Легион «Альфа» - Ф Ришар-Бессьер

Перкинс начал осторожно продвигаться вдоль здания, пытаясь определить, где расположен главный вход в него, а также лишний раз убедиться, что в окрестностях нет никого из посторонних. Он вернулся к подчиненным как раз в тот момент, когда пианист заканчивал играть произведение Рахманинова.

Перкинс увидел, как виртуоз покидает эстраду и в мертвой тишине направляется к выходу из зала.

Пора было действовать, и Перкинс отбросил все колебания. По его знаку киборги ринулись к противоположной стороне здания, где был расположен обширный, залитый светом холл.

Они вбежали в него и столкнулись нос к носу с худым человеком с взъерошенной шевелюрой и загорелым, с острыми чертами, лицом. Он выглядел почти стариком.

Тот застыл на месте, ошеломленный появлением незнакомцев. В глазах пианиста вспыхнул страх настолько огромный, что полностью парализовал его.

Перкинс быстро понял это и поспешил успокоить музыканта:

— Не бойтесь, мы не причиним вам зла.

И, отделившись от коллег, он в одиночку стал приближаться к человеку, похоже начинавшему понемногу приходить в себя.

— Уверяю вас, вам нечего опасаться.

На какой — то миг Перкинс засомневался, понимает ли старик язык, на котором он к нему обращается. Но в этот момент незнакомец еле слышным голосом произнес:

— Люди… Вы ведь из их породы?.. Из какого региона вы прибыли?

Успокоившись, Перкинс попытался улыбнуться.

— Есть ли кто — нибудь в этом городе, кто мог бы принять нас как друзей?

По лицу старика скользнуло странное выражение, и он как — то замедленно сделал пару шагов навстречу Перкинсу.

— В таком случае я сам выступаю в этой роли. Перед вами профессор Ковач, и никто лучше меня не сможет справиться с этой задачей.

Заметив, что Перкинс бросил мимолетный взгляд в сторону зала, он добавил:

— Для них это не имеет никакого значения. Такого рода проблемы уже давно их не волнуют. Пойдемте со мной. Приемный зал совсем рядом, буквально в двух шагах отсюда.

На сей раз заколебались киборги, но, повинуясь жесту Перкинса, вместе с Ковачом прошли в большое соседнее помещение, заставленное ветхой на вид мебелью, сохранившей, однако, несмотря на неумолимое время, всю оригинальность весьма древнего стиля.

Тем временем Станислав Ковач продолжал таращиться на них, словно все ещё сомневался в реальности происходившего.

— Я так давно… — прошептал он, — наверное, прошла целая вечность… как я перестал надеяться и впал в отчаяние. Откуда вы появились?.. Не томите, объяснитесь.

— Мы удивлены не меньше вас, — признался Перкинс. — Вещь мы тоже были уверены, что они одного человеческого существа не сохранилось на поверхности планеты.

— «На поверхности»?

— Да, именно так. Мы — граждане Содружества, скрытого под землей, и это — наш первый контакт с внешним миром после Великой Катастрофы.

Старик обессиленно упал в покрытое многолетней пылью кресло, жалобно заскрипевшее под тяжестью его сутулого тела.

— Да… да… понимаю… Продолжайте, ради бога.

Не вдаваясь в детали, Перкинс быстро, в общих чертах, набросал картину появления новой цивилизации, к которой они все принадлежали. Изложил он и мотивы, которые привели к созданию киборгов. По мере рассказа он подметил нарастание в глазах Ковача все большего интереса, но почему — то смешанного с острым беспокойством.

— Вы говорите, что с тех пор прошло двести два года? Так, значит, сейчас 2287 год? Послушайте, но это абсолютно невозможно.

— Да, наш 202 год Новой Эры соответствует 2287 году вашей эры.

— Каким календарем вы пользуетесь?

— По — прежнему григорианским, с той лишь разницей, что теперь мы проставляем не только числа, но и номера дней и месяцев, поскольку их прежние названия потеряли для нас всякий смысл.

Ковач глубоко вздохнул, проведя перед глазами дрожащей рукой.

— Двести два года! — повторил он как бы про себя. — Это просто чудовищно и совершенно непонятно для меня…

Подошел Крупп.

— Что вы имеете в виду?

Старик, казалось, ушел в свои мысли, потом наконец решился.

— Родом я из Центральной Европы, из страны, называвшейся некогда Польшей.

Он сделал неопределенный жест, прежде чем продолжить свою исповедь.

— По политическим мотивам я оставил свою родину и обосновался в 2060 году на американском континенте. Я ученый, и решил продолжить свои исследования здесь. Они касались проблемы длительного анабиоза человеческого организма. В ту эпоху эта идея считалась перспективной для исследования далеких звездных систем. Тогда вплотную стоял вопрос об обеспечении полета человека к Альфе Центавра. Была уже решена проблема гарантированно безопасного автоматического управления звездолетом. Оставалось добиться того, чтобы те десять лет, что космонавтам предстояло провести на его борту до возвращения на Землю, не оказались бы вычеркнутыми из их жизни. В ходе изысканий мне удалось найти средство охлаждать человеческое тело до температуры, близкой к абсолютному нулю, то есть до чуть менее двухсот семидесяти трех градусов при практически вечном сохранении его жизненных функций.

Ковач обвел взглядом жадно ловивших его слова киборгов и добавил:

— В апреле 2085 года я решил провести решающее испытание на себе самом. Должен признаться, что не все поверили в мой метод.

— Иными словами, вы не имели права поставить опыт на животном или на добровольце? — прервал его Диас, стараясь придать своему вопросу невинный характер. Но от Перкинса не ускользнула его двусмысленность, и он почувствовал в вопросе скрытый намек на себя.

— Конечно, я мог пойти по этому пути, — живо откликнулся Ковач. — Но я решил взвалить весь риск на свои плечи.

Затянувшуюся паузу резко прервал Перкинс:

— И как долго длилась ваша гипотермия?

— До того как вы тут появились, я считал, что, как и было предусмотрено, она продолжалась всего двенадцать месяцев. Но, как теперь выясняется, все оказалось не так. Я вернулся к жизни восемнадцать лет назад, то есть результат получился просто фантастическим: сто восемьдесят четыре года!

Он поднялся с кресла и застыл, погруженный в глубокие раздумья, словно все ещё сомневался в смущающей его реальности.

Из этого состояния отрешенности его вывел вопрос Маршала:

— Как же так получилось, что вы не смогли проконтролировать истинное время эксперимента?

— Для этого надо было располагать соответствующими средствами.

— И что же, ваши современники тоже оставались в полном неведении о ходе опыта?

По лицу Ковача скользнула бледная улыбка. Он направился к массивной двустворчатой, покрытой тонкой резьбой двери.

— Вы наверняка имеете в виду этих людей, которые находятся в зале?

И он решительно толкнул створки, открыв взорам оцепеневших киборгов жуткое зрелище, которое представлял из себя громадный концертный зал.

Они увидели ряды амфитеатра, битком набитые меломанами, застывшими в нерушимой тишине. То были люди — мужчины и женщины, — замершие в самых разнообразных позах. Их взоры были прикованы к сцене, на которой стоял рояль.

Ни малейшего движения. Полная неподвижность, как будто слушатели превратились в каменные изваяния.

Безразличные к собственной судьбе.

Безучастные к участи всех остальных.

Мертвые!

Ковач прошел на сцену. Его шаги звучали зловеще.

Он вытянул свою высохшую, худую руку в направлении зала, и его голос взорвал мучительную тишину.

— Вот мир, в котором я жил. В царстве мертвых я, на исходе собственных сил, оказался владыкой… Жалкая участь, не правда ли?

— Так, значит, вы — единственный выживший человек? — прошептал Перкинс.

— Увы, боюсь, вы правы. Вернувшись к жизни, я застал вот это. И с тех пор ничего здесь не изменилось.

— Но что именно произошло с тех пор?

— В начале я и сам ничего не мог понять. Долго размышлял над этим феноменом и наконец догадался. Все дело в Марсе! Вспомнился разрыв отношений с чересчур отличавшимся от нас тамошним человечеством… а также слухи… повсюду болтали о неизбежной войне, но никто в это всерьез не верил. Они же тем временем тайно готовились уничтожить Землю, о чем мы даже не подозревали. Один из моих друзей ученых, побывавший на Марсе и вернувшийся оттуда незадолго до начала моего эксперимента, поделился со мной некоторыми дошедшими до него слухами. Речь, похоже, шла о каком — то секретном и запрещенном… абсолютном… оружии… средстве уничтожения высшего порядка… Об этом шептались, но все было как — то смутно и неопределенно.

Он сощурил свои небольшие глазки и продолжал, повернувшись к публике:

— Должно быть, это было ужасно… и все произошло мгновенно. Они застыли в тех позах, в которых находились, когда обрушилось вселенское несчастье.