Милый Эп - Геннадий Михасенко

На перемене Садовкина отвела меня в сторону и с решительным прищуром спросила:

— Эп, ты знаешь такое рыцарское правило: не обижать дам?

— Читал.

— А почему же Лену обидел?

— Лену? Чем?

— Не пришел на соревнование.

— А-а, не мог.

— Не мог! — передразнила Наташа. — На час оторваться от своих магнитофонов не мог!

Я вдруг почувствовал, что, поцеловав тогда руку, дал вроде бы Садовкиной какую-то власть надо мною, и вспылил:

— А ты, сердобольная дама, знаешь такое правило: не совать свой нос в чужие дела?

— Знаю!

— Ну и все!

— Но ты мне не чужой! И Лена не чужая! — не сдавалась Наташка. — Или не так?

— Ну, до некоторой степени.

— Вот и я лишь до некоторой степени сую свой нос. Я же не лезу к вам в души, а так, со стороны. И вижу, что вы могли бы хорошо подружиться, — тише и мягче добавила она. — Кстати, Лена не сердится на тебя. Это я сержусь.

Усмехнувшись, я миролюбиво спросил:

— Они хоть выиграли?

— Выиграли.

— Ну, слава богу. А знаешь, почему выиграли? Потому что я пожелал успеха! — сказал я. — А в следующий раз обязательно исполню рыцарский долг, явлюсь и буду болеть сам. Так и передай. Ну, и привет, конечно! Скажи… скажи, что я ее тоже помню… Да, и Рите привет!

— Рите? Ой, Эп, смотри! — И Садовкина погрозила пальцем.

— Смотрю, смотрю!

Из урока в урок Забор продолжал огораживать нас от неприятностей, и все шло как по маслу.

Амалия Викторовна, выслушав комсорга, кивнула и сказала, что если бы это заявление он изложил на английском языке, то ей не нужны были бы никакие опросы, а так что ж — пожалуйста. И она стала рассказывать нам про Англию, где сама прожила несколько лет, про Шекспира, Байрона и Льюиса Кэрролла. С нетерпеливо-мягким и новым для нас произношением она как бы вязала свою речь из русско-английских фраз, убаюкивающе шевеля при этом пальцами, как в настоящей вязке. Под конец урока Амалия Викторовна поинтересовалась, не из нашего ли класса ученик вчера беседовал с ней по-английски в магазине. Все так уверенно загалдели «Не-ет», что меня возмутила эта унизительная солидарность. Я поднялся и сказал, что да, из нашего, это я, Аскольд Эпов. Класс пораженно повернулся ко мне и замер. Узнав меня, Амалия Викторовна улыбнулась и укоризненно оглядела остальных: вот, мол, видите. Я нахмурился, потому что этой укоризной она как бы сделала меня выскочкой. Открыв журнал и чуть помедлив, очевидно, просматривая мои жуткие отметки, Амалия Викторовна объявила тем не менее, что ставит мен пять за внеклассную работу над английским.

Народ ахнул.

На переменах меня и без того дергали, выпытывая анкетные результаты, а тут прямо осадили: что это за внеклассная работа? Я вкратце растолковал, и все удивленно и уважительно смолкли.

Пятерка взбудоражила меня опять — ведь как ни крути, а Валя спасла меня. Неожиданно я впервые трезво подумал: а зачем я был ей нужен? Зачем она занималась мною так рьяно, что даже влюбила в себя. — чтобы я лучше усваивал?.. Да мне бы легче остаться двоечником, чем покупать пятерки по такой цене!.. Если она решила проверить свои учительские способности — проверяй их на Толик-Яве, там, кстати, есть где развернуться! Если хотела помочь Светлане Петровне — надо было тянуть худших, а я еще держался, и пусть на соломинке, но выплыл бы и сам! Корысть?.. Какая к черту корысть! Я ей ничем не платил, кроме как втюрился безбожно!.. Зачем же? Хоть Валя и подлая, но умная девчонка, значит, было же это самое «зачем»!.. Я не находил. Я дважды бегал на четвертый этаж, к девятиклассникам, чтобы вблизи и четко разглядеть Толик-Яву, как будто он одним своим видом рассеял бы мои недоумения, но его нигде не было… И вот эта неразгаданность томила меня и щадяще мешала поставить горький крест на моей любви.

Глава двадцать первая

Форум приближался.

Его назначили было на семь часов, но многие заопасались, как бы родители, привыкшие к вольности субботних вечеров, не загуляли и не сорвали затеи. Довод был несерьезный, но житейски мудрый, и форум перенесли на два часа дня. Выбрали для него кабинет физики — самый просторный.

Мы заранее заняли ряд у окна, сев по трое за один стол. Зеф, Шулин и я оккупировали последний. Эти битюги так стиснули меня своими плечами, что мне пришлось полулечь. Покручивая клеммы на расклепанных сверху болтиках, торчавших из столешницы, я наблюдал. Родители входили неуверенно и с опаской, в точности как и мы, когда являемся к ним на работу. У отца сегодня был выходной, но до форума он собирался съездить на один из заводов, где хандрит какая-то пустотная установка. Он обещал заскочить и за мамой, но пока их не было. А родители все скапливались, молча и сосредоточенно, словно заговорщики.

Никто из наших не встречал своих родичей, кроме дежурных в вестибюле и у кабинета: или стеснялись возможных нежностей, или принципиально, как я; лишь тыкали друг друга локтями — вон, мол, твои, да кое-кто, не выдержав, вскидывал руку, а то и коротко окликал: «Мам!» или «Пап!» Да и сами родители не очень рвались к контакту, понимая что на людях не место любезничать. Они размещались на двух остальных рядах, им было тоже тесновато. На их стороне были Яблочков, Попов, Менделеев, Эйнштейн, такой же, как у меня, только крупнее, на их стороне были все физические формулы и законы, а на нашей — лишь окна да мир за окнами.

В два дали звонок для второй смены, тут же появились завуч Анна Михайловна и наша классная Нина Юрьевна. Они сели на стулья против нашего ряда. Дежурный остался у дверей, чтобы без лишнего шума устраивать опаздывающих. Мои где-то задержались.

Забровский вышел с тетрадкой к столу и, обозрев поле битвы, начал:

— Товарищи!.. Совместное собрание родителей и учеников — не новость, но вы сами знаете, как часто они бывают скучными и малополезными, потому что вертимся мы вокруг ерунды и чуть ли не поем «В лесу родилась елочка». Для восьмого класса это нелепость! Нам уже по пятнадцать лет!.. И вот мы решили поговорить крупнее. И провели анкету. Конечно, анкета не скальпель, но и не молоток неандертальца. И кое-что нам удалось вскрыть, а именно — узнать, какие мы есть! Не какими должны быть, это известно и нам и вам, а какие есть! Это важнее, потому что это жизнь!.. Ну… да, Нина Юрьевна, у вас что-нибудь будет?

— Два слова. — Она встала и напряженнее обычного — прямо вот-вот расплачется! — сказала: — Ребята получили очень интересные и серьезные данные, поэтому давайте будем очень внимательными и активными… Пожалуйста, Забровский!

Родители подвигались для удобства, Васька открыл тетрадку, и тут чей-то голос заметил:

— А председателя-то!

— Председателя? — переспросил Забор.

— Дак положено!

— Это можно, раз положено, — согласился Васька. — Председателем буду я. Нет возражений?

— Не-ет! — отозвался класс.

— И секретаря, — добавил тот же голос.

В третьем ряду, под Менделеевым, я засек маленького дядьку, заклиненного между двумя женщинами, одна из них его одернула: мол, не суйся, люди без тебя знают.

— Можно и секретаря. — Васька скользнул невозмутимым взглядом по нашим головам. — Секретарем будет Садовкина, у нее хороший почерк. Одобряете?

— Одобряем! — крикнули мы.

— Наташа, пиши там… Еще кого положено? Если президиум, то ему негде сесть. Будем считать, что все вы в президиуме!

Родителям понравилась находчивость комсорга. Ваську вообще не смущала масса, даже взрослая; я, например, и перед ребячьей робею, а он нет, скорее, один на один он стесненнее себя чувствует, как елец в тазу, а в массе — как в реке.

— Итак, в классе нас тридцать: шестнадцать девочек и четырнадцать парней. К счастью, никто за это время не болел, и заполнены все тридцать анкет. Анкеты анонимные, то есть без подписей, так что где Петя и где Катя, не поймешь.

— Простите! — привстал крупный и плотный, с курчавой головой отец Мишки Зефа, работавший каким-то средним начальником в какой-то средней жилищно-коммунальной конторе. — Значит, вы не скрываете авторов, а просто не знаете их?

— Совершенно верно.

— И выходит, что анкету, например, моего сына здесь не найти? — уточнил Зеф-старший.

— Нет.

— Странно. А с кого же спрашивать?

— Что спрашивать? — не понял Васька.

— Ну, вот вы сейчас огласите итоги, и вдруг обнаружится какой-то непорядок. Так с кого спрашивать?

— С себя! — подсказали с места.

— Нет, я серьезно!

— Спрашивают с подчиненных, заметил грубоватый женский голос, — а дети не подчиненные!

— А кто, — начальники? — нахмурился Зеф-старший.

— При чем тут иерархия?

— А при том, что без этой иерархии получится иерархия похуже! Они сядут нам вот сюда, — Зеф-старший похлопал себя по упитанной шее, на которую действительно можно было сесть, — и удила в зубы вставят!