Бренна земная плоть - Николас Блейк

Инспектор Блаунт неспешно поднялся.

— Я подумаю обо всем, что вы сказали, мистер Стрэйнджуэйз, — серьезно произнес он и с этими словами вышел.

Найджел отправился спать. Несмотря на озорство, с которым он выкладывал инспектору все свои версии, он был довольно удручен. И не успел он коснуться подушки, как ему приснился страшный сон. Он увидел Джорджию Кавендиш с зеленым попугаем на плече, которая с укоризненной улыбкой смотрела на него. Потом попугай превратился в радиоприемник, из которого все громче и громче звучала фраза: «Яд — это чисто женское оружие! ЯД ЭТО ЧИСТО ЖЕНСКОЕ ОРУЖИЕ!»

Глава 11

Когда впоследствии Найджела расспрашивали об этом случае, он обычно начинал свой рассказ следующими словами: «Это дело было раскрыто ныне здравствующим профессором древнегреческого языка и драматургом семнадцатого века». Однако тот, у кого хватит терпения дочитать эту книгу до конца, поймет, что довольно важную роль в раскрытии этого дела сыграл сам Найджел. А слова его следует воспринимать не иначе как эпиграф к рассказу о загадочном случае.

Но утром 28 декабря, когда Стрэйнджуэйз-младший поднялся с постели, дело это было еще далеко от своего завершения. Над чаткомбским парком нависло серое небо, а холмы были скрыты густым туманом. Джереми Негрум, для которого любая погода не была помехой, тащил на спине какой-то мешок. При этом выражение лица у него вполне соответствовало его библейскому имени.

Пока Найджел брился, он, раздумывая, все больше убеждался в том, что это загадочное дело никак не раскрыть, не зная таинственного прошлого полковника. А больше всех о полковнике могла рассказать Джорджия Кавендиш — человек, которого Стрэйнджуэйз подозревал сильнее остальных. Именно поэтому он и решил поговорить с ней. Если она невиновна, подумал Найджел, то расскажет о полковнике очень многое. Если же все-таки виновна, то начнет путаться, и это позволит сделать определенные выводы.

В столовой сидел с хмурым видом только Филипп Старлинг.

— И это называется гренки! — буркнул он, завидя Найджела, и сунул ему под нос то, что не считал гренками. — Безобразие одно… Такое можно получить только в университетской столовой. Но в домашних условиях…

Он положил на хлеб полоску мармелада и с явным аппетитом принялся есть.

— Видимо, несчастья последних дней отразились и на кухарке, — заметил Стрэйнджуэйз.

— Ты имеешь в виду убийства? Мне кажется, что в твоих словах слышится легкий упрек. Но ты переоцениваешь потусторонний мир и недооцениваешь наш. Я считаю жизнь важнее смерти. И поэтому ни одно убийство не должно быть причиной плохого приготовления гренок. Кстати, поскольку уж мы заговорили об убийстве, скажу тебе, что положение становится довольно неприятным. Вчера сержант осмелился обыскать меня. Очень неприятное ощущение, поскольку я очень боюсь щекотки. А когда я выхожу из дома, то за мной повсюду следует полицейский, который, видимо, боится, как бы я не совершил какой-нибудь пакости. В университете мое имя втопчут в грязь, когда узнают, что я провел рождественские дни в Чаткомбе. И моя пищеварительная система тоже страдает оттого, что обед подается не вовремя…

— Обед! — задумчиво повторил Найджел. — Обед… О чем-то я хотел тебя спросить? О чем же?.. Ах да, вспомнил! Ты мне хотел рассказать что-то об О'Брайене. В первый день Рождества он сказал или сделал что-то. Ты только успел сказать: «Кстати, ты заметил, как О'Брайен…» А потом наш разговор прервался в связи с нападением на Беллами.

Филипп Старлинг задумался, но наконец все же вспомнил:

— Помнишь, как он процитировал стихотворение, вернее, стихотворные строки? А потом сказал, что это слова Уэбстера! Но на самом деле эти строки не из драмы Уэбстера! На самом деле эти строки из драмы Тёрнера. Я только позднее обратил на это внимание. Мне это показалось странным, ведь он, судя по всему, достаточно хорошо знал литературу.

Найджел был разочарован. Он ожидал более важных разоблачений. Через час он вошел в маленький кабинет, где Джорджия Кавендиш писала письма. На ней были ярко-красная юбка и кожаная куртка. На плече, как обычно, сидел попугай.

— Может быть, прогуляемся немного? — предложил Найджел. — Мне хотелось бы поговорить с вами.

Попугай злобно посмотрел на него и прокричал:

— Мешок с дерьмом!

Джорджия рассмеялась.

— Вынуждена просить у вас извинения за Нестора. Но он долго вращался среди моряков… Да, я пойду с вами. Только вот допишу письмо и отнесу Нестора в клетку. Он не любит дождя.

Когда Джорджия через несколько минут спустилась вниз, на ней уже было непромокаемое пальто. Но шляпы она не надела.

— Вы не боитесь, что ваша голова намокнет? — спросил Стрэйнджуэйз, натягивая свою фетровую шляпу.

— Мне нравится, когда у меня мокрые волосы. К тому же дождик мелкий.

— Я вытащил вас из дому, — чистосердечно признался Найджел, — потому что хотел расспросить кое о чем.

Джорджия Кавендиш ничего не ответила. А о том, что она сжала в кулаки руки, спрятанные в карманы пальто, Найджел догадаться не мог. Тем не менее долгое молчание стало тяготить его, и он, глубоко вздохнув, произнес:

— Я хотел попросить вас рассказать мне все, что вы знаете об О'Брайене.

— Вы спрашиваете меня об этом как официальное лицо? — после короткого раздумья спросила Джорджия.

— Здесь я не являюсь официальным представителем полиции. Но я обязан рассказать ей обо всем, что услышу и что может помочь распутать это дело.

— По крайней мере, вы честны, — сказала она, опуская глаза.

— Я набросал различные варианты, — продолжал между тем Найджел, — и из них следует, что на вас падают самые большие подозрения в совершении обоих преступлений. Но в действительности я убежден, что вы невиновны.

Он умолк, удивившись, что у него так сильно забилось сердце.

Джорджия остановилась и безотчетно начала шевелить ногой мокрую опавшую листву. Наконец она подняла глаза и, едва заметно улыбнувшись, сказала:

— Хорошо. Я вам все скажу. Что вы хотите узнать?

— Прежде всего, как вы познакомились с О'Брайеном и что произошло дальше. А также все, что он вам когда-либо рассказывал о людях, которые сейчас находятся здесь. Если бы это не было так важно, я не стал бы спрашивать. Возможно, и для вас будет лучше, если вы наконец откроете то, что лежит у вас на душе, — добавил он с неожиданной теплотой.

— Это началось в прошлом году. Мы организовали экспедицию в Ливийскую пустыню. Кроме меня в ней участвовали лейтенант Галтон и мой родственник Генри Льюс. Для Генри это была первая экспедиция. Он был очень впечатлительный юноша, но приятный и покладистый. Мы хотели отыскать исчезнувший оазис Церцура. До этого уже неоднократно совершались подобные попытки, да и впредь они, конечно, тоже будут. Ведь оазис до сих пор не найден и, подобно легендарной Атлантиде, приковывает к себе внимание исследователей. В нашем распоряжении были две машины, пригодные для передвижения по пустыне. Кроме того, у нас были запасы продовольствия на два месяца, достаточное количество питьевой воды и горючего, поэтому экспедиция была больше похожа на увеселительную прогулку — так, во всяком случае, мы думали вначале. Не буду вас утомлять географическими подробностями — пустыни в этих краях похожи друг на друга, как близнецы. Кругом песок и солнце. И ничего больше. Разве что изредка попадется какой-нибудь оазис. И так — пока не доберешься к югу от Вади-Хавы. Вскоре наша так называемая увеселительная прогулка превратилась в страшное испытание: мы попали в песчаную бурю. Вообще-то эти бури не представляют особой опасности, но тем не менее сильно действуют человеку на нервы. Генри был очень напуган и даже стал заговариваться. Нам не надо было брать его с собой. Это была моя ошибка. Наконец он не выдержал. Когда мы с лейтенантом занялись вычислениями, Генри завел машину и ударился в бегство. Он хотел уехать домой. Галтон успел догнать его и вскочил на ступеньку машины. Но Генри, выхватив пистолет, выстрелил ему в живот. Потом он разразился каким-то сумасшедшим смехом и начал стрелять по канистрам с бензином и питьевой водой, стоявшим в машине. Ему удалось повредить пять из них. Я вынуждена была пристрелить Генри — другого выхода не было. Ему еще повезло — я поразила его в самое сердце, а Галтон промучился еще три дня, — тихо добавила Джорджия.

Найджел почувствовал, как у него защемило в груди. Он хотел сказать какие-нибудь добрые слова, но не нашел подходящих. А Джорджия между тем продолжала:

— Это случилось между Увейнатом и Вади-Хавой, приблизительно в ста тридцати километрах от последней. У меня был выбор: или продолжать двигаться вперед, или отправиться назад в Вади-Хаву и далее — на Кутум и Фашер. Караван должен был прийти только через несколько дней, а чтобы попытаться спасти Галтона, надо было как можно быстрее добраться до Кутума, откуда он мог бы быть переправлен самолетом в Хартум. И я решилась. Воды у нас уже осталось мало, а Галтону нужно было очень много. Ехать быстро мы не могли, так как он очень тяжело переносил тряску. Тем не менее нам удалось миновать Вади-Хаву, и я было подумала, что нам повезло. Но ошиблась. На следующий день мы добрались до степи, которая граничит с пустыней. На машине там пробираться было очень трудно — крутые холмы, жесткие кустарники и множество пересохших канавок. За час я могла проехать не больше пятнадцати километров, но и этого оказалось слишком много для Галтона. Поняв это, я остановила машину. Галтон предложил мне оставить его, а самой ехать дальше. Но как я могла! Ведь во всем этом была и доля моей вины. К тому же он был уже слишком слаб, чтобы уговорить меня. На следующий день его не стало. Кое-как мне удалось вырыть могилу и похоронить его. После этого я проехала еще немного. Питьевой воды осталось полканистры, а бензина — канистра… Вам не скучно все это слушать? — спросила Джорджия, помолчав. — Боюсь, что все это не имеет никакого отношения к вашему делу.