Божественная комедия (илл. Доре) - Данте Алигьери

Песнь тридцать четвертая

Круг девятый — Четвертый пояс (Джудекка) — Предатгели благодетелей — Люцифер — Три пасти Люцифера — Предатели величества божеского и человеческого — Центр вселенной — Восхождение к южному полушарию

Vexma regis prodeunt inferni*Навстречу нам, — сказал учитель. — Вот,Смотри, уже он виден в этой черни».

Когда на нашем небе ночь встаетИли в тумане меркнет ясность взгляда,Так мельница вдали крылами бьет,

Как здесь во мгле встававшая громада.Я хоронился за вождем, как мог,Чтобы от ветра мне была пощада.

Мы были там, — мне страшно этих строк, —Где тени в недрах ледяного слояСквозят глубоко, как в стекле сучок.

Одни лежат; другие вмерзли стоя,Кто вверх, кто книзу головой застыв;А кто — дугой, лицо ступнями кроя.*

В безмолвии дальнейший путь свершивИ пожелав, чтобы мой взгляд окинулТого, кто был когда-то так красив,

Учитель мой вперед меня подвинул,Сказав: «Вот Дит* , вот мы пришли туда,Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул».

Как холоден и слаб я стал тогда,Не спрашивай, читатель; речь — убоже;Писать о том не стоит и труда.

Я не был мертв, и жив я не был тоже;А рассудить ты можешь и один:Ни тем, ни этим быть — с чем это схоже.

Мучительной державы властелинГрудь изо льда вздымал наполовину;И мне по росту ближе исполин,

Чем руки Люцифера исполину;По этой части ты бы сам расчел,Каков он весь, ушедший телом в льдину.

О, если вежды он к Творцу возвел*И был так дивен, как теперь ужасен,Он, истинно, первопричина зол!

И я от изумленья стал безгласен,Когда увидел три лица на нем;Одно — над грудью; цвет его был красен;

А над одним и над другим плечомДва смежных с этим в стороны грозило,Смыкаясь на затылке под хохлом.

Лицо направо — бело-желтым было;Окраска же у левого была,Как у пришедших с водопадов Нила.*

Росло под каждым два больших крыла,Как должно птице, столь великой в мире;Таких ветрил и мачта не несла.

Без перьев, вид у них был нетопырий;Он ими веял, движа рамена,И гнал три ветра вдоль по темной шири,

Струи Коцита леденя до дна.Шесть глаз точило слезы, и стекалаИз трех пастей кровавая слюна.

Они все три терзали, как трепала,По грешнику;* так, с каждой стороныПо одному, в них трое изнывало.

Переднему не зубы так страшны,Как ногти были, все одну и ту жеСдирающие кожу со спины.

«Тот, наверху, страдающий всех хуже, —Промолвил вождь, — Иуда Искарьот;Внутрь головой и пятками наруже.

А эти — видишь — головой вперед:Вот Брут, свисающий из черной пасти;Он корчится — и губ не разомкнет!

Напротив — Кассий, телом коренастей.*Но наступает ночь;* пора и в путь;Ты видел все, что было в нашей власти».

Велев себя вкруг шеи обомкнутьИ выбрав миг и место, мой вожатый,Как только крылья обнажили грудь,

Приблизился, вцепился в стан косматыйИ стал спускаться вниз, с клока на клок,Меж корок льда и грудью волосатой.

Когда мы пробирались там, где бок,Загнув к бедру, дает уклон пологий,Вождь, тяжело дыша, с усильем лег

Челом туда, где прежде были ноги,И стал по шерсти подыматься ввысь,Я думал — вспять, по той же вновь дороге.*

Учитель молвил: «Крепче ухватись, —И он дышал, как человек усталый. —Вот путь, чтоб нам из бездны зла спастись».

Он в толще скал проник сквозь отступ малый.Помог мне сесть на край, потом ко мнеУверенно перешагнул на скалы.*

Я ждал, глаза подъемля к Сатане,Что он такой, как я его покинул,А он торчал ногами к вышине.

И что за трепет на меня нахлынул,Пусть судят те, кто, слыша мой рассказ,Не угадал, какой рубеж я минул.

«Встань, — вождь промолвил. — Ожидает насНемалый путь, и нелегка дорога,А солнце входит во второй свой час».*

Мы были с ним не посреди чертога;То был, верней, естественный подвал,С неровным дном, и свет мерцал убого.

«Учитель, — молвил я, как только встал, —Пока мы здесь, на глубине безвестной,Скажи, чтоб я в сомненьях не блуждал:

Где лед? Зачем вот этот в яме теснойТорчит стремглав? И как уже пройденОт ночи к утру солнцем путь небесный?»

«Ты думал — мы, как прежде, — молвил он, —За средоточьем, там, где я вцепилсяВ руно червя, которым мир пронзен?

Спускаясь вниз, ты там и находился;Но я в той точке сделал поворот,Где гнет всех грузов отовсюду слился;

И над тобой теперь небесный свод,Обратный своду, что взнесен навекиНад сушей и под сенью чьих высот

Угасла жизнь в безгрешном Человеке;*Тебя держащий каменный настилЕсть малый круг, обратный лик Джудекки.

Тут — день встает, там — вечер наступил;А этот вот, чья лестница мохната,Все так же воткнут, как и прежде был.

Сюда с небес вонзился он когда-то;Земля, что раньше наверху цвела,Застлалась морем, ужасом объята,

И в наше полушарье перешла;И здесь, быть может, вверх горой скакнула,И он остался в пустоте дупла».*

Там место есть, вдали от Вельзевула,Насколько стены склепа вдаль ведут;Оно приметно только из-за гула

Ручья, который вытекает тут,Пробившись через камень, им точимый;Он вьется сверху, и наклон не крут.

Мой вождь и я на этот путь незримыйСтупили, чтоб вернуться в ясный свет,И двигались все вверх, неутомимы,

Он — впереди, а я ему вослед,Пока моих очей не озарилаКраса небес в зияющий просвет;*

И здесь мы вышли вновь узреть светила.*

Чистилище

Песнь первая

Выход из Ада к подножию горы Чистилища

Для лучших вод подъемля парус ныне,Мой гений вновь стремит свою ладью,Блуждавшую в столь яростной пучине,

И я второе царство* воспою,Где души обретают очищеньеИ к вечному восходят бытию.

Пусть мертвое воскреснет песнопенье,*Святые Музы, — я взываю к вам;Пусть Каллиопа, мне в сопровожденье,

Поднявшись вновь, ударит по струнам,Как встарь, когда Сорок сразила лираИ нанесла им беспощадный срам.*

Отрадный цвет восточного сапфира,Накопленный в воздушной вышине,Прозрачной вплоть до первой тверди мира,

Опять мне очи упоил вполне,Чуть я расстался с темью без рассвета,Глаза и грудь отяготившей мне.

Маяк любви, прекрасная планета,Зажгла восток улыбкою лучей,И ближних Рыб затмила ясность эта.*

Я вправо, к остью,* поднял взгляд очей,И он пленился четырьмя звездами,Чей отсвет первых озарял людей.*

Казалось, твердь ликует их огнями;О северная сирая страна,Где их сверканье не горит над нами!*

Покинув оком эти пламена,Я обратился к остью полуночи,*Где Колесница* не была видна;

И некий старец* мне предстал пред очи,Исполненный почтенности такой,Какой для сына полон облик отчий.

Цвет бороды был исчерна-седой,И ей волна волос уподоблялась,Ложась на грудь раздвоенной грядой.

Его лицо так ярко украшалосьСвященным светом четырех светил,Что это блещет солнце — мне казалось.

«Кто вы, и кто темницу вам открыл,Чтобы к слепому выйти водопаду?* —Колебля оперенье* , он спросил. —

Кто вывел вас? Где взяли вы лампаду,Чтоб выбраться из глубины землиСквозь черноту, разлитую по Аду?

Вы ль над законом бездны возмогли,Иль новое решилось в горней сени,Что падшие к скале моей пришли?»

Мой вождь, внимая величавой тени,И голосом, и взглядом, и рукойМне преклонил и веки, и колени.

Потом сказал: «Я здесь не сам собой.Жена сошла с небес, ко мне взывая,Чтоб я помог идущему со мной.

Но раз ты хочешь точно знать, какаяУ нас судьба, то это мне закон,Который я уважу, исполняя.

Последний вечер* не изведал он;Но был к нему так близок, безрассудный,Что срок ему недолгий был сужден.

Как я сказал, к нему я в этот трудныйБыл послан час; и только через тьмуМог вывести его стезею чудной.

Весь грешный люд я показал ему;И души показать ему желаю,Врученные надзору твоему.

Как мы блуждали, я не излагаю;Мне сила свыше помогла, и вотТебя я вижу и тебе внимаю.

Ты благосклонно встреть его приход:Он восхотел свободы,* столь бесценной,Как знают все, кто жизнь ей отдает.

Ты это знал, приняв, как дар блаженный,Смерть в Утике, где ризу бытияСовлек, чтоб в грозный день* ей стать нетленной.

Запретов не ломал ни он, ни я:Он — жив, меня Минос* нигде не тронет,И круг мой — тот, где Марция твоя*

На дне очей мольбу к тебе хоронит,О чистый дух, считать ее своей.*Пусть мысль о ней и к нам тебя преклонит!

Дай нам войти в твои семь царств,* чтоб ейТебя я славил, ежели присталаРечь о тебе средь горестных теней».

«Мне Марция настолько взор пленяла,Пока я был в том мире, — он сказал, —Что для нее я делал все, бывало.

Теперь меж нас бежит зловещий вал;*Я, изведенный силою чудесной,*Блюдя устав, к ней безучастен стал.

Но если ты посол жены небесной,Достаточно и слова твоего,Без всякой льстивой речи, здесь невместной.

Ступай и тростьем опояшь его*И сам ему омой лицо, стираяВсю грязь, чтоб не осталось ничего.

Нельзя, глазами мглистыми взирая,Идти навстречу первому из слуг,*Принадлежащих к светлым сонмам Рая.

Весь этот островок обвив вокруг,Внизу, где море бьет в него волною,Растет тростник вдоль илистых излук.

Растения, обильные листвоюИль жесткие, не могут там расти,Затем что неуступчивы прибою.

Вернитесь не по этому пути;Восходит солнце и покажет ясно,Как вам удобней на гору взойти».

Так он исчез; я встал с колен и, страстноПрильнув к тому, кто был моим вождемЕго глаза я вопрошал безгласно.

Он начал: «Сын, ступай за мной; идемВ ту сторону; мы здесь на косогореИ по уклону книзу повернем».

Уже заря одолевала в спореНестойкий мрак, и, устремляя взгляд,Я различал трепещущее море.

Мы шли, куда нас вел безлюдный скат,Как тот, кто вновь дорогу обретаетИ, лишь по ней шагая, будет рад.

Дойдя дотуда, где роса вступаетВ боренье с солнцем, потому что там,На ветерке, нескоро исчезает, —

Раскрыв ладони, к влажным муравамНагнулся мой учитель знаменитый,И я, поняв, к нему приблизил сам

Слезами орошенные ланиты;И он вернул мне цвет, — уже навек,Могло казаться, темным Адом скрытый.

Затем мы вышли на пустынный брег,Не видевший, чтобы отсюда началОбратный путь по волнам человек.

Здесь пояс он мне свил, как тот назначил.О удивленье! Чуть он выбиралСмиренный стебель, как уже маячил

Сейчас же новый там, где он сорвал.

Песнь вторая