Бусый Волк. Берестяная книга - Мария Семёнова

Песнь на этом не кончилась. Конечно, сыновья Ордлы со временем снарядили корабли и отправились мстить за поругание матери. И конечно, повергли в бою и великана, и своего злочестивого брата, потому что Правда Богов была на их стороне. Но это легко было предугадать, так что начало Твердолюбу понравилось больше.

— Ну, что скажешь, венн?

Юный сын кунса, Винитар, по обыкновению, провожал к лодке Твердолюба и Межамирова Щенка.

— Добрая песня, — на правах старшего сказал Твёрд. — Она нас позабавила.

Он успел вызнать, что для сегвана не было высшей хвалы, чем когда рассказ или песню именовали забавными.

Младший Щенок толкнул его в бок, и он, спохватившись, добавил:

— Дедушка Астин велел тебя за ракушку поблагодарить…

Винитар молча кивнул.

— Он тебе отдарок прислал, — продолжал Твёрд. — Только остерёг при всех в руки отдавать.

Юный сегван снова кивнул. У него были густые, белого золота волосы, светлее, чем у отца. Твердолюб уже знал: кунс Винитарий за что-то не жаловал сына. Чем провинился мальчишка, Щенята вызнать не пытались, лишь жалеючи взирали на сверстника, стойко выносившего неласку родителя. Горько это, должно быть, стать вроде чужого собственному отцу!

— Я его в западёнке оставил, — сказал Твердолюб. — По ту сторону мыса растёт сосна о двух головах, при ней камень, в нём норка, там и лежит.

Межамиров Щенок вдруг спросил:

— Отчего кунс дедушку в гости не позовёт? — Отдарок был сегванской булавкой для плаща, дорогой и красивой работы. Сын кузнеца в этом кое-что понимал, но не умел распознавать значения узоров и на всякий случай спросил: — Он что, из рода, с которым вы враждовали?

Винитар пожал плечами.

— Когда мы узнали о нём, — проговорил он затем, — кунс сказал нам: вот никчёмный, зря потративший жизнь. Иные, избравшие Близнецов, стали великими жрецами, их боятся и чтят от Шо-Ситайна до Саккарема. А этот ничего не сумел достичь в своём новом служении, знаться с ним — от себя удачу отпугивать.

Услышав подобное эхо своих былых рассуждений, Твердолюб чуть не бросился запальчиво спорить, но вовремя вспомнил о раковине, шумевшей прибоем, и промолчал.

— Был бы я песнопевцем, сложил бы сказ про Тужира Гуся, — размечтался Межамиров Щенок, когда уже гребли к своему берегу. Ему не давала покоя песнь Аптахара, хотелось немедленно ответить чем-нибудь своим, таким же величественным и могучим. Про Гуся же говорили всю зиму, эта притка и теперь была на устах.

Горе выдалось редкое: на осенней ярмарке Тужир схватился на ножах с молодым Вепрем. Из-за чего — люди так и не дознались. Бой вышел коротким и страшно жестоким, парней не успели разнять, и Тужир залился кровью из шейной жилы и умер. Вепрь же, с подрезанным локтем, остался калекой.

Большухи с большаками сошлись судить и рядить… Вепрю, покаянно пытавшемуся говорить о своей вине (какая разница, действительной или мнимой, нашёптанной совестью), было велено закрыть рот на замок и выбросить ключ, и Гуси не оспорили Правды, возбранявшей им месть за убитого сына. Так велось с незапамятных пор: если кто-то погибал во внезапно вспыхнувшей драке, его и объявляли виновным. Всё лучше, чем восставать роду на род, затевать большое немирье!.. Братья Тужира, конечно, трясли кулаками и размазывали злые слёзы, но слово матерей и отцов осталось непререкаемым.

— Гусята дураки и песен не заслужили, — весомо втолковывал Твердолюб младшему родичу. — Тужир был, может, парень и дельный, но не постоял за себя, и, если без Правды, дальше-то что? Ну, кликнули бы дальнюю родню и друзей, те своих, этак скоро каждый с каждым начал бы резаться! Худой мир лучше доброй ссоры, а Тужиру едино теперь — что слава, что срам…

Он лучше всех сверстников знал веннскую Правду. И горд был случаем лишний раз объяснить её глупышу.

Широкая Светынь молча слушала его рассуждения, лишь вздыхала волнами. Наверное, она знала всё наперёд…

ПЕСНЬ РАССТАВАНИЯ

Тонко и нежно зазвучала деревянная дудочка. Чуть слышный трепещущий звук растворился в вечернем небе, наполненном закатными красками. Мелодия, невыразимо прекрасная, отравленная сладкой печалью расставания с умирающим на глазах днём, причудливой бабочкой запорхала в прозрачном воздухе. И суровые, меченные боевыми шрамами мужчины даже не заметили, в какой миг их поросшие шерстью сердца отозвались и тоже затрепетали в такт странной дурманящей песне, а души переполнил нестерпимый восторг, замешенный на такой же нестерпимой тоске.

«Мгновения ускользают, — пела им дудочка. — Они были полны света, но их не вернуть. Чудо и красота мимолётны, а счастье рождается обречённым на гибель…»

Мелодию извлекала из простенького инструмента гибкая девушка, до глаз закутанная в дымчато-прозрачный шёлк Алая ткань приглушённым багрянцем искрилась в закатных лучах. Девушка начала медленный танец, движения её бы ли точными и скупыми, но вместо похотливых улыбок вооружённые мужчины вдруг начали закрывать лица руками, пряча неудержимые слёзы'

Слезы лишали взор привычной ясности хрупкую фигурку танцовщицы кутала пелена и она казалась летящей, прозрачной и невесомой сотканной из дождевых капель. Тающей, как те мгновения чуда и света, о которых грустила дудочка. В беззащитных движениях девичьего тела мерещились то последние язычки пламени, умирающего под порывами ветра, то грустное и прекрасное кружение сорванного лепестка…

Мужчины, привычные к жути и смерти, узрели перед собой манящую бездну, и сопротивляться ее зову не было сил. Да и желания не было.

Задыхаясь от любви и восторга, они жадно пили красоту безвозвратного, вбирали тлетворную красоту смерти.

Танец и дудочка уносили их из привычного и надёжного мира всё дальше в одинокую призрачную вселенную, отправляя в погоню за недостижимым.

В руке девушки возникла длинная лента. Она сверкала зеркальным серебром, так что последние солнечные лучи дробились в её волнах и складках каплями крови. Лента вилась кольцами, выплетала причудливые спирали, вела за собой взгляд. Танец Смерти набирал силу, бренный мир таял и тёк, выплавляясь для каждого во что-то своё.

Смуглый молодой нардарец увидел мальчишку лет пяти. Похожего на него самого, как почка на дерево. Мальчишка тоже танцевал, но нежные переливы дудочки в видении нардарца обернулись суровыми грозовыми раскатами родовых барабанов. Мальчишка танцевал древний воинственный танец. Танцевал здорово, и сам это понимал. По малости лет ему не хватало сосредоточения, он всё взглядывал на отца, и глаза смеялись, а губы вздрагивали, не в силах сдержать счастливой улыбки. Сын…

Если бы…

Если бы родился пять лет назад. Если бы ему позволили явиться на свет…

Жена умирала, не в силах разрешиться от бремени. И повитуха, видевшая много рождений, сказала, что возможно спасти всего одну жизнь. Выбирай, воин.

Нардарец выбрал жену. Он поступил разумно. Она могла выздороветь и принести ему нового сына. И повитуха не дала нерождённому узреть Священный Огонь, а жена… Она прожила ещё три дня. Повитуха сказала, что её тело перебороло горячку, но душа устремилась следом за первенцем. Так он потерял всё.

Пять лет в «семье» Мавута не были жизнью, он понял это только сейчас. Он был мёртв, но танец Преходящего вернул ему жизнь. А вместе с ней — боль. Такую, какой не в силах вынести живой человек.

«Сынок! Сынок…»

Мальчишка недоумённо взглянул на отца. Что случилось? Кругом родня, а он — танцует в кругу, и танец ему удаётся, и рокот барабанов рождает эхо на склонах! Вот оно, счастье!

«Что же ты плачешь, отец?..»

«Всё хорошо, малыш. Я с тобой. Больше мы не расстанемся…»

Он должен был спешить, пока не растаяло, не исчезло увиденное в мелькании серебряной ленты. Страшась опоздать, воин рванул из ножен кинжал и с размаху хватил отточенным лезвием себя по горлу.

Почему он не сделал этого раньше?..

Вспышка боли, короткая и смехотворная… Её сменил беспредельный покой, наступило чудесное умиротворение. Вот теперь всё было действительно хорошо.

Никто из воинов даже не дрогнул, когда нардарец повалился лицом в костёр. Напротив, рубиновые брызги даровали танцу Преходящего совсем уже запредельную силу. В струящемся серебре улыбались давно умершие близкие, воскресала любовь, оживала погубленная мечта. Счастье, которое каждый из них держал когда-то в ладони, а потом упустил, чудесным образом возвращалось.

Допустить ли, чтобы оно снова исчезло?

Нельзя! Невозможно!

А значит, надо спешить, пока всё не оборвалось. Скорее, не то будет поздно!