Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

— Посиди пока. До выяснения.

И дверь закрылась.

А перед Черновым во всей своей неприглядности (общей, получается, для любых времён и стран) была тюремная камера на два десятка двухъярусных коек, полутёмная (два махоньких зарешечённых окошка у потолка), с ржавого вида местом общего пользования в углу, с тусклой голой лампочкой у входа. Она-то и осветила нового заключённого, что позволило обитателям камеры его рассмотреть и нестройно приветствовать:

— С прибытием… Заходи, не бойся, не обидим… За что чалишься, братан?..

Последняя фраза услышалась Черновым именно так, поскольку прозвучала по-русски.

А местные зэки — вопреки читанному Черновым в отечественных и переводных детективах — смотрели на пришлеца вполне дружелюбно, многие улыбались, сидели на койках друг над другом, махали ногами (просто так) и руками (Чернову). Не все койки были заняты, вакансии имелись.

— Кто сказал «За что чалишься?» — биязычно поинтересовался Чернов: первая часть фразы — по-английски, вторая, ясный пень, — по-русски, поскольку, как и «пень», непереводима на язык Шекспира и Шоу. А на языке Толстого и Чехова это примерно означало: «Какое, товарищ, преступление привело вас в данное пенитенциарное учреждение?»

— Я сказал, — по-английски на этот раз ответил человечек, сидящий в нижнем ряду.

Был он именно мал, хлипок сложением, волосат, как хиппи, отчего трудно оказалось с ходу определить его возраст. Хотя точно — не юноша. Да, ещё: очки на нём сидели — круглые, профессорские, без оправы. Занятная деталь для тюремного сидельца, ботающего по фене, то есть использующего старый воровской жаргон. Чернов, как и всякий читатель отечественного детектива, более-менее в «фене» ориентировался.

Чернов подошёл к сказавшему. Очкарик подвинулся на шконке (по-русски — на койке), постучал ладонью по грубому одеялу, очень похожему на обыкновенное солдатское, на казарменное, довольно-таки чуждое заоконному суперпродвинутому миру.

— Русский, что ли? — спросил Чернов, усаживаясь на одеяло.

— Был когда-то и русским, — непонятно ответил очкарик, оказавшийся вблизи не просто не юношей, но человеком довольно старым.

Из-под немытых седых волос выглядывало маленькое морщинистое личико, одновременно выдававшее и скрывавшее возраст. То ли полтинник с гаком, то ли все сто без малого.

— А теперь кто? — задал очередной вопрос Чернов, дежурный вопрос, поскольку не так уж его интересовала загадка национальной миграции случайного партнёра по камере.

— А теперь — как все. Гражданин Мира Виртуального Потребления. — Фраза эта прозвучала вполне всерьёз.

Разговор вёлся всё-таки по-английски.

— Шутка такая? — Чернову становилось любопытно.

— С чего бы? — удивился очкарик. — Какие тут шутки? Над этим, парень, не шутят хотя бы потому, что чувство юмора в Мире Виртуального Потребления — или МВП для краткости — не поощряется повсеместно, но дозволено лишь там, где уместно.

— Где, например?

— Например, в Парках Смеха. Или в Залах Зрелищ. Или в Зонах Удовольствий.

— Это где и это что?

— Ты, парень, неместный, что ли?

— Угадал.

— Вот и соврал! Неместный в МВП попасть не может в принципе, а коли попал — его место у параши, — последняя часть фразы, понятно, по-русски. - Dura lex sect lex.

— Именно поэтому я здесь, — с грустью сказал Чернов. — Только, кажется мне, ваш закон не просто суров, но и… как бы сказать, чтоб не обидеть власти предержащие… не очень логичен. Ведь за что меня взяли? Бежал себе, торопился на встречу… — И ведь не солгал.

Очкарик поднял очи горе, поводил башкой, намекая, стало быть, что Всевидящий и Всеслышащий — всюду, камера — не исключение. Сказал строго:

— За это, парень, не арестовывают. Тебя же в Парке взяли, так?.. А в Парках бегать никому не возбраняется. У нас только и бегать, что в Парках… Не-ет, парень, тебя взяли не иначе как за отсутствие разрешения на пребывание в МВП. Я прав?

— Частично, — позволил себе улыбнуться Чернов. — За отсутствие идентификационной карты, уж не ведаю, что это за штука такая.

Очкарик отшатнулся. Буквально. Отпрянул от Чернова и даже отодвинул от него на шконке свой тощий зад, обтянутый тюремной серой рогожкой. И дальше повёл себя совсем загадочно. Подтянулся на руках, улёгся на шконку, вытянув ноги в бумажных носках с большими дырами на пятках. Пятки сквозь дыры стерильными не выглядели. Уткнулся в плоскую подушку, произнёс отрешённо, словно и не было разговора, не было даже испугавшего его заявления про карту:

— Поздно уже. Сейчас вертухаи по камерам пойдут. Ложись-ка ты, Каин, надо мной, там свободно. Жрать тебе всё одно не положено до утра. Спи. А срок придёт — проснёшься.

И вполне натурально захрапел. Как выключился из дня и включился в ночь.

— Почему Каин? — спросил вслух Чернов. Просто так спросил, ответа ни от кого не ждал. Да и не получил бы: все кругом активно следовали частному совету очкарика, имени которого Чернов так и не выяснил. Подтянулся на руках, лёг на жёсткую кровать, подумал: а и впрямь не стоит зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы. Тюрьма — вот она. Странно, что достала она Чернова в тридевятом ПВ, в непонятном МВП, а в своём ПВ — Бог миловал. А здесь Сущий достал. Хотя он — един и неделим, но характер его в разных ПВ проявляется ну о-очень по-разному… А что до сумы… Почему-то думал: будет и сума. Всё будет, грустно думал Чернов, глядя в близкий тюремный потолок с вулканическими трещинами на старой побелке. Этот отстойник — или что это? — никакой не конец Пути, а самое начало. Семечки пока. Дальше будет «кручее и кручее», права соседская девочка…

А тут и впрямь загремели в дверях замки, открылась дверь, кто-то — чёрный силуэт на фоне ярко освещённого квадрата — гаркнул:

— Отбой! Всем спать!

И закрылась дверь с тем же гадким лязгом.

Тихо было в камере. Очень законопослушны преступники в здешней тюряге, сказано: «Отбой!» — значит надо лечь и притихнуть до подъёма. Опять-таки, если судить по русским боевикам, в российских тюрьмах после отбоя самая жизнь и начиналась — иной раз до смерти. До чьей-то. А тут… За что их-то сюда повязали? Тихие мирные граждане, сопят-похрапывают в подушки…

Снизу свистяще прошептали:

— Не спишь?

Чернов свесил с койки голову. Очкарик смотрел на него сквозь толстые линзы.

— Не сплю.

— Тогда слезай и — мордой в пол. Не отползай от койки больше чем на десять сантиметров: засекут. Торопись. Следующая проверка — через час.

Чернов послушался, хотя не понял, куда он должен торопиться — это в замкнутой со всех сторон камере-то. Аккуратно, стараясь стать плоским, как бумажный человек, сполз вниз, Следом нырнул под шконку очкарик, улёгся рядом с ним.