Изменить нельзя простить (СИ) - Томченко Анна

— А что здесь происходит? — для меня спросил на английском Амир. Я дёрнулась плечом и многозначительно обронила:

— Чувства переполнили…

Кирилл мне, конечно, не поверил, но не стал расспрашивать, а Лиля, быстро собравшись, уведомила, что обед будет скоро, только мы пробыли в гостях почти до вечера. Лиля пыталась запихать мне в сумочку парочку пробников косметики. Нале прыгала на одной ноге, а Кирилл с довольным лицом пожимал руку Амиру.

— И как все прошло? Хорошая семья, правда? — спросил Кирилл уже в холле гостиницы и потянул меня в бар.

— Конечно, — вяло отозвалась я, расстроенная чувствами Лили и своими собственными. — Слушай, я устала. Столько шума. Я пойду к себе?

Быть рядом с Кириллом становилось сложно. Он словно отравленное ядом лезвие проходился по мне. И проклятый свой аромат лемонграсса никак не мог забрать, поэтому хотя бы отдалиться, хотя бы получить иллюзию фарса. Но Бестужев пожал плечами и пошёл следом за мной. Сердце стучало так сильно, и на коже под длинной юбкой местами собирались градинки пота. Воздух тяжелел, оседая туманом в лёгких.

Ключ не срабатывал, и Кирилл выхватил из моих рук карточку. С первого раза дверь отворилась. Я обернулась забрать пластик, но влетела вся целиком в Кирилла, словно впечатало как барельеф в его тело, которое ещё сильнее пахло сочным цитрусом. Мой нос ткнулся в ключицу, а на талии почувствовались, словно тяжёлые камни, ладони Бестужева. Я приоткрыла рот, вдохнуть забродивший воздух, и жёсткие губы опередили, не дали попробовать на вкус аромат фруктов.

Кирилл целовал жестко. Больно размыкая мои губы и вталкиваясь языком внутрь моего рта. Проводил им по кромке зубов, касался и переплетался с моим языком.

По телу пролетела дрожь, которая заставила мышцы ослабнуть, а пульс участиться. В голове стало легко и почти пусто. Только реакции организма, низменные, но такие настоящие, которые пахли первым причастием.

Я тонула в аромате наших тел, которые соприкасались и разлетались искрами. Кирилл не давал мне и толику воздуха, только сильнее, жёстче целовал, почти до паники. Ладони скользили по талии и спускались к заднице. Кирилл сжимал ягодицы и подталкивал к себе. Он словно прямо здесь готов был трахнуть, но отчаянно тормозил, растягивал как жевачку из детства Love is это помутнение.

Из которого я вырвалась первой.

Толкнула Кирилла в грудь. Дёрнулась спиной к двери.

— Ты же хочешь меня, — холодно произнёс Кирилл. — Ты так хочешь меня, что готова была прямо здесь и сейчас. Ты даже пахнешь иначе, в твоих цветах запутался ладан. От тебя тянет сочным сексом. Какого хрена ты упираешься?

Глава 33

Я хлопнула дверью перед носом Кирилла. Прижалась к ней спиной, заставляя непослушное сердце перестать бить в набат. Но оно упорно случалось в рёбра и выбивало ритм одному ему известной мелодии.

Я прикрыла глаза. А дыхание сбившееся, словно я бежала от самой себя и постоянно догоняла. От этого все мышцы заныли, скрутились, и лёгкая судорога прошлась по телу предвестником острого, как кайенской перец возбуждения.

Неправильного. Порочного. Отравленного ядом грехов Кирилла. И было больно, что ещё недавно моя тоска по Андрею раздирала сердце, а сейчас я готова была завыть в голос от того, что не случилось.

Но это правильно. Так нельзя делать. Нельзя позволять своему отчаянию диктовать условия. Хотя, может, только оно со своими дрянными советами не позволяло мне упасть в беспросветную тьму, где кроме одиночества меня может встретить разве что смерть.

Я сползла по двери на пол. Юбка безбожно задралась, оголяя бедра, на которых яркими алыми следами были отпечатки Кирилла. И точно остался его запах. Слишком нереальный для настоящего мужчины. Мускус и лемонграсс, что-то древесное и немного восточное.

Он не прав.

Это не ко мне прицепился ладан. Это Кирилл принес его с собой, заставляя меня острее воспринимать его всего. Многогранного, опасного, порывистого, словно ветер в самый жуткий шторм. И брызги-росчерки воды как капли пота стекали бы по жилистой шее.

Я облизала пересохшие губы. Попыталась встать, но тело словно плавало в сахарном сиропе с привкусом земляники. Я всхлипнула. Никогда не подумала бы, что могу зареветь просто от того, что не изменила мужу. Никогда.

На столике у окна стояли бутылки с водой. Я залпом осушила одну и выровняла все остальные, чтобы этикетки были в одну сторону. Пальцы подрагивали, и мне казалось, словно вся кожа приобрела оттенок алебастра. Волосы слегка кудрявились у шеи. Было жарко. Я включила кондиционер, но он не помогал, всего лишь обдавал воспалённую от прикосновений Кирилла кожу холодными потоками, и от этого мурашки разбегались и прятались в самых непредсказуемых местах.

Внизу живота все горело.

Так сильно, что сведённые ноги не помогали заглушить голос тела, которое требовало продолжение. Ещё больше прикосновений, откровеннее, злее. Почти до боли, до содранной кожи от следов ногтей, до стёртых слизистых.

Нет.

Кирилл — яркий насыщенный афродизиак.

Пряный немного. И упомрачающе горячий.

По телу теперь пробежал озноб, и я, отвернувшись, обняла себя руками.

Руками, которые прикасались к сильному твёрдому телу, запоминали очертания мышц и запястья, которые перетянуты венами, и пальцы жесткие.

Я медленно прошла в ванную и включила холодную воду. Залезла под душ и, стискивая зубы, старалась не заорать. Не выдержала и прибавила горячей. Контраст создал ощущение, словно я горела изнутри, снаружи — под коркой льда, и по ней уже растеклась тёплая вода.

Долго стояла под теплыми струями, переступая с ноги на ногу.

— Почти нет веснушек… — сказал Кирилл сегодня, когда мы остались одни на террасе. Я обернулась и непонимающе посмотрела на Бестужева, потому что веснушки были. — Даже тут…

Кирилл медленно приблизил к моему лицу ладонь, аккуратно провёл указательным пальцем мне по кончику носа. Я выдохнула и отвернулась, чтобы не продлевать контакт. Зря. Этот контакт был неразрывным, потому что даже сейчас, стоя под водой, я прокручивала перед глазами эту сцену. И в ней Кирилл улыбался глазами.

А потом снова водоворот мыслей, который выбросил меня в загородный дом отца, куда мы с Андреем приехали на выходные. Я лежала на шезлонге и грелась под солнцем, а на спину легло полотенце.

— Прикройся, а то вся опять будешь в конопушках.

Конопушки и веснушки были такими разными. Первые словно принадлежали деревенской девке, а вторые — девочке-гимназистке с толстыми косами до талии.

Какая яркая, слишком заметная разница. И как жаль, что я не видела ее раньше.

В постели стало хуже. Грубая ткань врезалась в кожу, колола слишком явными складками, которые как напильник царапали. Я вертелась из стороны в сторону, совсем потеряв сон, не замечая, как на город опустилась ночь с густыми своими чернильными сумерками, которые могли бы написать прекрасный роман перьевой ручкой по старой жесткой бумаге.

А может на холсте.

Кожа зудела, и я, завернувшись в одеяло, встала и прошла к креслу у окна. Опустилась в него.

— Знаешь, Ев, — как-то сказал мне Андрей. — Ты иногда такая сложная, как сопромат.

— А ты прямолинейный как треугольник, — фыркнула я и переставила снова чашки в шкафу. Андрей поджал губы, а потом, резко подойдя, выхватил из рук самую маленькую кружку с одним изъяном — на ободке выщербина появилась, и швырнул в мусорное ведро.

— Так лучше? — уточнил Андрей, бесясь, что снова я навожу только мне одной понятный порядок. — Теперь не мешает твоей геометрии?

И следом щелчок пальцами вернул меня в самолёт с Кириллом.

Жаль, не увидела раньше, какой Андрей…

Я спрятала лицо в ладонях и замерла на пару мгновений, которые заставили сердце стукнуться пару раз, поднимая волну огня.

К черту все.

Я слишком много уделяла внимания вопросу своего благочестия.