Мир приключений № 4, 1959 - Михаил Ляшенко

Наконец последний белый листок, испещренный медицинской абракадаброй, был перевернут. Женя замолчала и внимательно, прижав трубку к уху, слушала. Ее хмурые глаза постепенно теплели, загорались.

— Да? — сказала она задыхающимся, звонким голосом, совсем не так, как говорила обычно. — Да? Передам! Спасибо! Большое спасибо!

Глядя на неуверенно улыбающегося Юру, Женя медленно прижала пальцами рычаг и вдруг, швырнув трубку, бросилась ему на шею.

— Здоров! Понимаешь, дурак? — бранилась она почему-то, и прозрачные слезы висели на ее длинных, ресницах. — Совершенно здоров!

И она дубасила по широкой Юриной спине своим довольно увесистым кулачком…

В этот вечер они убежали на лыжах в лес. Снег был тяжелым, налипал, звенела капель, как весной, и, когда они целовались под старой, мохнатой, доброй елкой, рыхлый снег валился с веток за шиворот и щекотливой струйкой стекал по спине. Потом они попытались идти на лыжах обнявшись. Им не хотелось ни на секунду расставаться. Молодые ели хватали их черными руками в серебряных обшлагах, словно молча просили остаться…..

И они остались. Навалили хвои, разожгли на поляне костер и долго сидели молча, обнявшись и глядя на огонь.

— Хорошая штука — костер! — вздохнул Юра.

— Я очень жалею, что не умею говорить. — Голос Жени звучал хрипло, как будто спросонья; она откашлялась. — Бот если бы умела, нашла бы такие слова, вот об этом костре и о нас, чтобы всем стало понятно… Ведь нам сейчас все понятно, правда?

— Правда…

— Я знаю, ну, вообще, чувствую, что все люди могут жить необыкновенно счастливо — все! Правда, Юрка?

— Вообще, конечно… — Юра деловито подбросил в огонь сухую мелочь.

— Могут!.. Вот снег, огонь — ведь до чего хорошо! Наверное, эта любовь к огню у нас от первобытных людей или от обезьян.

— Почему?

— Не знаю. Но это точно. А какие они были, эти первобытные?

— Славные ребята, — решил Юра. — Только не любили философствовать…

Помолчав, Женя спросила:

— А мечтать ты любишь?

Он медленно, едва касаясь, провел по ее холодным, припушенным снежной пылью, черным на фоне ночи кудрям.

— У тебя такие волосы… Их всегда хочется потрогать, зарыться в них лицом…

Бронзовая заря торжественно вставала за серебряными ветвями елей, когда они уходили из леса. Похожее сквозь седую дымку на мандарин, выкатывалось неяркое солнце, обещая морозный день.

Как прошел этот день и начался следующий, они не заметили.

На двенадцать часов был назначен отъезд Крэгса, ускоренный шумом, поднятым в заокеанской прессе. Газеты изо дня в день писали о «резне» и «восстании» в королевстве Бисса, о том, что туземцы и белые рабочие громят старую резиденцию Крэгса, а по ночам совершают налеты даже на Фароо-Маро. Радио вопило о преступном бездействии Крэгса и намекало, что не случайно совпали два события: пребывание Крэгса в Советском Союзе и восстание на островах. Сообщалось, что если правительство Биссы не справится в ближайшие дни с положением, то начнет действовать морская пехота, которая спешно сосредоточивается в Рабауле, а правительство Португалии вынуждено будет направить к восточному берегу Фароо-Маро свой крейсер «Королева Изабелла».

Газеты были в основном озабочены тем, как бы волнения с островов Крэгса не перекинулись на Малаиту, где восемьдесят тысяч туземцев работали на несколько сот белых. Они кричали, что тайные сношения между Биссой и Кремлем поддерживались много лет, что Крэгс шпион большевиков, что само создание королевства Бисса есть величайшая провокация, в сети которой попали все страны западного мира. «Чикаго-пост» требовала немедленных военных санкций против королевства Бисса. «Пока черепахи Крэгса, таящие все наши научные и технические секреты, еще не захвачены большевиками, мы требуем от правительства решительных действий! Корабли военно-морского флота и авиации должны немедленно оккупировать королевство Бисса. Крэгс должен быть низложен, а весь запас черепах вывезен в Штаты…»

Стало известно, что от советских ученых король Биссы получил несколько громоздких, тщательно упакованных ящиков, которые были отправлены на аэродром в день отъезда Крэгса. Их сопровождали четверо коренастых парней. (Мы можем по секрету сообщить, что это были парни последнего выпуска Института кибернетики, преподнесенные в дар Крэгсу.)

Кроме того, Крэгс просил, чтобы с экспедицией, которая должна была вскоре отправиться на Биссу, прибыли в качестве его личных гостей Бубырь, Нинка и Пашка.

— Мне очень совестно, — говорил Крэгс в этот последний вечер, не решаясь поднять на Андрюхина глаза, — но я решаюсь признаться вам… Десятилетиями я копил силы и средства для своего эксперимента с черепахами. Люди мне опротивели. Я изверился, стал черств, нетерпим. Людям было плохо со мной, а мне было плохо с ними. Но с этими ребятишками мне хорошо. Я о многом забываю, когда они со мной, и опять начинаю верить в человечество… Пусть они погостят на Биссе.

На проводах Крэгса, кроме представителей печати и советских ученых, не было никого; сотрудники посольств США и Великобритании на этот раз не явились.

Выступая перед микрофоном, Крэгс заявил:

— Двадцать лет назад я был учеником академика Андрюхина. Потом я вернулся на родину, и мне удалось кое-что сделать. Это было нелегко, потому что я наотрез отказался работать на войну. Обстановка безнадежности, широко распространенная на Западе, захватила и меня. Я решил, что мой долг как-то сохранять человеческие знания. Теперь я понял, что не только растерялся, но сдался силам войны, потому что потерять веру в Человека — это значит пойти против человечества. Становится горько и страшно, что огромный кусок своей жизни я прожил зря: Ученому это особенно страшно. Я очнулся, как после тяжкого, дурного сна. И в утро моей новой жизни я приглашаю советскую научную экспедицию для совместной работы во имя мира в мои владения на островах Южных морей. Я уезжаю, чтобы принять участие в грандиозном эксперименте институтов моего учителя академика Андрюхина… Наступает, кажется, день, когда на поджигателей и пророков войны будет надета смирительная рубашка. Наука в руках друзей мира поможет человечеству стать счастливым.

Заявление Крэгса привело западные газеты в неописуемую ярость. Посыпались одно за другим заявления, среди них — даже официальных деятелей, что создавшаяся обстановка безусловно чревата новой мировой войной, что кризис может наступить мгновенно…

В этот же день, к вечеру, в кабинете Андрюхина собрались его ближайшие сотрудники.