Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

– На месте Гиммлера я не держал бы рядом с собой такого человека.

Гейдрих продемонстрировал себя в Риме с самой лучшей стороны. Он относился к Боккини как к своему непосредственному начальнику, говорил с военной краткостью, вел себя учтиво и уважительно. Его дьявольская натура проявилась только тогда, когда программа его визита завершилась в Неаполе. Он отправился в отпуск – безопасность Гитлера интересовала его теперь гораздо меньше, чем полицейское училище в Казерте. Огромный замок Бурбонов, который я ему посоветовал посетить, не произвел на него особого впечатления. Он хотел как можно скорее вернуться в Неаполь; зачем – я узнал очень скоро. Когда мы ехали назад, он становился все дружелюбнее и наконец спросил, хорошо ли я знаю ночную жизнь Неаполя. Вспомнив о донне Розальбе, я направился в квартал красных фонарей, который был мне очень хорошо известен. Мы ходили сюда целой компанией, болтали с полуодетыми девушками в их зале, предлагали им сигареты и время от времени угощали выпивкой. Дальше этого дело не шло. Когда дам приглашали в спальни, мы вежливо прощались с ними и уходили по какой-нибудь узкой боковой улочке, покидая Виа Рома.

Рейнхарду Гейдриху это очень понравилось, по крайней мере, он вел себя так, как будто ему понравилось. Он сказал, что хочет открыть в Берлине заведение, в котором с помощью подслушивающих устройств можно было бы прослушивать ночное воркование влиятельных иностранцев, дипломатов и других важных персон. Именно так и возник знаменитый «Салон Китти», хотя в ту пору это была только задумка.

Я сказал, что о его посещении одной из прославленных улиц в районе Виа Рома не может быть и речи, но мы можем ненадолго заглянуть в один из лучших домов этого типа, в так называемый Дом провинций, где меня хорошо знали. Его сразу же заинтересовало название. «Откуда такое название – Дом провинций?» – спросил Гейдрих, и его очень позабавило, когда я объяснил, что здесь собраны девушки из разных областей Италии. Стоило кому-нибудь из посетителей произнести слово «Перуджия», как нарумяненная старая карга, сидевшая за кассой со своим желтым котом, кричала «Перуджия!», и на вершине лестницы, ведущей в храм Венеры, появлялась дочь Умбрии. Возглас «Венеция!» вызывал, как в комедиях Гольдони, поклон девушки, приехавшей из царицы Адриатики, а крик «Сицилия!» – появление темноглазой и темноволосой островной красавицы. В этом этнологическом музее итальянской женственности были представлены многие, если не все области страны. Я до сих пор убежден, что Бенито Муссолини и фашизм нельзя обвинить в чрезмерной моральной строгости, и большинство жителей современной итальянской республики, в которой свободная любовь официально запрещена пуританскими законами сенатрисы Мерлин, согласны со мной.

Когда мы вернулись в Неаполь, Гейдрих попросил, чтобы я устроил посещение дома, о котором ему говорил. Он заглянет в «Провинции» всего лишь на полчасика – не более того, клялся он всеми святыми. В конце концов я уступил, и мои лучшие друзья никогда не могли мне этого простить. Подозвав одного из агентов, которые были переданы в полное распоряжение Гейдриха и маячили сзади, я сунул ему в руку крупную купюру и объяснил, чего хочет этот важный господин. Ни один сотрудник итальянской секретной полиции не выполнял еще столь приятного поручения. Он исчез, сияя от радости, а когда вернулся, чтобы доложить об успехе своего предприятия, улыбка все еще светилась на его лице. Гейдрих заплатил слишком много за получасовой визит. Я объяснил ему, что он отдал столько, сколько итальянский полицейский получает за год, однако ему такая плата показалась смехотворной – он находил, что жизнь в Италии вообще очень дешева, и даже ухом не повел.

– Подумайте, сколько бы это стоило в Германии, если бы у нас были такие дома!

Он показал мне кошелек внушительных размеров, наполненный сверкающими золотыми монетами всех стран – здесь были монеты с изображением моего старого императора Франца-Иосифа, Вильгельма II с усами, строгих черт королевы Виктории, а также гербов и эмблем различных республик. Вскоре я узнал, что он собирался с ними делать.

В сопровождении двух довольных агентов мы вошли в Дом провинций. На двери висело мрачное объявление: «Будет открыто через час – непредвиденные обстоятельства». Это была работа полицейского, который получил купюру и сиял теперь от гордости. В главной гостиной со сверкающими зеркалами и обнаженными нимфами и полубогами, изображенными на потолке, нас приветствовали две дюжины полуодетых девушек, чей внешний вид говорил о том, что они родились в разных областях Италии. Стройные газели, упитанные рубенсовские красавицы, брюнетки, блондинки, голубоглазые девушки и девушки с черными глазами – все были тут. Все они потребовали, чтобы мы угостили их вином Asti Spumante и сигаретами, которые были тогда в большой моде, все говорили одновременно и были уверены, что мы выжили из ума.

Гейдрих, в хорошо сшитом темно-синем костюме, сидевшем на нем как военная форма, выглядел довольным. Он заказал Asti и достал из кармана сигареты. Однако ничего другого, что, вероятно, толпа этих девушек ожидала от него, он делать не стал. Вместо этого он достал свой набитый золотом кошелек и стал разбрасывать монеты по мраморному полу. Они закатились под плюшевые диваны, под стулья и под расшатанное пианино, на котором девушка из Неаполя играла совершенно неподходящую для этого случая мелодию O sole mio. Потом это воплощение Люцифера вскочило на ноги и хлопнуло в ладоши. Широким жестом Гейдрих предложил девушкам собрать монеты. Началась оргия Вальпургиевой ночи. Толстые и тонкие, тяжеловесные и юркие «провинции» опустились на четвереньки и в исступлении принялись ползать по салону. Золото, золото… Кто еще, кроме этого pazzo tedesco, сумасшедшего немца, додумался бы рассыпать перед ними такое количество золотых монет? Даже старая кассирша, морщась от боли, опустилась на четвереньки, и только желтый кот, дико шипевший в углу, не присоединился к ползающей компании. Вакханки могли бы продолжать свое представление до бесконечности, теряя по дороге свою одежду, если бы не раздались глухие удары кулаков о входную дверь – это завсегдатаи заведения требовали соблюдения своих прав. Агенты, быстрые как молния, вывели нас через боковой ход, а в комнату ввалилась толпа матросов, студентов и других клиентов. Я так и не узнал, чем они занялись в салоне – девушками или сборами золота, но это не так уж важно.

Гейдрих, выглядевший бледным и измученным, холодно поблагодарил меня и одарил своих изумленных спутников двумя крупными купюрами. Привидение исчезло. Огонь, сжигавший его, догорел.

Я отправился погулять по «вилле», неаполитанскому приморскому парку, слушая шепот волн и удивляясь, почему события этого вечера вызвали у меня такую тревогу. И тут до меня дошло. Во время моих исследований я наткнулся на довольно скучный дневник одного немца по имени Букардус, который был церемониймейстером при дворе его святейшества папы Александра VI. Так вот, сухо и безо всяких эмоций, этот Букардус рассказывал, как этот папа любил в присутствии своей дочери Лукреции Борджиа забавляться тем, что приглашал в палаццо Борджиа, названное в его честь и сохранившееся до сих пор, красивых полуодетых куртизанок. Отец и дочь с наслаждением наблюдали, как женщины ожесточенно дерутся с дюжими гвардейцами его святейшества, которых тоже приглашали сюда. Как и Рейнхард Гейдрих, Александр VI разбрасывал по комнате дукаты, и они ползали по полу, собирая их под креслами и сундуками, столами и табуретами.