Все еще здесь. Приятие перемен, старения и смерти - Рам Дасс

Конечно, у такой дезориентации во времени могут быть и положительные стороны. Инсульт повлиял на мои «внутренние часы», и я уже не столь сильно привязан к железной поступи времени. Я заметил, что чем аморфнее становится моё психологическое время, тем легче мне погружаться в «сейчас».

Для некоторых стариков время мчится; они мечутся, не успевая сделать то, что нужно. Но для не меньшего количества пожилых людей время тянется чрезвычайно медленно. Часто это малоподвижные люди, в жизни которых нет заметного стимула. В результате появляется скука. Возникает мучительное ощущение: время словно бы каплет из крана. Скука является одним из самых распространённых спутников стареющего человека. Однако скука (как и многое другое) часто оказывается вовсе не тем, чем кажется.

Как-то я отправился на три месяца в Мьянму (тогда она ещё называлась Бирмой) на медитационный ритрит. Мне выделили в монастыре келью, в которой не было книг, бумаги, не с кем было поговорить. Собственно, там вообще было нечего делать. Пару раз, сидя на кушетке для медитации, я подумал: «Мне уже надоело». Но вместо того, чтобы прогонять мысль или прийти к выводу о том, что «надо сматывать удочки», я решил познакомиться со скукой ближе. Я спросил себя: «На что похожа скука? Квадратная она или круглая? Она движется или стоит на месте?» Чем больше я задавался вопросами о природе скуки с позиции души, тем интереснее становилось это переживание. Перестав тревожиться о том, что скучаю, и рассмотрев мысли, образы, предубеждения, ожидания и физические ощущения, которые содержит в себе состояние, названное мною «скукой», я понял, что «скука» — это фикция. На самом деле, я просто исследовал иное состояние сознания. Это вновь продемонстрировало мне, сколь полным и богатым может быть настоящее мгновение.

Как и всегда, трансформация осуществляется благодаря вниманию.

Помимо «психологического времени» на нас воздействует также «время социума». В каждой культуре оно своё, особенное — наподобие особого языка или национальной кухни. Философ Кен Уилбер{41} заметил, что мы живём не в духовном веке, как объявило движение Нью-Эйдж, а, скорее, в век информации. Для нашей основанной на философском материализме индустриальной культуры характерен ускоренный темп жизни.

Однажды на Пятой авеню я увидел пожилую пару. Они шли очень медленно, поддерживая друг друга. Через перекрёсток проносились, спеша успеть на зелёный свет, машины и люди. Когда старики медленно двинулись через дорогу, я ощутил, насколько враждебны к ним окружающие. Машины сигналили, люди толкали их вперёд, а они так растерялись, что вообще остановились. Окружающий мир двигался настолько быстрее их, что они выглядели марсианами. Я подумал:

«Интересно, как бы им жилось в деревне или маленьком городке, где люди помогали бы им?» Наверное, там они не были бы столь неуместны, ибо больше соответствовали бы тамошнему укладу жизни.

Как-то я свозил своего почти девяностолетнего отца в городок Холлистон, расположенный рядом с Бостоном. Когда мой отец был ребёнком, у его деда (который первым из нашей семьи перебрался в Америку) была ферма вблизи Холлистона. Мне захотелось, чтобы отец опять увидел эти места и вспомнил былые дни. Тогда он жил с родителями в многоквартирном доме в северной части Бостона, а на выходные они приезжали поездом в Холлистон. Дед встречал их на станции и отвозил на дрожках на ферму. Я подумал, что отцу будет приятно вновь проехать по этому маршруту.

Я порылся в старых картах, чтобы определить, где могла находиться ферма, и мы поехали туда по старой дороге. На месте оказалось, что дома уже давно нет — лишь несколько гниющих досок. В преклонном возрасте отец стал молчалив. Вот и тут, не проронив ни слова, он огляделся так, словно заблудился, а потом опустил глаза и всю обратную дорогу смотрел в пол. Я был весьма разочарован! Чтобы найти старую ферму, мне пришлось приложить немало усилий: я звонил в муниципалитет и т. д. Но, казалось, отца наше приключение совершенно не заинтересовало.

Вдруг я понял, в чём проблема: отец просто не успел понять, что произошло. День промелькнул слишком быстро! Мы ехали от станции со скоростью автомобиля, а отец помнил поездку на повозке. И я решил всё повторить. На этот раз мы двигались так медленно, как могли бы катиться дрожки, в которые запряжена гнедая кобыла. И вдруг отец ожил! Из его уст полился поток воспоминаний: «Тут я упал с повозки. Здесь мы ели яблоки!» Отцу было что рассказать, но он не мог сделать этого, пока мы не замедлились, позволив выйти на сцену его памяти, которая связала его с этими местами.

Этот случай помог мне понять, почему так много стариков чувствуют, что идут не в ногу с миром, движущимся слишком быстро, и почему многие пожилые люди жаловались мне, что чувствуют себя отставшими от времени.

Хотя мы способны принимать новое, старое порой тоже может оживать. Мой отец был современным человеком, но вернулся в прошлое, перешёл на другой уровень реальности. Он не застрял в прошлом — чтобы вернуться туда, ему понадобилось приехать в места своего детства. Он не ностальгировал. В старости люди часто начинают воспринимать время так же, как в детстве, когда на них не давил груз обязательных дел.

Я сижу на крыльце и молчу вместе с деревьями, растущими рядом. Помню, что в детстве я совершенно не чувствовал себя занятым человеком — так же, как сейчас. Моя старость дала мне такой же временной простор, как когда-то детство. Это позволяет душе заявить о себе. В случае с отцом я постарался замедлиться, чтобы воссоздать то пространство, в котором он нуждался, чтобы проснулось его детство. Машина превратилась в дрожки. Скорость автомобиля не могла предоставить столько места, сколько давала повозка с лошадью.

Пожилых людей всеобщая одержимость скоростью часто не просто смущает, но и травмирует. Я провёл немало времени в Манхеттене, где спешка практически стала манией, и видел, как трудно пожилым людям иметь дело с урбанистическим окружением. Старому человеку трудно пересечь перекрёсток с быстро переключающимися сигналами светофора и несущимися машинами, не пострадав физически или по крайней мере психически. Наблюдая за тем, как старушка с палочкой маневрирует среди машин, а таксисты бешено сигналят ей, я ощутил, сколько агрессии к духу её старости содержится в нашей одержимой временем культуре.

Понятно, что медицина тоже стала заложницей всеобщего ускорения. Когда я был ребёнком, врач рассматривался чуть ли не как член семьи. Он звонил пациентам домой, заходил на чай. Теперь, когда я посещаю врача, хорошо, если за те семь-десять минут, которые он отводит на приём пациента, мы обменяемся рукопожатием и представимся друг другу. Это же верно и в отношении юристов. Мой племянник — адвокат, и он рассказал мне, что к его телефону подключена приставка, фиксирующая каждую потраченную на деловые переговоры секунду. Когда-то адвокат не считал часов, проведённых с клиентом; он мог даже отобедать (не выставляя за это счёт) с тем, чьи интересы представляет. Современному человеку, зажатому в тисках времени, такие отношения могут показаться романтическими или даже излишне сентиментальными, но не так уж давно это было нормой.

ВРЕМЯ ДУШИ

Все эти разновидности времени (объективное и психологическое время, а также время социума) воспринимает эго. У души время совсем другое; она живёт по иному календарю. В сравнении с душой эго выглядит как муха-однодневка, которая утром появляется на свет, а вечером умирает. Научившись смотреть на мир глазами души, мы соответственно изменяем и своё отношение ко времени.

Чем дальше мы, исследуя духовный уровень своего бытия, продвигаемся по пути мудрости, тем яснее становится, как мало внимания наша культура уделяет сакральным аспектам повседневной жизни. Этот пробел заметнее всего проявляется в сфере времени. Чтобы понять отношение нашей культуры ко времени и осознать степень секуляризации её мировосприятия, необходимо выйти за пределы клише «время — деньги». Нас учили думать, что время является чем-то вроде материальных средств, которые можно «тратить», «иметь» или «не иметь». Очень редко мы размышляем о святости времени или воспринимаем мгновение как духовный дар.

Я вырос в еврейской семье, но мы не соблюдали субботу. Мои родители забыли о заповеди «помни день субботний». Казалось, что регулярное соблюдение субботнего покоя отделило бы нас от друзей неевреев, поэтому мы ассимилировались. Но при смене ценностей Старого Мира на установки материалистической культуры было утрачено нечто драгоценное. Для иудеев суббота (как и воскресенье для христиан) является днём, когда время останавливается; днём, придающим смысл остальным дням недели.