Другой город - Михал Айваз

– Наверное, это рыба. Кажется, я уже немного знаком с этим учением. Я слышал стихотворение, автор которого утверждал, что разыскиваемый нами тайный центр – в действительности лишь край другого центра, который тоже является краем; а последний центр настолько далеко, что у нас нет надежды дойти до него.

– Кто же тебе такое сказал? – удивленно спросил отшельник.

– Феликс, птица-чтец, поведал мне это морозной ночью и падал при этом с подоконника.

– Ах Феликс… Он и не такое наговорит. Нет, в стихотворении, прочитанном птицей-декламатором, идет речь о совершенно ином учении. Дело вовсе не в том, что центр далек и труднодостижим, что первозакон непоправимо изуродован бесчисленными переводами переводов, примерно так, как искажается изначальное слово в игре в испорченный телефон, дело даже не в том, что лицо бога скрыто за тысячей масок. Удивительная тайна заключается в том, что никакого последнего центра не существует, за масками не скрывается никакое лицо, в игре в испорченный телефон вообще нет первого слова, у перевода нет оригинала. Есть лишь непрестанно кружащиеся четки перемен, рождающих дальнейшие перемены. Нет никакого города автохтонов, есть лишь бесконечная цепь городов, круг без начала и конца, где равнодушно плещет изменчивая волна законов. Есть город-джунгли и город, где люди живут на ограждениях автомобильных развязок, скрещивающихся в бесчисленных эстакадах, город из звуков, город в трясине, город гладких белых шаров, медленно перекатывающихся по бетону, город, состоящий из квартир, разбросанных по нескольким материкам, город, где из темных туч падают скульптуры и разбиваются о тротуар, город, где путь луны пролегает через квартиры. Все города одновременно центр и край, начало и конец, родной город и колония.

– Необычное учение, – сказал я. – Не могу понять, сулит ли оно отчаяние или странное счастье.

– Счастье и отчаяние – слова, имеющие смысл в мире, у которого есть начало и продолжение, центр и край. Если ты позволишь накатившей волне унести себя, то забудешь, что они означают, ты не сможешь сказать, что все не имеет смысла или что все до последнего атома исполнено смысла. Перед тобой откроется лабиринт искаженного времени, где в коридорах вдоль кирпичных стен будут равномерно расставлены светящиеся во тьме игральные автоматы с электронными играми о преследовании преследователей, ты не сможешь понять, сошел ли ты с ума или постиг тайну космоса, которая всю жизнь ускользала от тебя.

На другом берегу тихо и необыкновенно медленно падал высокий горящий ствол, повеял теплый ветерок, пятна красного света на черной глади задрожали и расплылись. Страж храма смотрел на игру света на воде и устало говорил:

– Не ходи никуда, каждый край – это начало и конец, любой город есть в равной мере фантасмагория безумного сна и скучная действительность. Город, где ты живешь, не в меньшей степени сон и галлюцинация, чем город мраморных тигров с малахитовой равнины, на чьих боках сияют, как драгоценные камни, капельки росы, когда на горизонте всходит алое солнце. Вернись в свой сон, приноси жертвы богам из твоего сна, используй ваши фантастические механизмы, вращающиеся и мечущиеся в странном сне техники, в пьянящем и невероятном танце. Вот я – жрец в святыне Даргуза: живи я в стране за высокой стеной из стальных листов, где верховным богом является геометрическая фигура, красный многогранник со множеством осей симметрии, я чтил бы это божество и вырезал бы его образ на хрустале. Вернись домой… Или не возвращайся, броди из города в город, пройди цепочкой городов. Конец будет одинаков…

Теперь уже и я слышал бульканье в камышах. Из-под воды появилось металлическое острие, закачалось и снова исчезло, потом вынырнула голова в темной резиновой маске, лицо пряталось за водолазными очками и раздвоенным шлангом, выходящим изо рта. Из реки вышла фигура в черном комбинезоне с кислородным баллоном на спине и с длинным узким мечом в руке. На его клинке лежал отблеск пожара. Под прилегающим резиновым комбинезоном вырисовывались линии женского тела. Ныряльщица сняла очки и вынула изо рта трубку, стянула с головы шлем и растрепала черные волосы: это снова оказалась Алвейра – с лицом искаженным злобой и ненавистью; за ее темным силуэтом горели джунгли, вокруг волнистых волос, как нимб, светился красный отблеск. Шлепая ластами, она сделала два быстрых шага, поднесла меч к шее стража и острием прижала его голову к скале.

– Наконец-то мы тебя подкараулили! – прошипела она. – У меня записаны на магнитофон твои богохульства, твои страшные оскорбления Даргуза. Мы давно подозревали, что ты последователь секты тысячи городов, но нам никак не удавалось поймать тебя с поличным, ты был хитрым и скользким как змея. За последние столетия наше внимание притупилось; нам казалось, что, после того как тысячу лет назад в вашего гнусного пророка вкрутили золотой шуруп, ваше извращенческое учение сошло на нет… И только недавно мы заметили признаки того, что недобитая змея вновь поднимает голову, мы находили во внутренних двориках следы ваших омерзительных оргий, обгорелые остатки швейных машинок, измазанные смородиновым вареньем…

Она спрятала меч и защелкнула вокруг запястья стража храма один из блестящих наручников, второе же их кольцо сомкнулось на металлическом столбике ограды.

– А ты – ты слышал слишком много, чтобы вот так просто вернуться в свой город.

Она высоко воздела ало поблескивающий меч; я бросился наутек, помчался по узкому берегу, а когда скала закончилась, нырнул в густые джунгли, я продирался сквозь них во тьме, слыша, как Алвейра за моей спиной яростно прокладывает себе дорогу мечом среди ветвей и лиан. Я уже чувствовал острие ее меча на своих лопатках, когда вдруг наткнулся на вставшую на пути каменную стену; резко повернул и стал пробираться через растущий вдоль нее кустарник, скоро я нащупал в стене маленькую дверку, повернул ржавую ручку, заскочил внутрь и захлопнул дверцу как раз в тот момент, когда в нее ударило проворное острие меча.

Я оказался в освещенном помещении без окон. Напротив меня сидела на стуле седая женщина в белом нейлоновом халате и читала журнал «Власта», на столике перед ней лежала аккуратная стопка туалетной бумаги. Это был туалет в подвале кафе «Славия». Я положил на блюдечко перед женщиной крону и поднялся по ступенькам.

За большими окнами стояла тьма; кафе было переполнено, над мраморными столиками светились люстры и их неверные отражения в стекле окон и зеркал. Я поспешил к выходу, но потом мне показалось глупым убегать от Алвейры по эту сторону границы, в мире, где у нее, по-видимому, нет никакой власти. Кроме того, после блужданий в джунглях я устал до изнеможения и захотел чего-нибудь выпить. Я сел к пустому столику у рояля и заказал у официантки коньяк. Я смотрел в сторону лестницы, ведущей в туалет, ожидая шлепанья резиновых ласт на ступеньках; мне было интересно, вынырнет ли Алвейра в черном костюме для подводного плавания посреди светлого кафе и замахнется ли своим узким мечом. Однако на лестнице никто не появлялся, Алвейра чтила границу между двумя городами; она была хорошо воспитанна и знала, что схватки, которые начались в чащобе джунглей, не следует продолжать в кафе, даже если его отделяет от леса и тамошних обитателей лишь тоненькая стенка, лишь дверца в туалете.

Глава 22

Уход

Я устал не только от блуждания по джунглям. Меня вымотали попытки проникнуть в другой город, к его сокрытым дворцам и площадям, к истокам его власти. Я устал существовать на границе – на границе дома, где все события постепенно усыхали, лишенные соков смысла, и превращались в бессмысленный ритуал, и чужого края, порядки которого постоянно ускользали от моего понимания. Я встречался со словами и жестами жителей другого города, с криками его животных, с застывшими позами его скульптур как с иероглифическим текстом; хотя его письмена порою внезапно и почти болезненно пронизывал ослепительный разряд объединяющего смысла, но все же он каждый раз гас прежде, чем я мог его уловить. Я странным образом жил между двумя империями, в одной огонь смысла угасал, в другой никак не мог разгореться. Сведения о другом городе, которые я узнал, скорее сбивали с толку; то, что говорили о другом городе и его законах Алвейра, продавец, птичник, Феликс и сторож храма, звучало противоречиво и взаимоисключающе – и все же было ясно, что объяснения эти каким-то образом истинны.

Мне не хотелось никуда идти, я сидел дома и читал толстую книгу по логике, на страницах ее лежал ясный свет полуденного солнца, отчищенный снегом. Вдруг мой взгляд натолкнулся на странное слово-гибрид: первую его половину составляли буквы латиницы, но за них, как русалочий хвост, цеплялась вторая половина, написанная буквами другого города. На дне наборной кассы остались шрифты от ночной работы и случайно попались под руку дневному наборщику? Были ли чуждые буквы шифровкой, присланной шпионам другого города из их центра, расположенного в глубине пространств за стенами? Однако я заподозрил, что это нечто иное. Книга, которую я читал, стояла на полке довольно далеко от середины книжного шкафа, куда я засунул томик из букинистического магазина в Карловой улице. Я вытащил какую-то брошюру, стоявшую ближе к книге в фиолетовом бархате, и пролистал ее: как я и боялся, на ее страницах оказалось гораздо больше букв другого города, здесь встречались целые слова и фрагменты фраз. С ужасом я схватил том, что находился по соседству с таинственной фиолетовой книгой. Раскрыл его – и меня охватило чувство, какое бывает, когда переворачиваешь булыжник и видишь под ним копошащихся насекомых. Страницы почти полностью были покрыты жирными черными буквами из мира по ту сторону границы, только кое-где оставались одинокие островки латинских литер. Мне стало дурно, и я захлопнул книгу. Теперь я точно знал, в чем дело: чуждое письмо распространялось по моему книжному шкафу, шкаф зарастал им как сорняком. Я быстро извлек заразную фиолетовую книгу и забегал с нею по комнате, ища, куда бы ее спрятать. Можно ли вылечить библиотеку, пропитавшуюся непонятными письменами?