Мы вовсе не такие - Бернгард Гржимек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Охотно Муши дразнит нашу собачонку Питта — карликовую таксу. Она забрасывает пса сеном из своего ящика, лупит по нему шнурком, плюет в него через решетку. Но стоит мне взять Питта на руки и подержать над ее клеткой, как выясняется, что они друг друга боятся: такса, которая только что так храбро облаивала обезьянку, замолкает и вся напрягается от страха, а та забивается в дальний угол, опускается там на четвереньки и, забавно надувая щеки, плюется и издает своеобразное хрюканье.
Когда меня нет в комнате, Муши явно совершает более длительные вылазки, потому что в сене, которым выстилается ее ящик, я нахожу все, что за последнее время было утеряно: одежные щетки, ключи, инструменты, собачьи плетки, расчески и т. д.
Но меня все время мучает сознание, что с Бамбу мне приходится общаться только через решетку. Мне это ужасно неприятно, а ему наверняка тем более. Кроме того, мне праздновать труса перед ним постыдно: во мне как-никак метр девяносто, а в нем от силы полтора метра! Неужели же я не справлюсь с этим бузотером? Не сумею его заставить подчиниться?
Итак, я вооружаюсь толстой палкой и собачьей плеткой, открываю дверь в клетку и готов к поединку. Завидя это, Бамбу тоже становится «в позицию»: он опускается на четвереньки, слегка опираясь на подогнутые пальцы рук, плечи его прямо на глазах становятся вдвое шире, потому что черная шерсть на них встает дыбом. (Удивительно похоже на то, что происходит с нами! Ведь от бешенства, страха или восторга у нас тоже пробегает озноб по спине и плечам, мы покрываемся «гусиной кожей», которая заставляет вставать нашу скудную растительность дыбом.)
Итак, Бамбу готовится со мной сразиться. Он нервно чешет ногтями левой руки вздувшийся бицепс правой, и наоборот. Это типичный для самца-шимпанзе жест, которым он демонстрирует злобу и нетерпение. Твердые серые ногти скребут по грубой, жесткой шерсти, издавая звук, напоминающий потрескивание электричества. Глаза его загорелись коварным огнем, лицо исказила дьявольская гримаса. Следует прыжок прямо на меня, который я едва успеваю отразить своей палкой. Еще и еще раз. Теперь он уже взбудоражил себя не на шутку, разбегается и бодает меня в живот своим твердым обезьяньим черепом, да так, что я отлетаю в сторону, не успев попасть по нему своей дубинкой. А он тут же кусает меня за икру ноги, проносится мимо меня в комнату, сбивает там с ног мою жену и прыгает по ней, исполняя воинственный танец. Я вскакиваю, бросаюсь за ним вслед, он подпрыгивает и кусает меня в бровь, точно в то же самое место, как в прошлый раз, затем отскакивает от меня, врывается в свою клетку, захлопывает за собой дверь и, тяжело дыша, устремляется в самый дальний угол. Ни одним ударом я не смог себя защитить, до того молниеносно, с необыкновенной обезьяньей сноровкой все это было проделано.
Когда я его окликаю, он подходит к-решетке и, устало привалившись к ней, протягивает мне руку, а затем со знанием дела и с большим интересом исследует мою рану, только что им же самим нанесенную. Она основательно кровоточит (несколько дней я хожу с отечным глазом), но заживает быстро и довольно безболезненно. Лишь маленький, почти незаметный шрам остается на память об этом неприятном происшествии…
У Бамбу вообще, я бы сказал, «спортивная», благородная манера бороться. Казалось, только что он еще весь кипел от негодования и злобы и охотней всего разорвал бы меня на части. А уже пару секунд спустя он горит желанием залечить мои раны и готов снова дружить со мной как ни в чем не бывало. Разве мне в таком случае можно оставаться злопамятным? Конечно же нет. Ведь он при всей своей вспыльчивости, в сущности, отличный, добрый малый. Так что я надеюсь, что мы с ним еще найдем общий язык…
БАМБУ, ОВА И МУШИ
— Во время своих дальних поездок по Камеруну, по его дорогам, проложенным сквозь девственные леса, я внимательно рассматривал в каждой деревне людей и животных — так рассказывал мне директор Берлинского зоопарка историю приобретения Бамбу и Овы. — Внезапно на пороге одной из глинобитных хижин я заметил греющегося на солнце детеныша шимпанзе. При приближении нашей машины он тотчас же исчез в глубине темной хижины. «Стойте! Стойте!» — закричал я водителю, заскрипели тормоза, мы выпрыгнули из машины и бросились к той хижине, где я увидел шимпанзе. Детеныш оказался самцом, весом примерно восемь килограммов, в безукоризненной форме, только несколько грязноватый. Привязан он был за затянутый вокруг бедер пояс из нервущихся прочных волокон какого-то растения.
Начались обычные для этих мест торги, предшествующие каждой купле-продаже. Когда после долгих переговоров мы наконец ударили по рукам, владелец обезьянки потребовал с нас еще в придачу «даш», своеобразную премию в виде сигарет и дешевых цветных бус. После этого я взял детеныша на руки и вышел с ним из хижины. В это время из-за угла откуда ни возьмись выскакивает обезьяна — красноголовый мангобей, которого тоже, по-видимому, приручили и держали в качестве домашнего животного. Ловким движением отец семейства хватает его за шиворот и сует мне в руки в качестве «чаевых». Так что мы расстались очень довольные друг другом.
Наш маленький шимпанзе оказался очень славным малым, веселым и озорным. С нами очень быстро подружился и нисколько не горевал о прежней жизни. Часто он забирался на какое-нибудь дерево и не желал оттуда слезать. Никакие уговоры не помогали. Лишь проголодавшись и увидев у нас в руках что-нибудь вкусненькое, сорванец наконец спускался вниз. Но никогда он не ожесточался. Его темные глаза на светлокожей мордашке смотрели на нас доверчиво и без малейшей фальши. Мы дали ему благозвучное имя Бамбу, которое на языке племени яунде означает шимпанзе. Через день после того, как мы приобрели Бамбу, нам обещали раздобыть еще второго детеныша шимпанзе. От одной старой женщины я узнал, что в деревне, расположенной в пяти километрах от того места, где мы разбили лагерь, живет хорошенький маленький шимпанзе. Уже спустя несколько минут наша машина остановилась возле указанной хижины; действительно, перед дверью сидела пузатенькая обезьянка весом примерно семь килограммов, на сей раз женского пола. Первоначальное смущение и недоверие по отношению к чужим дядям улетучилось удивительно быстро. Обезьянка позволила себя тщательно осмотреть и даже добровольно открыла рот, чтобы показать зубы. Сидящие в хижине на корточках пять женщин с нескрываемым любопытством
