Загадочные племена на «Голубых горах» - Елена Блаватская

Понятно, как должен был быть взбешен такою наглостью высокомерный англичанин. Он приказал им убираться, пока они целы; иначе он прикажет людям разогнать их нагайками. Курумбы нагло рассмеялись и продолжали работу, даже не взглянув на бара-сааба.

Тогда К. закричал слугам, чтобы они прогнали карликов силой.

С ним было человек двадцать охотников в полном вооружении; сам К. был рослый красивый мужчина, лет тридцати пяти, известный своим цветущим здоровьем и богатырскою силой столько же, как и своею вспыльчивостью. Курумбов было еле десяток, почти голых и безо всякого оружия. Четыре баддага, оставленные при слоне, конечно, разбежались в отсутствие прочих при первом требовании курумбов. Казалось, было более чем достаточно трех человек, чтобы разогнать хищников-карликов. Однако же приказание К. осталось без последствий: ни один человек не пошевелился…

Все стояли, дрожа от страха, позеленевшие, с понуренными головами. Несколько человек, и в том числе прятавшиеся в кустах баддаги, бросились бежать и исчезли в лесной чаще.

Муллу-курумбы, покрывавшие, словно букашки, труп слона, глядели на англичанина смело, оскалив зубы и как бы вызывая его на действие.

Мистер К. окончательно вышел из себя.

– Прогоните ли вы, наконец, этих бродяг, подлые трусы? – зарычал он.

– Нельзя, сааб, – заметил седой шикари, – нельзя… Это нам верная смерть… Они на своей земле…

На сердитое восклицание поспешно слезавшего с лошади К. вождь курумбов, безобразный, как воплощенный грех, вдруг вскочив на ноги на голове слона, стал, кривляясь, прыгать на ней, скаля зубы и щелкая ими, как шакал. Потрясая уродливою головой и кулаками и выпрямившись во весь карликовый рост, муллу-курумб обвел злыми, сияющими, как у змеи, впалыми глазками присутствующих и прокричал:

– Кто первый дотронется до нашего слона, скоро вспомнит нас в день своей смерти. Ему не видать новой луны… – Угроза была впрочем напрасная. Слуги чиновника словно превратились в каменные изваяния.

Тогда взбешенный К., перехлестав на пути толстою нагайкой правых и виновных, бросился с проклятием на курумба и, схватив его за волосы, швырнул далеко от себя на землю. Остальных, которые цеплялись, как вампиры, за уши и клыки мертвого слона и было воспротивились, он переколотил нагайкой и разогнал их в одну минуту. Уходя, они остановились шагах в десяти от К., который затем принялся сам вырезать клыки. По словам его слуг, во все время операции они не спускали с него глаз.

Окончив работу, К. отдал клыки людям отнести домой, а сам уже было собрался занести ногу в стремя, когда его взгляд снова встретился со взглядом побежденного им старшины курумбов.

– Глаза этой гадины произвели на меня впечатление взгляда отвратительной жабы… Я почувствовал буквально тошноту… – рассказывал он в тот же вечер за обедом собравшимся у него гостям. – Я не мог удержаться, – добавил он с дрожью отвращения в голосе, – и ударил его еще несколько раз нагайкой… Карлик, лежавший до этого времени неподвижно в траве, на месте, куда я его бросил, быстро вскочил на ноги, но, к моему удивлению, не убежал, а только отошел немного далее и продолжал смотреть на меня, не спуская глаз…

– Напрасно вы не удержались, К., – заметил кто-то. – Эти уроды редко прощают.

К. расхохотался.

– В этом меня уверяли и шикари. Они ехали домой, точно приговоренные к смерти… Глáза боятся!.. Глупый, суеверный народ. Им давно следовало открыть глаза на счет этого глáза. Знаменитый «змеиный взгляд» возбудил во мне только более аппетита…

И он продолжал смеяться над суеверием индусов весь остальной вечер. На другое утро, под предлогом, что он очень устал накануне. К., встававший, как и все в Индии, очень рано, проспал далеко за полдень. Вечером у него сильно разболелась правая рука.

– Старый ревматизм, – заметил он, – через несколько дней пройдет.

Но на второе утро он почувствовал такую слабость, что еле мог ходить, а на третий – совсем слег. Врачи не находили у него никакой болезни. Не было даже лихорадки, а одна непонятная слабость и какое-то странное утомление во всех членах.

– Словно в меня влит свинец вместо крови, – говорил он знакомым.

Аппетит, возбужденный в его мнении «змеиным взглядом», разом пропал; больного стала мучить бессонница. Не помогали никакие усыпительные средства. Здоровый, как бык, румяный и атлетический К. превратился в четыре дня в скелет. На пятую ночь, которую он проводил по обыкновению со дня охоты с открытыми глазами, он разбудил домашних и спящего в соседней комнате врача громким криком:

– Прогоните эту грязную гадину!.. – кричал он. – Кто смел впустить ко мне это животное?… Что ему нужно?… Зачем он так смотрит?…

Собрав последние силы, он швырнул по направлению ему одному видимого предмета тяжелый подсвечник и, попав в зеркало, разбил его вдребезги.

Врач решил, что у больного начался бред. К. кричал и стонал до самого утра, уверяя, что видит перед кроватью у ног побитого им курумба. К утру видение исчезло, но мистер К. стоял на своем:

– То был не бред, – еле лепетал он. – Карлик как-нибудь прокрался… Я его видел во плоти, а не в воображении.

На следующую ночь, хотя ему было еще хуже, и с ним сделался действительно бред, он не видел более никого. Врачи ничего не понимали, и решили, что то был один из многочисленных неуловимых видов «болотистой лихорадки» (Jungle fever) Индии.

На девятый день у К. отнялся язык, а на тринадцатый день он умер.

Если «сила суеверного воображения убивает в назначенное время глупого бедняка», то какая же это сила убила не верившего ни во что богатого и образованного джентльмена? Странное совпадение, ответят нам, – «простая случайность». Все возможно. Только уж слишком много таких случайностей в летописях Нильгири, чтобы они сами собой не представляли странного более самой истины явления. Пусть неверующие прежде порасспросят серьезно таких старожилов на этих горах, как генерал Морган и другие очевидцы, и только затем делают свои заключения.

Наивная теория, что одна грязная отвратительная наружность курумбов, внушая этот общий, разделяемый всеми племенами туземцев страх, отворяет широко двери суеверию, очень неудовлетворительна. Многие из кхотов и эрулларов, и даже баддагов, столь же грязны и часто отвратительнее тех, кого они так страшатся. Если бывали случаи, когда люди умирали вследствие одного воображения и страха, то ведь нельзя и не следует превращать исключение в непреложное правило. А в том-то и главная задача, что, по сознанию многих англичан, не было еще случая, чтобы попавший под «змеиный взгляд» рассерженного курумба туземец, а особенно баддаг, остался цел и невредим. Одно в таких случаях, по их словам, спасение: «Отправиться в первые три часа после встречи к тоддам и молить о помощи. Тогда, если тералли даст на то согласие, всякому тодду легко выманить (sic) яд из отравленного глазом человека». Но горе тому. кто находится после глáза далее, нежели на трехчасовом расстоянии от тодда, или если последний, посмотрев на сглаженного, почему-то откажется «выманивать яд». В таком случае больному грозит верная смерть.

Тот факт, что тодды всегда вылечивают, если возьмутся за это, и что сглаженные, от которых они отказываются, всегда умирают, доказывает, что это не пустое поверье.

Как объяснить такую странность?

Само собой разумеется, что господа ученые и скептики всегда легко выйдут из этого затруднения. Они, например, скажут, что самый заявляемый нами факт не только еще не доказан, но что его совсем нет. Так они поступали в отношении ко всякому заявляемому не ими открытию; так они поступают и теперь касательно гипнотических и месмерических феноменов. Для них самая неправдоподобная, но истекающая из научного якобы источника гипотеза, всегда будет милее всякой истины, если она не освящена их одобрением. Это ничего, что их гипотезы почти всегда только в теории бывают весьма научны и красивы, но что на практике и в применении к голым фактам они натыкаются на них, как на рог дилеммы, и обыкновенно разбиваются об него вдребезги. «Это de l'histoire ancienne, – скажут нам, – а ваши басни о колдовстве и чарах муллу-курумбов все-таки – чушь».

– Но мы имеем возможность доказать, что это не басни, а факты…

– А мы все-таки не поверим, потому что за науку стоит большинство, а официальная наука не хочет верить…

Бедный факт! Несчастная голая истина!.. Подлинно, в наш век она выглядит непристойною. Ей приходится либо умереть на дне своего колодца, либо умолять великих «вортов» науки одеть себя по последней физиологической моде. А на это они хотя и долго не соглашались, но теперь, кажется, решились: – как и с каким успехом, мы покажем после, а пока одной истине приходится страдать. Действительно, каждый раз, когда простому голому факту приходится заявлять о себе, он встречается сперва и борется с мнением влиятельного большинства, заносчивого пропорционально своему самомнению и глупости. Но когда дело доходит до борьбы с официальной наукой, то лучше ему разом откланяться и до поры до времени исчезнуть. Иначе все жрецы ее, все нахватавшиеся вершков, все консерваторы, рутинеры, «обезьяны» науки и светской интеллигенции, – все это поднялось бы горой за попранные права академий, и факт был бы прогнан в область «бабьего суеверия», галлюцинаций да «гистеро-эпилепсии» (style Charcot).