Несравненная Екатерина II. История Великой любви - Ольга Чайковская

Надо ли говорить, что для историков, враждебных Екатерине, эти ее слова были находкой и главным доказательством ее крепостнической сущности, скрываемой за либеральными разговорами. Любопытно, что к этим страшным ее словам – «и даже до пушек» – в исторической литературе привыкли не только противники Екатерины, но и те, кто видит в ней великого государственного деятеля. Так, в одной из недавних книг этого направления можно видеть не раз, как за словами «расправившись с заводскими работниками с помощью пушек» идет непринужденный переход – запросто, как нечто вполне естественное – к ее прогрессивной деятельности.

Подобная позиция немыслима, в пределе она приводит к давно знакомому: «да, при нем были массовые казни и дикие пытки, но зато он прорубил окно в Европу» или: «да, он уничтожил миллионы, но зато при нем была создана могучая индустрия». Никаких «зато»! Кровь невинных никак нельзя возместить и ничем невозможно компенсировать. И если так поступила она, просвещенная, то этого нельзя оправдать даже во имя самой прогрессивной деятельности.

Итак, все вышло очень просто и традиционно: заводские крестьяне оказались «в неповиновении», а царская власть стреляла в них из пушек. И подумалось мне тогда (сгоряча), что не нужно писать книгу об этой царице, что правы ее противники – все ее царствование покоится на лжи, лицемерии и насилии.

Но с другой стороны – говорил во мне другой голос, – что же было ей делать? – дать разрастаться бунту, «бессмысленному и беспощадному», дать ему разгореться до пожара пугачевщины?

Довод этот меня не убедил; пугачевщина была агрессивна, ее целью было уничтожение всего дворянского сословия, физическое уничтожение, под корень, вместе с грудными детьми, – а это вовсе не то, что бескровные волнения заводских крестьян, осмысленные, поскольку их требования были более чем справедливы.

Но вот что было странно: в том самом месте, где Екатерина упоминает о «пушках», говорит она и о заводчиках, которые, «умножая заводских крестьян работы, платили им либо беспорядочно, либо вовсе не платили». Гнев ее против хозяев и сочувствие к работникам сомнения не вызывают. И все же не постыдилась она послать своих генералов для кровавой расправы? Ведь сама об этом говорит.

Итак, стреляла эта царица в русских мужиков или не стреляла?

Одним из центров волнений был крупный Невьянский завод, туда, на Урал, и был послан князь Вяземский – мы отправимся вслед за ним.

Князь Вяземский молод, он на два года старше Екатерины (ему предстоит многие годы состоять при ней в высокой должности генерал-прокурора) и человек деловой; он внимательно смотрит по сторонам.

Уральский хребет. Карета вползает в ущелье, кони, выбиваясь из сил, тянут ее наверх. Горы обступают его.

В дни творения Бог шел, и все, что он создавал, было красиво и ровно, как святая Русь, а как черт побежал и стал спотыкаться, оттого и пошли пригорки и горы. Здесь, как видно, черт вовсю кувыркался.

Вот она, знаменитая «горная губерния», царство Демидовых.

Карета Вяземского ползет краем обрыва, внизу бурная река, она перегорожена плотинами, на ней мельницы с водяными колесами.

А вот пошли и заводы. Стоят они возле железных и медных рудников, похожи на крепости со своими толстыми стенами и сторожевыми вышками (а на них пушки и мортиры). Кроме больших заводов, всюду разбросаны «фабрики» поменьше, какие-то сараи, в них видны плотники с топорами и пилами; а вон виден дым, там жгут уголь; а вот обжигают кирпич, его тут навалены целые горы. По дорогам снуют крестьянские телеги. Муравейник, сколько тут народу – тысячи?

Это грубый, закопченный мир – пылают доменные печи, грохочут молоты. Это грязный мир, а работники тут, издали видно, худы и оборванны.

Князь хорошо помнит инструкцию, которую дала ему в дорогу государыня, – внимательно рассмотреть крестьянские жалобы, понять, от чего пошло «неповиновение». Простым глазом видно, от чего.

Карета теперь ползет очень высоко, река далеко внизу, суда на ней кажутся лодочками.

Это знаменитый «железный караван»: по бурной горной реке сплавляют баржи, струги, лодки, целая флотилия, груженная пушками, мортирами, гаубицами, боевыми припасами, но чаще всего просто железом и медью. Хороши должны быть лоцманы, чтобы провести все это меж скал и через пороги. Целый год пойдет такой караван (в Москву и Петербург); сколько же народу для обслуги он потребует? – плотников, чтобы строить пристани и причалы, возчиков, грузчиков, хорошо обученных речников, чтобы вести суда, – тоже с тысячу, не меньше.

Заводы, мимо которых едет князь, работают, а те, куда он едет, – стоят. Они в неповиновении.

Государыня вообще считает, что на заводах должны работать свободные люди, но Демидовы с этим никогда не согласятся (кто согласится потерять такие огромные толпищи бесплатной рабочей силы!).

А что, если все они, здоровые кузнецы и мастера, и те, кто на заводе работает, и те, кто в руднике, и те, кто возит, грузит, кто пашет и собирает урожай, – что, если все они вдруг поднимут бунт? Что тогда будет?

Потянулись поля, вотчинные владения Демидовых, стоят господские дома, высятся колокольни с колоколами – тоже, конечно, собственного литья. В количестве огромном работают на полях мужики, а ведь они обязаны еще и железо возить, и лес валить, и уголь жечь, и дощаники для барок строить.

Нелегкая предстоит ему задача.

Демидовы несметно богаты, они верно служили царям, и цари к ним неизменно милостивы. Со времен Петра на этих заводчиков сыплются знаки монаршего благоволения, их прошения тотчас удовлетворяются. И в случае крестьянских волнений им немедля посылают военные команды.

А сейчас, после переворота, по всей стране неспокойно. В народе ходит подложный указ, будто бы изданный государыней 7 июля, по которому крестьяне, приписанные к заводам, должны быть свободными. Незадолго до отъезда князя Сенат рассматривал донесение главного правления заводов, где говорилось, что крестьяне «единогласно состоят в упорстве» и что «кроме строгости военных команд ничем другим усмирить нельзя». Берг-коллегия передала ему донесения демидовской конторы – пора ими заняться.

Невьянский завод Прокофия Демидова. «Приписные крестьяне, оставя положенные работы, все в домы свои самовольно уехали, – пишет приказчик, – за ними и мастеровые, и работные люди, приняв такое ж крестьянское безрассудное легкомыслие, ото всех заводских работ отказались и не работают». Ну, господа Демидовы этого не потерпят.

«Большие волнения среди вечноотданных, – писал приказчик, – всегдашние у них собрания и советы происходят и в работу идут лениво».