Книга Блаженств - Анна Ривелотэ

>худо. И календарь этот

>раскрытый на меня

>надвигается, а я не хочу

>туда

>заглядывать совершенно.

>Зажмуриваюсь, а жемчужный

>глаз — он

>не

>закрывается, понимаешь? Его

>нельзя закрыть, он сквозь

>повязку видит. Я

>заорал как потерпевший.

>Илья проснулся, а я не мог

>ему

>объяснить, что

>произошло.

>Так вот, Мати, испугался я

>тогда очень основательно.

>Что делать, куда

>ломиться? Не в церковь же

>идти, в самом деле, а

>куда?

>К доктору —

>помогите, у меня

>ясновидение? Забавляться

>с этой штукой у

>меня напрочь

>охота пропала. И каждый

>раз, когда начинал на

>горизонте маячить этот

>календарь или

>приходила какая-нибудь

>фантазия о человеке,

>которая могла

>потом правдой оказаться…

>Я, в общем, старался самому

>себе

>вида не

>подавать, будто что-то

>происходит. И преуспел в

>этом. Как будто научился

>какой-то блок ставить.

>Вот календарь,

>а я его не замечаю.

>И даже если

>вижу в нем помеченную дату,

>забываю ее намертво, как и не

>видел. И вот

>эти видения стали все реже,

>реже повторяться. А потом

>вовсе

>пропали.

>Закрылся мой жемчужный

>глаз. Я, что называется,

> перекрестился и зажил

>дальше как обычный человек.

>Я даже не понял толком,

>что это

>было, потому

>что не думал об этом.

>Теперь только подумал,

>через шесть

>лет почти.

>Я ведь все время считал,

>что во всем, что со мной

>происходит, кто-то

>другой виноват. Думал,

>если бы

>я с тобой не поссорился

>из-за Юлика и не

>сел пьяным за руль, моя

>жизнь была бы совсем

>другой.

>На самом деле,

>ничего, кроме собственной

>лени, мне не мешало

>устроить все

>так, как я

>хотел. Ну был бы я

>одноглазым и хромым великим

>архитектором, подумаешь.

>Одного глаза, между прочим,

>вполне достаточно для

>жизни.

>Но не потеряй я

>тогда свой глаз,

>у меня на

>его месте не открылся бы

>жемчужный. И не

>винить мне тебя надо было,

>а благодарить. Потому

>что…

>Это дар был,

>Мати, настоящий дар. Не

>твой, разумеется, —

>Божий, но

>передал-то Он мне

>его через тебя. А я не

>смог с ним жить. Не знал,

>что с ним

>делать, мне

>он был как собаке пятая

>нога. И я его благополучно

>просрал.

>В общем, я хочу, Мати,

>чтобы ты не думала обо мне

>плохо и

>не держала на

>меня зла. Я ни в чем не

>виню тебя. Прости меня,

>Beauty,

>сама знаешь за

>что.

>

>Обнимаю. Кай.

Юлий зашел к Матильде через пару недель после возвращения в Москву. Ее наполовину разобранный чемодан так и стоял в гостиной. Матильда снимала типовую чистенькую двушку в Останкине, с евроремонтом по моде девяностых. Ничто в ее жилище не указывало на артистическую натуру хозяйки. Привыкшая кочевать по съемным квартирам, Матильда старалась привносить в их облик как можно меньше своего, чтобы не приходилось покидать обжитое. Комнаты, в которых она жила, больше напоминали номера отелей: никаких милых сердцу безделушек, фотографий в рамочках, даже любимых книг.

Юл поставил ее перед фактом: ему предложили место собкора в Нью-Йорке, и он его принял. На самом деле это было не совсем так. Место он не принял, а выгрыз зубами из глотки шеф-редактора.

— Ты пришел проститься? — Матильда выглядела усталой.

— Я пришел проститься во всех смыслах этого слова. — Юл помедлил. — Знаешь, Мати, я должен сказать тебе кое-что про ту твою статуэтку, которую я купил в Венеции.

— Это была невероятная глупость с твоей стороны. Зачем ты потратил на нее столько денег? Ты ведь из вредности это сделал, да?

— Да. Мне хотелось дать понять М., что есть вещи, которые он не может купить, потому что они уже принадлежат другому. Но ты, Мати, ты ведь мне не принадлежишь. Честно сказать, я ужасно жалел, что не мог забрать работу прямо со стенда. Я был так зол на вас обоих. Я хотел прийти с нею в «Деи Доджи», чтобы разбить ее у тебя на глазах. Потому что десять лет, Мати, я ждал тебя и не дождался. А он пришел тобой владеть.

— Подожди, Юл, еще никто никуда не идет. С чего ты взял…

— Не перебивай меня, пожалуйста. Так вот, когда я представлял эту сцену своей мести, я понял, в чем суть черной магии. Не знаю, не могу знать, испортил бы я себе посмертие этим поступком или нет. Но то был бы скверный, самый скверный поступок в моей жизни. Я не должен мстить тебе ни за что, кого бы ты ни предпочла мне и как бы ты со мной ни обращалась. Это против моей природы. Если помнишь, в фантастических романах роботов-андроидов часто программируют так, чтобы они не могли причинить вред человеку. Так вот, я запрограммирован таким образом, что не могу причинить вред тому, кого люблю… И еще я понял, что нахожусь в очень важной точке своего пути. Понимаешь, судьба не так часто дает нам возможность проявить истинное великодушие. И их, эти моменты, ни в коем случае нельзя упускать. Ими нужно пользоваться, их должно проживать в глубоком осознании. Иначе ты — полный неудачник. И с моей стороны будет правильно отпустить тебя, перестать сидеть в засаде, как я все время это делал. Тут даже не особенно важно, будет у тебя что-то с М. или нет. Просто когда-то давно мое время и твое время сцепились в каком-то дурацком клинче, и нам надо освободиться обоим, чтобы жить дальше. Так уж случилось, что я понял это первым. Поэтому я уезжаю. Хотя, видит Бог, мне это тяжело.

К чести Матильды, она не оскорбилась словами «истинное великодушие». Это не было одолжением со стороны Юлия. Это был акт доброй воли. Матильду обескуражила неожиданность принятого Юлием решения. В ее мире что-то менялось, что-то очень важное, что-то, что она полагала неизменным. Юлий всегда стоял у нее за правым плечом, и вот он собирался покинуть это место и оставить по себе пустоту.

Юл чувствовал, что поступил правильно, не дав ей времени на тягостные прощания, не дав шанса вцепиться в него, как в последнее, что связывало ее с Каем. Он уже стоял на пороге, когда Мати вдруг произнесла:

— Ты мог бы остаться до утра.

— Нет, Матюша, нам не надо больше этого делать. Я хочу, правда, но — не надо.