Иной Сталин - Юрий Жуков

12 апреля советские газеты опубликовали сообщение ТАСС о достижении между Францией и СССР соглашения по вопросу о конвенции безопасности. Две недели спустя, 2 мая, в Париже В. П. Потемкин и П. Лаваль подписали столь долгожданный для Кремля советско-французский договор о взаимопомощи. В нем было зафиксировано то, чего столь настойчиво добивалось более года узкое руководство:

«Статья 2. В случае, если… СССР или Франция явились бы, несмотря на искренние мирные намерения обеих стран, предметом невызванного нападения со стороны какого-либо европейского государства, Франция и взаимно СССР окажут друг другу немедленно помощь и поддержку»30.

Под «каким-либо европейским государством» здесь, несомненно, подразумевалась нацистская Германия. А 16 мая аналогичный как по смыслу, так и по содержанию договор подписали в Праге С. С. Александровский, полпред СССР в Чехословакии, и Э. Бенеш, чехословацкий министр иностранных дел31.

Только теперь узкое руководство смогло позволить себе заняться и другими проблемами, первой из которых стало окончательное решение судьбы А. С. Енукидзе, демонстративно отвергшего новый курс Сталина, но тем не менее так и не подавшего в отставку со своего чрезвычайно ответственного поста.

Глава шестая

«Дело Енукидзе», оно же «Кремлевское дело» или — как его стали называть в НКВД и ЦК — дело «Клубок», началось в январе 1935 г. с уведомления Сталина одним из его ближайших родственников о существовании заговора во главе с Енукидзе и комендантом Московского Кремля Р. А. Петерсоном с целью устранения узкого руководства. Но следствие сразу же пошло по иному пути — изучения доносов на трех уборщиц кремлевских зданий, ведших «клеветнические» разговоры.

A. M. Константинова, 23 года, незадолго до того перебравшаяся из Подмосковья в столицу:

«Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия».

А. Е. Авдеева, 22 года, из подмосковной деревни:

«Сталин убил свою жену. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним-то все ухаживают. Один двери открывает, другой воды подает».

Б. Я. Катынская, 22 года:

«Вот товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что он получает двести рублей. Он сам себе хозяин, что хочет, то и делает. Может, он получает несколько тысяч, да разве узнаешь об этом?»

По данным секретно-политического отдела (СПО) НКВД, эти разговоры велись незадолго до 7 ноября 1934 г. И практически сразу нашлись «доброхоты», уведомившие о них кремлевское начальство. Осведомленными оказались и А. С. Енукидзе, и Р. А. Петерсон, не придавшие случившемуся никакого значения. Енукидзе не дал «делу» ход, так как не доверял доносам, полагая, что, скорее всего, тут оговор. Петерсон просто не обращал внимания на разговоры, тем более уборщиц, за чаепитием.

НКВД не захотел пройти мимо того, что квалифицировалось уголовным кодексом как государственное, контрреволюционное преступление по статье 581: «Пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти», влекущие «лишение свободы на срок не ниже шести месяцев». 20 января начальники СПО Г. А. Молчанов и оперативного отдела К. В. Паукер лично провели первые допросы несчастных уборщиц, хотя вполне могли доверить следствие кому-либо из руководителей отделений или заместителей, поскольку у них самих и без того хватало дел, более важных, действительно ответственных. Предстояло подготовить два последних процесса, напрямую связанных с убийством Кирова: руководства ленинградского областного управления НКВД во главе с Медведем; жены Николаева, М. Драуле, ее сестры с мужем. Необходимо было организовать процесс по откровенно надуманному делу А. Г. Шляпникова, С. П. Медведева и других бывших лидеров давно забытой «рабочей оппозиции». Кроме того, у СПО впереди была и весьма трудоемкая работа — выявление сторонников Зиновьева, обреченных на высылку из Ленинграда, составление списка «социально чуждых» людей, которым отныне не дозволялось проживать в старой столице.

Словом, забот было предостаточно, однако Молчанов и Паукер лично занялись явно третьестепенным делом — «антисоветской» болтовней каких-то уборщиц. Ведь тут не могло быть ничего, кроме проявления характерных для определенной социальной среды настроений, отражавших представления малограмотных, не имевших никакой профессии жителей деревни, напрямую затронутых коллективизацией. Тех, кто не захотел работать в колхозах, ушел на заработки в Москву, где и столкнулся с новыми трудностями с карточной системой, с острейшим жилищным кризисом. Вместе с тем они либо увидели сами, либо услышали от других о том, как живут власть предержащие, ощутили контрасты, особенно разительные в Кремле.

Поначалу Молчанов и Паукер, а затем Молчанов, заместитель начальника СПО Г. С. Люшков, начальник 2-го отделения СПО М. А. Каган (пожалуй, ключевая фигура следствия по «Кремлевскому делу») и его заместитель С. М. Сидоров вроде бы преследовали лишь одну цель — установить «источник клеветнических слухов». Однако 11 дней допросов, которые проводили настоящие асы своего дела, привели к ничтожным, по существу, результатам. К выяснению только того, что за чаепитием речь шла о том, что Сталин «свою жену застрелил», «в нашей стране рабочие голодают». Да к расширению списка неблагонадежных уборщиц, что, правда, можно было сделать и более простым способом. Были выделены основные «клеветники» — Авдеева, Жалыбина, Мишакова, Орлова. И еще появилась новая обвиняемая, телефонистка коммутатора Кремля М. Д. Кочетова.

Если бы руководство СПО ограничилось лишь допросами уборщиц, то никакого «Кремлевского дела» не возникло бы. Но оно все же появилось после ареста 27 января Б. Н. Розенфельда, племянника Каменева, работавшего вне Кремля — инженером московской ТЭЦ, а четырьмя днями позже еще и А. И. Синелобова, порученца коменданта Кремля. Их «взяли», хотя никаких видимых оснований для того не было. Ни одна из допрошенных уборщиц не назвала их фамилии, ибо они не только не могли знать их, но просто не подозревали об их существовании.

Розенфельд и Синелобов, судя по доступным сегодня документам, были обречены, загодя предназначены в жертву. Ведь их аресты ничем формально не мотивировались: ни чьими-либо показаниями, ни хотя бы доносами. И потому можно с. большой долей вероятности утверждать, что НКВД действовал по некоему заранее подготовленному плану. Его сотрудники давно уже и тщательно вычислили, кого необходимо арестовать для создания «дела», для быстрого выведения следствия на Комендатуру Кремля (КК) и правительственную библиотеку. Словом, на «Кремль». И как заодно связать искомую «контрреволюционную организацию» с одним из бывших лидеров бывшей внутрипартийной оппозиции — с Каменевым.

Действительно, допросы Розенфельда позволили сразу же получить нужные показания на его отца, Н. Б. Розенфельда, иллюстратора по договору издательства «Academia», которое возглавлял по совместительству брат последнего, Л. Б. Каменев, и на мать, Н. А. Розенфельд (урожденную княжну Бебутову!), длительное время работавшую в правительственной библиотеке Кремля. Через последнюю — на ее коллег, на тех, кто в конце концов и дал решающие показания, — на Е. К. Муханову и Е. Ю. Раевскую (еще одну урожденную княжну, Урусову).

Чистосердечный же рассказ Синелобова о том, с кем он дружил, чаще всего общался, о чем беседовал, послужил основанием для новых арестов — помощника коменданта Кремля В. Г. Дорошина, начальника спецохраны и помощника Петерсона И. Е. Павлова, коменданта Большого кремлевского дворца И. П. Лукьянова, начальника административно-хозяйственного управления КК П. Ф. Полякова и его сестры, К. И. Синелобовой, служившей опять же в правительственной библиотеке.

Только теперь руководство СПО смогло говорить и о «Кремлевском деле», и о трех составляющих его группах — уборщиц, библиотекарей, комсостава КК, да еще и связать «дело», хоть пока и косвенно, с Каменевым. Правда, поначалу подследственных удалось уличить только в «антисоветских разговорах», в «распространении клеветнических слухов». Сами же «клевета», «слухи» подразумевали наказуемые по тем временам разговоры на запретные темы, в частности, о «неестественной» смерти Н. С. Аллилуевой — ее Сталин «застрелил» (Авдеева), она была «отравлена или покончила жизнь самоубийством» (Синелобов), «покончила жизнь самоубийством» (Раевская). В первых числах февраля удалось установить и один из источников слухов. Дорошин признал: «Петерсон собрал группу товарищей и заявил, что Аллилуева умерла неестественной смертью».