Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Говорят, она весит всего тридцать девять кило, – замечает мать моя из-за занавески.
Мы смотрим им вслед в наступающих сумерках. До той поры никто из нас не слыхивал о расстройствах пищевого поведения, ну разве только если кто-то внезапно позвонит в разгар поедания свиной отбивной.
Через неделю Мясникова Лили утверждает, будто видела, как осенний штормовой ветер подхватил Ходячего скелета на пляже и унес ее далеко-далеко. Вскоре мать девушки выходит на прогулку одна. И никто не решается спросить, куда подевалась ее дочка.
Мать моя постоянно тревожится о здоровье Филиппы.
– Не забудь надеть теплую кофту и сапоги.
Заходя в гости к соседям, мы теперь чаще всего обретаемся в комнате Йохана, если, конечно, Могильщик отправился в город. Старшая моя сестра обнаруживает, что Грета выписывает Det Bedste. Сегодня Филиппа поплелась вместе с нами и теперь сидит, углубившись в чтение журнала. Вдруг она натыкается на рекламу бинокля для чтения чужих мыслей. Его можно заказать по почте за двадцать пять крон. Старшая моя сестра сомневается, что такое возможно, но Ольга настроена оптимистично.
– Может, купим?
– Купить-то можно, только зачем он нам нужен? – вопрошаю я, после чего на некоторое время устанавливается тишина.
– Мы тогда узнаем, что задумал мой отец, – шепчет Вибеке.
– Точно, – кивает Йохан. – Можно будет успеть смыться из дома до того, как он впадет в бешенство.
В морозно-синих глазах на миг появляется свет.
При таком раскладе мы не имеем права оставаться в стороне от предприятия. Мы с Ольгой вкладываем наши карманные деньги. Отец Йохана и Вибеке сроду не давал им ни эре, но Грета выделяет несколько монет из банки, где хранятся деньги на хозяйственные нужды, хотя и не подозревает, для какой цели нам понадобились средства. Даже Филиппа обещает, что вложится в следующий раз. Что, как мы знаем, весьма сомнительно. От старшей моей сестры даже мармеладки в подарок не дождешься. Мы отправляем заполненный купон по почте и принимаемся с нетерпением ждать. Бинокля мы так и не дождемся, и по прошествии нескольких месяцев будем вспоминать об этом как о первом в жизни обманутом ожидании.
Когда у Могильщика совсем уж черно на душе, Йохан и Вибеке скрываются от его гнева у нас. Большей частью они смотрят телик у Вариньки, которая всегда на удивление нежна с Гретиными детьми. Из всех жителей Палермской улицы первый телевизор появился у Вариньки. Она смотрит бокс и оживленно комментирует бои. В тот год проходят Олимпийские игры в Токио. К сожалению, датский легковес Бёрге Крог в первом же бою проигрывает филиппинцу Родольфо Арпону.
– Слабак! Фставай! Давай, фставай! Слабак! Вставай! Давай, вставай!
По воскресеньям по ящику крутят комедийные фильмы братьев Маркс. Насколько мне помнится, чуть ли не каждую неделю. Я завороженно смотрю на изъясняющегося только жестами и мимикой Харпо[48], да-да, того, с тюленем на пиджаке и лодочным рожком в рукаве. Он из тех, кто всегда ошарашивает.
– За такого я бы когда-нибудь вышла замуж. С ним я уж точно не заскучаю, – шепчу я на ухо Ольге.
Сестра моя морщит лоб: ее требования к внешности суженого посерьезнее моих будут.
– Ладно, тогда надо соединить Харпо и Граучо[49]. Вот это было бы само совершенство, – соглашаюсь я.
Ольга кивает.
Так же, как Варинька, она уважает лишь тех, кто горазд на быструю ответную реплику и никогда ни с чем не примиряется.
Вообще мне как-то легче стало на душе, когда выяснилось, что нам не суждено обрести читающий чужие мысли бинокль. Мне, может, вообще не хочется знать, о чем думают другие люди. Лучше уж мечтать об этом или просто поражаться.
Варинька тоже фанатеет от Граучо Маркса.
– Когда я в последний раз видел такое же лицо, как у вас, оно плавало в формалине, – заявляет Граучо.
Шутка так нравится мне, что я буквально писаю кипятком. Тем временем Филиппа записывает слово формалин в свой новый блокнот. Она первой из нашего рода поступила в гимназию. Физико-математическое направление будто специально создано для ее мозгов. Между тем Йохан липнет к Ольге – над чем-то они там хихикают.
Когда Варинька не в духе, нам предъявляется знаменитый ее пеликаний взор. Сперва выдвигается вперед нижняя губа-клюв, потом губы надуваются и выворачиваются в стороны. Наконец она поворачивает голову и пригвождает тебя взглядом, причем веки ее начинают подниматься и опускаться, точно уставшие жалюзи, которые все повидали на своем веку. Разных дураков она повидала за свою долгую жизнь и вот – черт побери! – еще один. Бошедурйе!
Папа кормит в голубятне новый выводок почтарей, а потом выпускает их ненадолго полетать над кварталом, чтобы те могли размять крылья. Раз в месяц папа все так же обменивается весточками со Свеном, их, как и раньше, доставляют голуби. Крылатая почтовая связь между Амагером и шведским архипелагом по-прежнему существует. Двое друзей никогда не звонят друг другу по телефону, за них говорят голуби.
Я люблю сидеть с отцом в саду. Мы почти совсем не разговариваем. Я рисую в альбоме новых попавших в беду животных, которых сама же и притащила в дом. И на каждом рисунке в том или ином месте изображаю большие папины руки. А на втором этаже в доме мать моя лежит на диване и дремлет под звуки Mambo № 8. Я уже много раз рисовала ее, и довольно часто – в горизонтальном положении, в каком она находится и сейчас. На других рисунках она отплясывает, не касаясь ногами земли. Но пока что мне не удалось передать этот испускаемый ею особый фиолетово-синий свет.
– Сегодня катаетесь только по Амагеру! Никаких там Вальбю или окрестностей! – говорит она из-под приобретенной в «Магазине» косметической маски, затягиваясь всегдашним своим «Пэлл Мэллом». Сигарету она берет из выемки пепельницы – и грациозно подносит ко рту. – Вы меня поняли?
Через два часа разносятся слухи, что на газовом заводе в Вальбю произошел взрыв. Погибли трое рабочих, а в радиусе пяти километров в особняках и многоэтажных домах выбило окна.
* * *
Когда нам исполнилось четырнадцать, сестра моя добралась до древнегреческих трагедий. Мифов о Кассандре, предсказаниям которой никто не верил, и вылупившейся из лебединого яйца Елене Прекрасной, благодаря красоте которой в море вышла тысяча кораблей. То есть историй из книг, обнаруженных Ольгой на пыльных полках деда. Подробно изучены были и стихотворения Эмиля Ореструпа из сборника
