Сестра Зигмунда Фрейда - Гоце Смилевски

В маленьких тумбочках у кроватей в Гнезде хранились самые разные воспоминания прошлой жизни.

Наша соседка Криста держала в тумбочке первую отрезанную прядь волос своей дочери и ее первый выпавший зуб. Всегда, когда кто-нибудь заходил к ней в палату, в течение всего разговора взгляд ее постоянно возвращался к тумбочке, она забывала, что уже бесчисленное количество раз повторила одно и то же: «Это моя маленькая Лота», брала прядку и зубик и, держа на ладони, смотрела на них так, как дети смотрят на стеклышко, будто это какое-то сокровище.

Самые различные вещи можно было найти в тумбочках Гнезда: обломки кирпичей, фотографии, открытки, исписанные выцветшими чернилами, перья птиц, ножки стульев, наволочки для подушек, клочки занавесок, отрезанные карманы, пуговицы, зеркальца, камушки, обтесанные куски дерева, шнурки для ботинок, шляпные ленты, пеленки, бисер… руки, ноги, туловища и головы кукол, иногда и целых кукол…

На некоторых тумбочках предметы были разложены аккуратно, иногда в строго определенном порядке, на других — были хаотично разбросаны. По хаосу и порядку на тумбочках, по способу того, как вещи были упорядочены или разбросаны, по этой удивительной геометрии порядка и хаоса можно было прочитать геометрию прошлой жизни, нечто такое, чего люди, спавшие у тумбочек и прожившие жизнь с чудесной геометрией, не могли рассказать или не знали, как выразить это словами.

На тумбочке Клары лежал рисунок, о котором нельзя было бы предположить, что его сделал ее брат — на нем женщина, повернувшись спиной, застыла перед краем пропасти.

Моя тумбочка была пуста. В Гнезде было много пустых тумбочек.

В конце восточного крыла здания больницы располагалась небольшая библиотека. Там некоторые из нас быстро перелистывали книги с первой до последней страницы, а затем с последней до первой. Некоторые не переворачивали страницы, просто смотрели на какую-нибудь букву или точку, запятую, восклицательный или вопросительный знак. Некоторые из нас читали.

Иногда Клара брала в руки рисунок, лежавший на тумбочке у кровати. Этот рисунок, сделанный на небольшом клочке бумаги, случайно оказался в кармане ее брата в одно из его посещений. У Густава была привычка держать руки в карманах во время разговора, потом, закончив беседу, он резко их вытаскивал, и в этот момент из карманов выпадали огрызки карандашей, мелки, резинки, монеты. Однажды, когда он вытащил руки из карманов, на пол упал измятый клочок бумаги. С тех пор Клара хранила этот рисунок у себя на тумбочке, а иногда брала его в руки и рассматривала. Там, на этом небольшом клочке бумаги, женщина, изображенная со спины, стояла у края пропасти. За краем простиралась пустота. Однажды Клара долго любовалась рисунком, а потом сказала:

— Я спрашиваю себя, смотрит ли эта женщина в пропасть, или она стоит с закрытыми глазами.

В те дни, когда погода была хорошая, мы выходили в парк, чтобы прогуляться. И все же тот, кто находил достойную причину, мог остаться в здании больницы. Иногда я оставалась в палате — моей причиной были боль в животе или головная боль. Тогда я становилась у окна и наблюдала за теми, кто был в парке. Одни бегали по траве, словно малые дети, другие сидели на скамейках и разговаривали, третьи ссорились; некоторые были в одиночестве, задумчивые, или смеющиеся, или плачущие, или равнодушные. Окно обрамляло внешний мир, переносило меня в другой мир, из которого я могла наблюдать.

Однажды, наблюдая из окна, я увидела, как к одной из женщин, гулявших по парку, подошел мужчина, ведя за руки двоих детей. Заметив их, она остановилась, словно окаменев, и это заставило замереть и ее посетителей. Мужчина стал что-то ей говорить и показывать на детей, положив ладони им на головы. Иногда он замолкал, вероятно ожидая ответа. Она стояла ко мне спиной — я не могла видеть выражение ее лица и не знала, произнесла ли она хоть слово. Выражение лица мужчины свидетельствовало о том, что он безуспешно пытался добиться от нее ответа. В какой-то момент на его лице отразилась решимость прекратить попытки. Потом он обнял ее, и ее руки сделали едва заметное движение, словно она хотела вернуть объятие. Дети приблизились к ней: оба обняли ее за талию. Она не наклонилась или не успела наклониться. Мужчина и дети направились к выходу из клиники; перед тем, как выйти за ворота, они обернулись к женщине и помахали ей. Она подняла руку так, будто держала тяжелый предмет, сделала в воздухе едва заметное движение, похожее на взмах, и медленно опустила руку вдоль тела. Один из детей сделал два шага по направлению к женщине, два шага, которые вот-вот могли перейти в бег, но сразу же остановился. Потом он развернулся, присоединился к другому ребенку и мужчине, и они исчезли за воротами. Женщина еще долго была недвижима, словно окаменела. Хотя она стояла там, в парке, у меня создалось ощущение, что она застыла на краю бездны. Я пыталась представить ее лицо, но у меня не получалось. Я спрашивала себя, смотрит ли она в бездну или стоит на краю с закрытыми глазами.

Жизнь Кристы, нашей соседки в Гнезде, резко переменилась. Это случилось перед тем, как ее привезли в больницу. Может, причиной послужила смерть ее мужа, но, когда речь идет о сумасшествии, никто не может быть ни в чем уверен. Однажды она перестала узнавать окружающих. Смотрела на своих родителей, словно на стену. Дочку, которую родила несколькими месяцами ранее, воспринимала как какую-то вещь. После приезда в Гнездо в ней словно что-то ожило. Она начала двигаться, самостоятельно есть и мыться, гулять в парке и ткать в рабочие часы. Только когда ее навещали родители и дочка, она будто возвращалась в прошлое и вся коченела. Потом, как только они уходили, начинала плакать по своей девочке и умоляла ее вернуться. Однажды родители, узнав о том, что с ней происходит после их посещения, забрали Кристу домой, и она провела там несколько недель в полной неподвижности. Им пришлось вернуть ее в Гнездо, и Криста сразу ожила и принялась стенать по дочке.

Ее громкие отчаянные возгласы слышались часами после посещения родных. Мы приходили к ней в палату и убеждали ее, что принесем ей дочку, но она словно не слышала. В тот миг, когда ложь касалась ее сознания, Криста кивала, замолкала, и жизнь продолжалась.

В то время, когда люди еще верили, что Земля плоская, как доска, в то время, когда они дрожали при мысли о Страшном суде, боялись ада и надеялись на рай, во всех городах был обычай периодически сажать сумасшедших в клетку и выставлять на площади. Там собирались все жители — и городская знать, и ремесленники, и священники, и стража, и светские дамы, и прачки, дети и старики, доктора и рыболовы, честные граждане и воры. Они ожидают торжественного мероприятия, которое начинается с того, что клетки открывают и оттуда выходят узники. Они выходят, встречаемые восторженными криками толпы, выходят со своим странным взглядом, со своим неразборчивым бормотанием, в своих лохмотьях. Вокруг, образуя широкий круг, стоят стражи города, которые следят за тем, чтобы сумасшедшие оставались внутри; стражи стоят, широко расставив ноги, чтобы быть пониже и не загораживать обзор. Все смотрят на сумасшедших, а те смотрят на собравшихся на площади и друг на друга.

Кто-нибудь из толпы, священник или вор — не важно, бросает им грубое слово. Некоторые из сумасшедших возвращаются, другие остаются погруженными в свои миры или в свое смущение из-за того, что оказались под столькими взглядами. А толпа ждет. Ребенок поднимает несколько камушков, опускается между ногами одного из стражей и бросает их в сумасшедших. Один попадает в лоб женщине, яростно грызущей ногти. Другой ударяет по ноге старика, который пытается сказать что-то окружающим, чирикая как воробей. Третий не достигает цели и падает куда-то в толпу сумасшедших. Женщина перестает грызть ногти и начинает истерично кричать. Старик перестает чирикать как воробей и начинает орать на собравшихся людей. И остальные сумасшедшие приходят в возбуждение, одни присоединяются к старику и орут на толпу, другие начинают бегать на месте, третьи катаются по земле, кто-то смеется, испуская звук, похожий на трескотню птицы, кто-то чешется с ног до головы.

Собравшийся народ возбужден от этого зрелища, этого гвалта, этого метания, ярости и отчаяния сумасшедших. Некоторые из них стоят с раскинутыми в стороны руками молят распять их; «Распните его! Распните его!» — кричит толпа горожан. Кто-то выкрикивает, что он властелин солнца и, стоит ему только дунуть, оно погаснет. «А сможешь ли ты погасить солнце, помочившись на него?!» — крикнул ему кто-то из толпы, а он спускает штаны, мочится вверх — на солнце и обливает самого себя, а толпа радостно галдит. «Где мой ребенок?! Где мой ребенок?!» — кричит женщина из стайки сумасшедших. Некоторые в толпе рассказывают, что ее ребенок умер при рождении, а другие утверждают, будто она никогда не рожала, но всем говорила, что беременна. «Где мой ребенок?!» — кричит женщина, а кто-то из радостной толпы, наслаждаясь этим представлением, снимает рубашку, быстро ее сворачивает и бросает ей. «Вот твой ребенок!» — кричит он ей. «Мой ребенок! Мой ребенок!» Женщина прижимает тряпку к груди и не перестает радостно восклицать: «Ко мне вернулся мой ребенок! Ко мне вернулся мой ребенок!»