После свадьбы. Книга 2 - Даниил Гранин

Тот развел руками.

— Пять пудов везли вчера парой, и кони мокрые, что мыши…

— На наших и верхом не проедешь.

Прокофьевна кивнула на Саютова:

— Нет, ты объясни, почему колхозной пользы у тебя в голове нет. Как в МТС поступил, так что у тебя в голове — тракторы да детали.

— Горючее тоже, — подсказал кто-то.

— …горючее. А про свою деревню и не думает.

— Эва теща дает! Опись твоей головы сделала. Домой Лучше не вертайся.

Кругом заулыбались, и это впервые задело Саютова.

— Несознательная ваша пропаганда, Елизавета Прокофьевна, — строго и разъясняюще сказал он. — Если хотите, чтобы я за выгоном пахал, так там авария у меня уже была, и обратно в грязь я не полезу. А план выполнять нам необходимо. Без плана и заработать нам не придется. И поскольку такая постановка, вы свою пользу соблюдаете, а если конкретно и практически, так бледно вы будете выглядеть без машин…

— Завел граммофон!

— Где пьется, там и поется.

— Чего вы встреваете! Вот начальство, с ним говорите. На выпады ваши я вообще ноль внимания. — озлился Саютов.

Он махнул рукой Силантьеву. Трактор взревел, медленно тронулся, неуклюже шлепая вагами.

— Что делают, что делают! — сказала Прокофьевна.

Игнатьев мрачно посмотрел на Игоря.

— Стой! — крикнул Игорь. — Подожди!

Саютов обернулся.

— Стой!

— То ж распоряжение Чернышева, Игорь Савельич!

— Стой, глуши мотор!

Силантьев нерешительно остановил машину, держа руки на рычагах. У Игоря перехватило в горле.

— Я вам что сказал! Слыхали?! — крикнул он тонким голосом.

Петровых обрадованно загрозил Силантьеву:

— Петро! Слезай! Слезай сей минут! Ты в армии служил? Дисциплину понимаешь? Обязан последний приказ исполнять.

Трактор замолк. Саютов сплюнул.

— Под вашу ответственность, товарищ начальник.

Силантьев выпрыгнул из кабины.

— Не знаешь, кого слушать!

— Я сам доложу Чернышеву, — уверенно сказал Игорь.

Он зашагал к деревне. Не оглядываясь, он слышал, как сзади, тихо переговариваясь, следуют за ним те, кто был в поле.

Рация стояла в доме у Саютовых. Игорь вызвал Чернышева. Следом за ним в избу вошли Игнатьев. Прокофьевна и Саютов, остальные застряли в сенях у раскрытых дверей.

— Как у вас погода, Игорь Савельич? — затараторила диспетчер. — У нас еще две поломки. Сейчас позову Чернышева. Вам письмо. Верно, от Тонечки. Нарышкин-то, слыхали? В силосную яму свалился. Такая потеха!..

Тоня, та сразу бы почувствовала по его голосу, что с ним неладно, что-то случилось.

Прокофьевна вытерла табуретку, придвинула Игорю.

Мерно жужжала рация, ободряюще подмигивал красный глазок.

— Чернышев слушает!

Игорь успокоенно стал объяснять положение, повторяя доводы Игнатьева.

— Все понятно, Игорь Савельевич, и тем не менее необходимо начинать работу. Не теряйте времени и не поддавайтесь уговорам.

— Я не поддаюсь, я вижу положение вещей, я согласен с товарищами.

— Пожалуйста, не будем препираться. Прошу выполнить мое распоряжение, и сочтем эту дискуссию законченной. Как вас прицепщиками обеспечили?

Игорь посмотрел в бледно-голубые, словно вылинялые глаза Прокофьевны, вздохнул.

— Я этого распоряжения выполнить не могу.

Чернышев долго молчал. В сенях кто-то цыкнул на ребятишек.

— Вы говорите от Саютовых?

— Да.

— Там что, народ есть?

— Да.

— Та-ак, аудитория, значит… — протянул Чернышев. — Игорь Савельевич, попрошу вас, возвращайтесь домой, тут по мастерским у вас накопилось… Попросите, пожалуйста, к микрофону Саютова.

Игорь, с трудом разжав пальцы, сомкнутые на подставке микрофона, тяжело поднялся.

— Да… Точно… Я ж разъяснял… — говорил Саютов. — У овчарника, там вроде посуше… Там под лен… Исполнить-то исполним, да меня тут начисто съедят… Что с ними поделаете, Виталий Фаддеевич, кругом стихия!

Игорь стоял перед высоким, стареньким буфетиком. Изнутри стенки его были оклеены картинками из «Нивы» времен первой мировой войны. Казаки скакали с шашками прямо на деревянную солонку, над синей сахарницей летели смешные стрекозьи аэропланы; все выглядело наивным, игрушечно-безобидным. Он чувствовал себя мальчишкой. У него все горело внутри от стыда, от презрения к себе, от гнева.

Щелкнул выключатель.

— Уговорил? — угрожающе сказала Прокофьевна Саютову. — Бесстыжие глаза твои, и не совестно перед людьми?

— Я за свои показатели борюсь, Елизавета Прокофьевна. Что ж мне, родственные отношения наперед службы пускать? Пострадать готов за сознательность.

— Ты у меня пострадаешь…

Игорь вышел на улицу. В сенях перед ним молча расступились. Он заставил себя поднять голову.

— Скисли? Ничего, это еще не конец, — сказал он как можно тверже, сам не зная, что имеет в виду и на что надеется.

Ему не ответили.

У ворот стояли девушки с Петром Силантьевым.

— Хорошенький у тебя начальничек. Петь, — сказала одна. — Вот, девушки, у кого бы на прицепе работать.

— Ишь чего захотела! А его самого-то… — Силантьев что-то шепнул, и девушки прыснули.

Полное право имеют смеяться. Так ему и надо. Не мог защитить людей. Нет, рано смеетесь! Чернышев полагает, что его, как котенка, двумя пальцами взял за шиворот и отщелкал по носу… Посмотрим.

Мускулы плеч, рук сводило от напряжения. Хотелось схватить кого-нибудь за горло, с кем-то драться.

Его догнал Игнатьев. Шли молча, быстро. Длиннорылые, поджарые поросята, хрюкая, выскакивали из-под ног. Вытянув шею, шипели вслед гуси.

— Поддаст Прокофьевна пару зятьку своему, — сказал Игнатьев. — В прошлом году его бригада знамя получила за показатели, а у нас сто пятьдесят гектаров погнили неубранными. Столкнулись наши показатели. У вас одни, а у нас другие… Уезжаете, значит?

— Нет, подожду, — сказал Игорь. Он вспомнил про Тонино письмо, которое лежало дома, и снова, наперекор себе, повторил: — Нет, я подожду.

Возле дома Игнатьевых стояла бричка.

— Никак председатель прикатил, — сказал Алексей Петрович.

Пальчиков сидел на крыльце, разговаривал с Марией.

— Что, бригадир, прижали нас? — сказал он, здороваясь. — Мне разведка донесла.

«Разведка», кусая концы платка, всхлипнула, глаза ее, полные слез, метнули на Игоря презрительный взгляд.

— На Чернышева, разумеется, жмут, — рассуждал Пальчиков. — Опыта у него нет. Районные писаря подговаривают. В МТС тайные советники зудят — план, сводки, процент.

— Как тот петух, — сказал Алексей Петрович, — лишь бы прокукарекать, а там хоть не рассветай.

Они прислушались. Со стороны Лискиной рощи донесся стрекот трактора.

Мария ушла в избу, хлопнув дверью.

— Расстроилась за свой лен, — сказал Пальчиков. Расстегнув планшетку, он вытащил карту участков, постелил на крыльце, ткнул пальцем в заштрихованное голубым карандашом поле у овчарника.

— Вот, господа генералы, давайте совет держать.

Поле у овчарника еще с прошлого года колхоз готовил под лен. Земля там хорошая, специально обработанная. Пальчиков всю зиму обхаживал льностанцию, пока элитные семена выпросил. На лен главную надежду имели — основной доход. И вот этот самый участок Чернышев приказал занять под пшеницу, чтобы как-то вывернуться с показателями сева, а на яровом поле лен сеять, благо с ним еще недельку можно подождать. Колхозный агроном пробовал Чернышева переубедить, тот ни в какую.

— Сейчас, говорит, одна агротехника — сроки. А какая пшеница на нашей земле? Ее хоть канавой поить. — сказал Игнатьев, — больше сам-три не получится, особенно яровая. Хоть бы ее и совсем не сеяли, хуже бы не было.

— Какой я могу крутой перелом сделать на таких порядках? — обращался Пальчиков к Игорю. — Ведь на этом участке я полтораста тысяч рублей получу, а если я тебе и Чернышеву подчинюсь, то шиш у меня будет, только цифра в сводке.

Из комнаты донесся плач. Алексей Петрович поднялся, пошел в избу.

Игорю было обидно, что Пальчиков объединяет его с Чернышевым. Отрекаться от Чернышева, доказывать Пальчикову свое несогласие с директором он не мог.

— Эх. Надежду бы Осиповну сюда! — сказал Пальчиков. — Никак до нее не дозвонюсь. Она бы схватилась с Чернышевым, она бы показала ему пшеницу!

— Не так-то легко Чернышева уломать, — возразил Игорь.

— Ничего, я его добью. — Пальчиков встал, зло щелкнул кнутом. — Ты думаешь, я буду вам в рот смотреть? Вот вызову Жихарева и пожалуюсь. Мешаете хозяевать. Я этот вопрос на попа. Да, на попа! — Он заходил перед крыльцом, стремительно помахивая кнутовищем, ладный, туго перетянутый ремнем в талии.

— На попа что, а ты его прямо на Чернышева поставь, — обиженно усмехнулся Игорь.

Пальчиков круто повернулся к нему.