделся поэт.

— Ну это же ясно видно, — сказала Рыба. — Любому, кто не бревно бесчувственное. Отчего мужики идут в охотники, в лесники, в отшельники? От несчастной любви. Вот и нашему не повезло…

— Ложные посылки, — важно сказал Князь, — ведут к ложным выводам… Может, это вообще его мамаша. У тамошних женщин возраст определить невозможно…