Нелегал из Кенигсберга - Николай Черкашин

После завтрака Алекс приволок откуда-то старый чемодан, тоже, как и сковорода, без ручки. Он открыл его и извлек новенькую суконную командирскую гимнастерку с капитанскими «шпалами» в малиновых петлицах.

— Твой размерчик?

— Убери ее! — передернул плечами Саня. — Видеть не могу это большевистское убожество. Надо же так поглумиться над русским мундиром! Мой отец носил золотые погоны. Я — юнкерские в Галлиполи. И до нас вся русская армия двести лет погоны носила. А эти — все прахом пустили!

— Да ладно, не переживай! Снявши голову, по погонам не плачут. Тем более тебе всего один день и ходить в этом. Примерь! Все должно быть чин-чинарем! Чтоб никто ни к чему придраться не смог. Сам знаешь, как на мелочах люди горят…

Алекс еще раз пристальным взглядом оглядел командирскую гимнастерку.

— Ненавижу комиссаров! — Синягин сжал кулаки так, что побелели пальцы. — У меня отец под Нарвой к ним в лапы попал… Те, кто выжил, рассказали: они ему в погоны, в плечи, значит, ковочные гвозди забивали — по числу звездочек. Папа поручиком был, командиром роты… Три гвоздя в одно плечо, три — в другое. А он только губы кусал в кровь… Не-на-ви-жу!!! Увижу комиссара — пулю пожалею, даже нож марать не буду. Руками задушу! Вот так вот — возьму и задуш-ш-шу!

Лицо Синягина исказила гримаса ненависти. Он пошевелил напряженными сильными пальцами, и было видно — задушит.

Алекс протянул ему мензурку:

— На, выпей! Успокойся. В нашем деле нужна холодная голова.

— Сам знаю… — вздохнул Александр. — Извини, увлекся… Я умею держать себя в узде. Если надо… Мне еще вот что обидно. У меня в этом году христолетие, а я еще ничего для России толком не сделал.

— Что такое — христолетие? Праздник?

— Нет. Ну, 33 года мне стукнет, как Христу… Христос-то в этом возрасте на распятие пошел за нас, грешных… Как ты думаешь, если война начнется — а она вот-вот начнется — поднимутся русские люди на Сталина с его комиссарской камарильей?

— Кто вас знает? Странный вы народ — русские.

— А ты что — не русский? — опешил Синягин.

— Я-то? — усмехнулся Алекс. — У меня отец наполовину немец, наполовину голландец, мать — наполовину украинка, наполовину чешка… Правда, в доме по-русски говорили.

— Ну, все равно — на пятьдесят процентов славянин. А фамилия как?

— Фамилия — фон Висинг.

— А, — махнул рукой «бригадир», — Фонвизин тоже был «фоном», а в историю вошел как великий русский писатель.

— Ладно, хватит о писателях! О деле поговорим. Давай еще раз сверим планы. На тебе электростанция. Вечером сходим — покажу, где она находится. Я с хлопцами уеду столбы валить. Вон во дворе мотоцикл стоит — вчера купил. Списанный правда, но движок пашет.

Синягин выглянул в окно — в углу дворика стоял мотоцикл с коляской, выкрашенный в защитный цвет.

— Советский?

— Ну не немецкий же!

— Как охраняется электростанция?

— Ее охраняют вохровцы.

— Это что еще за птицы?

— ВОХР — военизированная охрана. Деды с берданками, но в фуражках и при петлицах. Однако не военные, а городского подчинения. Караул — три человека. Один спит, другой бдит, а третий водку пьет. С ними проблем не будет. Я придумал, как их с вахты снять. У тебя форма энкавэдэшная. Подъедем в караулку, и ты им скажешь, что ввиду напряженного положения охрану электростанции будут нести войска НКВД и что они свободны.

— И что — уйдут?

— С радостью! Заберешь у них постовую ведомость под расписку — для проформы. И действуй как знаешь.

— А если не уйдут?

— Уйдут. Здесь с НКВД не спорят и не торгуются. Станция тепловая, работает на местном торфе. Три генератора немецкой постройки. Один в ремонте, другой в резерве. Так что работает только один.

— А тот, что в резерве? Его же можно пустить?

— Тот, что в резерве, сгорел еще при поляках. Он только числится резервным… Сигнал о начале действий может прийти в любой момент. Если меня часом не будет дома, примешь ты. Приедет с телеграфа нарочный — наш человек — привезет телеграмму на имя бывшего хозяина дома.

— На чем приедет?

— На ровере, на велосипеде…Текст такой: «Почему не пишешь? Вызываю на переговорный пункт сегодня в такое-то время. Соня». С этого часа и начинаем работать. Я буду стараться быть с вами, но на всякий случай… У меня делов тоже будь здоров! И на одно из них прямо сейчас поедем.

— Что за дело?

— Каплички придорожные бить.

— На охоту, что ли? — не понял Синягин.

— Та еще охота… — усмехнулся Алекс. — Каплички — это католические часовенки, на перекрестках стоят, на околицах. Мы уже запустили слух, что пьяные «совдепы» крушат кресты и каплицы. Польское население остро реагируют. Оно и так от Советов не в восторге. Плеснем маслица в огонь. Пусть горит у них под ногами наша земля!

Глава шестая

Редакционный роман. Минск. 21 июня 1941 г.

На редакционном совещании Сергей Лобов сидел сзади Ирины и мог незаметно любоваться ее воистину лебединой шеей, мочками ушей, в которых посверкивали крохотные аметисты, а главное — великолепным темно-каштановыми волосами, свитыми в баранчики. Один из завитков на ее шее нависал над кружевным воротничком и походил на по-испански перевернутый знак вопроса… Этот кружевной воротничок делал Ирину похожей на гимназистку. Гимназисток Сергей видел только на фото из маминого альбома, а что касается испанской грамматики, то это была дань его юношескому тогда порыву — ехать добровольцем в Испанию и сражаться там против фашистов. В Испанию его не пустили — годков не хватило, а вот в Финляндию угодил, сам того не желая…

«Если бы она была моей женой, — подумал вдруг Сергей, — я бы сам расчесывал ей эти волосы — каждое утро, волосок к волоску…»

Но Ирина была женой капитана Суровцева, начальника физподготовки 333-го стрелкового полка, боксера и гимнаста, и может быть, поэтому, а скорее всего потому, что молодая и привлекательная женщина в мужском коллективе держалась весьма осмотрительно и строго, никто из редакционных удальцов, даже известный сердцеед спецкор Акимушкин, не пытался всерьез флиртовать с машинисткой. И только ему, фотокорреспонденту, младшему политруку Лобову, удалось проложить свою тропку к сердцу этой недотроги. Все началось с того, что к первомайским праздникам парторг поручил Сергею сделать для доски почета портрет ударницы труда Ирины Суровцевой. Сергей снимал Ирину с душевным трепетом, изведя на съемку ударницы почти две кассеты. Зато портрет получился — от души. Все сошлись на том, что Ирина на снимке вылитая киноактриса Марина Ладынина. Но самое главное, что портрет понравился и самой фотомодели. Автор был поощрен очаровательной улыбкой с ямочками на щеках и приглашением на дружеский чай в обеденный перерыв — с пастилой и вафлями.