Олимпиец - Брайан Глэнвилл

Как–то я сказал Джил: «Вот бы встретиться с ним пораньше, победить хоть разок, даже в закрытом помещении». Она ответила: «Вряд ли это нужно». — «Как так? Что ты имеешь в виду?» Я был очень взвинчен всё время, сердился на неё, когда со мной не соглашалась. Мне нужна была уверенность в себе, и казалось, что я её теряю. Но потом я успокоился и подумал: «Может, она и права, а не прав я или даже Сэм». По некоторым вопросам они так расходились во мнениях, что кто–то из них должен был ошибаться. Раньше я не сомневался в его правоте, был ещё молод, а он всё за меня планировал, и, как правило, всё выходило так, как он говорил. Одного я не мог понять: если мировой рекорд не так уж важен, чего ради прошлой зимой он столько говорил о нём? А этой зимой — только об Играх Содружества. Наверное, если я и на них сяду в лужу, на следующий год речь пойдёт только об Олимпиаде.

Но дело в том, что одно цепляется за другое. Если он не прав в одном, значит, может ошибаться и в остальном — в вопросах питания, например, или даже тренировок. Ведь методов — уйма, с кем ни поговори, у каждого своя методика. Например, у Купера интервальные тренировки; в Австралии бегают по песчаным дюнам; в Новой Зеландии все помешаны на беге трусцой. Некоторые вообще считают, что много тренироваться незачем, это даже вредно и выкладываться надо только на дорожке. Начнёшь всё сравнивать — никогда не кончишь.

Однажды я сказал Алану, когда мы бежали в лесопарке и под ногами была грязь, а над головой — мерзкое серое небо: «Господи, как я ненавижу эту зиму!» Он, естественно, всё превратил в шутку, сказал: «Ага, теперь у нас наступила зима тревоги нашей». Я ответил: «Тебе легко смеяться, ты всё делаешь для удовольствия, а я даже не знаю, на каком я, чёрт дери, свете — тут рекорд, там Игры Содружества». «Что это, — спросил он, — уж не одолевают ли тебя религиозные сомнения?» Я тотчас пожалел, что заговорил об этом. Знаю же его манеру. «Пошёл к чёрту», — сказал я ему. «Ну, успокойся, — ответил он, — ты просто растёшь. Это всего лишь болезнь роста».

Сколько раз я хотел поговорить с Сэмом, поставить всё на свои места, но в нужную минуту не мог найти слов, боялся, что он примет всё на свой счёт, обидится. Я уже думал написать ему письмо, но это было бы совсем смешно.

В конце года пришло приглашение бежать в «Мэдисон Сквер Гардене», сразу после рождества. Я обрадовался, думал, Купера тоже пригласили. Я позвонил Филу Дженкинсу, спортивному обозревателю, и просил узнать точно. Он перезвонил мне в тот же вечер и сказал — да, Купера пригласили, его там ждут.

Что ж, вот всё и разрешилось: мне было ясно, что я должен туда ехать. Сэм тоже обрадовался нашему приглашению, но Джил я поначалу ничего не сказал. Только потом она как–то спросила: «Чему ты улыбаешься? Что за радость?» Я ей рассказал, а она: «Айк, прошу тебя, не надо ехать». «Господи, — разозлился я, — давай не будем начинать всё сначала. Почему я не должен ехать? Что там может случиться?» Она ответила: «Тебе нужен отдых. Ты не готов сейчас бежать. Ты и не хочешь, а едешь только потому, что там будет Купер». Я заметил: «Ну и что, если так? Это меня раззадоривает, заставляет бегать, мне как раз и нужен раздражитель». Джил возразила: «Это плохой раздражитель, это не тот старт, какой тебе нужен. Может, этот Купер всю зиму бегал на закрытых стадионах». Я же ответил: «Ну так он окажется перетренированным, а я свежим. Почему бы нет? Откуда в тебе, чёрт возьми, столько дурацкого пессимизма? В конце концов, если не хочешь, можешь не ехать».

До соревнования было около месяца, и я стал очень серьёзно готовиться. Мы с Сэмом поехали на базу военно–воздушных сил в Косфорде, чтобы опять привыкнуть к разбивке бега на двенадцать кругов. Было не так легко планировать бег — ведь мы почти ничего не знали о Купере. Когда он побил рекорд, ему удался очень быстрый первый круг — 56,1, потом он заметно сбавил и второй круг прошёл секунды на две хуже, чем я в Лос — Анджелесе. Но на третьем круге он сделал рывок, а весь четвёртый промчался, как метеор. Там бежал и Джим Драйвер, он всё время держался за Купером, но на последней прямой тот так рванул, будто бежал один, и это тоже тревожило — ведь он показал рекордное время, хотя никто его не подгонял на последних сотнях ярдов.

Сэм говорил: «Сделать тут можно только одно: беги в своей манере, тогда ему придётся приспосабливаться к тебе». И мы решили, что я постараюсь начать как можно быстрее, примерно 56,8 на первых трёх отрезках, причём надо учесть усилия на поворотах; следующие три я побегу как в Лос — Анджелесе, потом не сбавляю скорости, а за четыре отрезка до финиша делаю настоящий рывок, тут нужна чёрт какая выносливость, но Сэм считал, что я выдержу.

Он здорово гонял меня в лесопарке. Бывали дни, я его проклинал. Мы бегали туда–сюда по более или менее нормальному маршруту, он за моей спиной, заставляя меня без конца ускоряться и взбегать на холмы, наконец, я уже думал — слава богу, скоро конец, но тут он кричал: «В обратном направлении!» И мы бежали ещё полстолько или же он находил другой маршрут с массой подъёмов и спусков. Но ко времени отъезда в Америку я чувствовал себя в отличной форме, как в разгар летнего сезона.

Перед нашим отъездом возник конфликт с Роном Вейном — он разобиделся, что ему не прислали приглашения. Это было глупо что участников ехало всего двое: я и бегун на четверть мили Лори Китч. Ясно, почему он был взбешен, — потому что ехал Сэм.

Алан сказал: «Рон может смириться с чьим–либо успехом, если он при этом играет вторую роль, но когда на его пути стоит ещё и Сэм… быть на третьих ролях — этого он не может вынести». И Рон действительно вышел из себя. Он позвонил мне и сказал: «Я послал в Нью — Йорк телеграмму — либо я сопровождаю вас как руководитель, либо вам не разрешат поездку». Я ответил: «По–моему, это коварно». Он вспылил: «Ах, вы так думаете? Позвольте вам сказать, молодой человек, что такая практика выработана задолго до того, как вы лично занялись бегом, и так оно будет долго после того, как вы перестанете бегать». Я ответил: «Может, такая практика есть для команд». А он всё в том же тоне: «При чём тут команда! Когда вы едете за рубеж, вы представляете свою страну, а мы отвечаем за то, чтобы вы вели себя достойно. Я готов поверить, что у вас самые лучшие намерения, но вы подвержены влияниям, которые оставляют желать лучшего, а это отражается на вашей физической форме».

Тут мне захотелось сказать ему, чтобы он заткнулся, и бросить трубку, но я испугался — вдруг тогда он действительно запретит мне ехать! Я только ответил: «Что вы имеете в виду? О чём речь?» Он сказал: «Вы прекрасно знаете, о чём я говорю, я не собираюсь называть никаких имён. Эти люди водят вас по ночным клубам, где вы развлекаетесь до утра. Наступит день, Айк, когда вы оглянетесь и поймёте, что мы всегда блюли ваши интересы, но не будет ли тогда слишком поздно?»

Я не удержался: «Слишком поздно для чего?» Он не ответил и продолжал: «И ещё вот что: будьте осторожны, Айк. Мне не нравятся некоторые слухи о вашей работе». Я сказал: «А что в ней такого? Я торговый представитель фирмы, продающей спортивный инвентарь. Что в этом плохого?» Он ответил: «Вы знаете не хуже меня — тут легко перейти грань дозволенного. И ещё. Вы слишком часто выступаете на мелких соревнованиях, Айк. На днях Джек Уотлинг сказал мне, что в июле и августе вы участвовали в забегах примерно по три раза в неделю».

Я заявил в ответ: «Я не обязан испрашивать разрешение всякий раз, когда выступаю в Англии, верно?» Но он сказал: «Рассматривайте мои слова как своевременное предупреждение. Нехорошо получится, если нам придётся не допустить вас до участия в Играх Содружества. Все останутся в проигрыше».

Я положил трубку и громко выругался. Джил пришла из другой комнаты, спросила: «Что случилось?» Я ответил: «Рон Вейн, чтоб он пропал! Сначала болтает, что не пустит меня в Нью — Йорк, а потом — что вообще отстранит меня от выступлений в сборной». Она встревожилась: «Из–за выступлений за деньги?» Я ответил: «Господи, да почти все берут деньги, так или иначе. А на что же нам жить, чёрт возьми? Правильно говорит Сэм, им на это наплевать. Им удобнее, чтобы мы бедствовали, тогда им легче нами командовать».

С горькой усмешкой она сказала: «Может, стоит мне с ним поговорить? Он считает, что я на тебя хорошо влияю». Я спросил: «Кто, Рон? Когда он это сказал?» И услышал в ответ: «Было дело, раз–другой. Подходил ко мне на соревнованиях, обнимал за плечи и говорил, я, мол, рад, что он женился на такой девушке, как ты, Джил, надеюсь на твоё хорошее влияние». Я спросил: «А чьё плохое? Сэма, надо полагать». Она пожала плечами: «Надо полагать». Я вскричал: «Чёрт возьми! Почему я не могу просто бегать, почему меня не оставляют в покое?»

В конце концов всё взял в свои руки Международный клуб. Тут потрудился Алан — он входил в состав комитета. После разных протестов и статей в газетах Рон наконец отступил. Но представил всё так, что дело не позволяет ему ехать и в такой ситуации он готов нарушить существующую практику. Я получил от него письмо, он писал, что не может понять моего поведения, хотя на протяжении всей моей карьеры он поддерживал меня. Он желает мне успеха и надеется, что я буду помнить: мне выпала честь защищать флаг Великобритании.