Последняя из дома Романовых - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пожелтевшие листы следственного дела в Центральном архиве древних актов»
Все ее бумаги, которые только что держала в руках императрица, все письма, которые возила с собой по свету эта женщина, все слова этой женщины во время допросов, ее насмешки, слезы, страдания навсегда успокоились вот в этой безликой папке. И там звучит ее таинственный голос...
На казенном столе, под казенной современной лампой я касаюсь тех же страниц, которых касалась ее рука. О, эти руки, тщетно тянущиеся через столетия!
...Моя рука листает страницы Следственного дела.
И рука князя Голицына держит те же документы. Князь задумался, князь в размышлении...
ГОЛИЦЫН. СЛЕДСТВИЕ: «КТО ОНА?»«26 мая 1775 года утром я приехал в Петропавловскую крепость. Я решил начать с допросов поляков, а к ней в камеру пойти под вечер, в семь часов пополудни».
Князь Александр Михайлович Голицын, сын знаменитого петровского полководца, отнюдь не прославился на военном поприще по примеру отца своего. В Семилетнюю войну из-за него чуть была не проиграна знаменитая Кунерсдорфская битва. Но он получил за участие в деле чин генерал-аншефа. В турецкую войну князь тоже не блистал подвигами, но получил чин фельдмаршала. Ибо у него был другой талант– исполнительность. Ив дворцовых интригах участия не принимал, что было редкостью. И, что совсем уж было редкостью, – честен был... Екатерина назначила этого неудавшегося воина, но доброго и верного человека петербургским генерал-губернатором.
В камере Черномского.
Князь Голицын допрашивал Черномского.
За отдельным столиком в углу записывал показания секретарь Ушаков, безмолвный, серенький человечек, из тех, что в просторечии именуются «приказная крыса» – особая порода служащих, выведенная в империи.
Голицын обращался к Черномскому.
– Обстоятельства вашей жизни, сударь, хорошо изучены нами по документам, находившимся в архиве известной вам женщины. Следственно, всякая ложь с вашей стороны бесполезна и приведет лишь к тому, что нами будут употреблены все.» я подчеркиваю, все средства для узнавания самых сокровенных ваших тайн. А посему предлагаю вам говорить с полной откровенностью, надеясь на безграничную монаршую милость Ее величества... Итак, каковы обстоятельства, приведшие вас к знакомству с самозванкой?
Черномский отвечал весьма охотна
– В 1772 году я был послан Конфедерацией в Турцию, в лагерь войск, сражавшихся с Россией. Цель моей поездки состояла в том, чтобы разве дать, какую помощь мы можем получить из Турции. Из Константинополя я привез графу Потоцкому ответ от Великого визиря и затем поступил на службу к князю Радзивиллу, бывшему, как вам известно, маршалом Конфедерации.
«Про Конфедерацию матушка не велела...»
И князь прервал Черномского:
– Как вы оказались в свите известной женщины? Отвечайте точно на поставленный вопрос.
– Я одолжил ей денег. Она обещала заплатить свой долг в Риме» Кроме того, Доманский был мой хороший товарищ, и я поддался его уговорам поехать с ним и с этой женщиной. Да и пострадав своим карманом, я не мог бросить ее, не получив обратно деньги.
– Называла ли себя негодница в вашем присутствии царским именем? И именовали ли вы ее так?
– Да, все ее так именовали. Князь Карл Радзивилл, когда сел в Венеции на корабль, чтоб ехать с нею к султану, так прямо и объявил нам: дескать, с нами отправляется к султану дочь покойной русской императрицы. Князь Карл иначе не называл ее.
– Я не спрашиваю вас о князе Карле,– торопливо прервал Голицын, – я об ней самой спрашиваю. Именовала ли она себя царским именем в вашем присутствии?
– Да, она так себя называла. И все в Риме ее так называли. И секретарь кардинала Альбани, и французский консул, и посланники всех дворов. Я сколько раз передавал ей письма с надписью: «Ее высочеству принцессе Елизавете».
– Куда вы собирались двинуться дальше из Рима? Говорила ли она вам о своих дальнейших целях?
– Из Рима мы хотели вернуться с Доманским в Польшу. И оттого в Риме много раз просили ее побыстрее вернуть нам деньги и уволить со службы. Но она нам вскоре сказала: «Радуйтесь, у меня теперь будет новая жизнь – граф Орлов обещал мне помогать во всем. Я еду теперь к нему в Пизу и там заплачу вам обоим все долги. И с миром вас отпущу». Ну, я и поверил. Да я и сам видел: любовь у них с графом...
– О графе я вас не спрашиваю, – прервал, вздохнув, Голицын. – Скажите-ка лучше, что вам известно о происхождении сей негодницы? Говорила ли она вам правду? Или кому-нибудь в вашем присутствии? Называла ли своих родителей вам или кому-нибудь в вашем присутствии?
– Никогда ничего не говорила. И никого не называла. Более прибавить ничего не могу. – И поляк залпом выпалил: – Молю о милосердии российской повелительницы и припадаю к стопам ее. И клянусь: не знал ни о каких делах, кроме конфедератских, о чем чистосердечно поведал. Да и то я должен был их исполнять как принявший присягу военную.
«Ишь, в дурачка-то играет... Ох, много бы я от тебя узнал, если 6 не матушкин приказ...»
В камере Доманского Голицын ведет допрос. Ушаков в углу записывает показания.
– Обстоятельства вашей жизни хорошо нам известны из полученных документов и из подробных чистосердечных показаний вашего друга господина Черномского. Следственно, всякая ложь с вашей стороны приведет лишь к тому, что употреблены будут все меры узнать до конца самые сокровенные ваши тайны. Только чистосердечное признание даст возможность рассчитывать вам на безграничную милость Ее императорского величества...
Доманский кивнул головой, показывая, что он усвоил эту истину.
– Как и при каких обстоятельствах вы познакомились с известной женщиной?
– Впервые я увидел ее в Венеции. Я состоял тогда при князе Радзивилле. Мне сказали, что некая иностранная дама, узнав, видимо, из газет, что князь Карл направляется к султану, приехала к нему в Венецию, чтоб под покровительством князя Карла отправиться туда же.
– Зачем?
– Сего мне не сообщили, Ваше сиятельство, да я и не интересовался тогда.
– Это была ваша первая встреча с иностранной дамой?
– Да, первая. Князь Карл приказал проводить эту даму на корабль, сказав мне, что это русская великая княжна. Князь Карл...
– Хватит о князе, – прервал Голицын. – И вы в это поверили?
– Все в это верили. И я тоже. Кроме того, в 17б9 году в Польше услышал я как-то от графа Патса, служившего в России, что императрица Елизавета действительно находилась в каком-то тайном браке и даже имела дочь...
И опять Голицын его торопливо прервал:
– А сама негодница уверяла вас в своем вымышленном происхождении?
– И меня, и князя Карла, хотя сомнения у нас оставались. Князь Карл даже утаил ее письма Великому султану и Великому визирю. Он мне прямо сказал: «Не хочу впутываться в ее замыслы и потому эти письма оставлю у себя, а ей скажем, что отправил, иначе гневаться будет».
– Значит, князь Карл, – радостно начал Голицын, – уже тогда решил отстать от ее преступных планов?
– Ну конечно. И потому он вернулся в Венецию из Рагузы, рассорившись с этой женщиной.
– Ну а почему вы не поехали обратно в Венецию с князем Карлом?
– Да просто принцесса– – Он поправился: – То есть эта женщина предложила мне и Черномскому сопровождать ее в Неаполь и в Рим. А мы с Черномским давно хотели поклониться святому престолу и оттуда уехать в Польшу. И еще одно обстоятельство: она задолжала мне восемьсот дукатов, из которых я, в свою очередь, пятьсот занял для нее в Рагузе. И у Черномского были такие же обстоятельства. И мы поехали с ней... Потому что верили ее обещаниям, что она отдаст нам деньги в Риме.
– И вы все это время верили ее россказням о высоком ее происхождении?
– Я же говорил: мы сомневались. Я даже обратился к ней самой – умолял сказать правду и обещал следовать за ней куда угодно, кто бы она ни была. Но она только с гневом сказала: «Как вы осмеливаетесь подозревать меня в принятии на себя ложного имени?»
– Вы сейчас сказали, что были готовы следовать за ней куда угодно, кто бы она ни была. Что сие значит?
Доманский на мгновение задумался. Глаза его сверкнули – и он выпалил:
– Да! Да!.. И уговорил друга своего Черномского с ней ехать, ибо влюблен! До безумия! Не деньги – Бог с ними, но страстная привязанность к ней... боязнь за нее заставили меня не покидать ее. Бежать с ней в Италию!
– Она давала вам какие-то надежды?
– Никаких. Просто без всяких надежд мечтал я о ней. Ложных иллюзий по поводу ее происхождения у меня не было. И часто вслух я сомневался в ее происхождении.
Он замолчал.
– Но каждый раз она вас уверяла?.
– Да! – вздохнул Доманский.
– Как она себя называла? Повторите. И не торопитесь.
– Она называла себя Елизаветой, дочерью покойной императрицы, – опять вздохнул поляк и забормотал какой-то насмешливой скороговоркой: – Знаю свою вину. Но именем всех святых хочу объяснить государыне только любовь привела меня к ней. Я ее люблю и оттого не чувствую вины, ибо если за любовь наказывать людей, кто остался бы без наказания?! В своей жизни я никого не загубил и оттого припадаю к стопам всемилостивейшей государыни, молю о милосердии и снисхождении. Клянусь, что никогда не верил в россказни и верить не буду, и буду стыдиться своей глупости, и беру обязанность на себя вечно молить Бога за здравие и долголетие царствования государыни!
