Похитители красоты - Паскаль Брюкнер

Он поглядывал то на экран, то на бумагу, время от времени стирая что-то ластиком на конце карандаша.

- Заметьте, в человеческом теле сдает не все сразу. Первой стареет кожа, теряя упругость. У Элен она сморщится, пойдет складками. Щеки ввалятся, отчетливее проступят скулы, и лицо сузится. Гармонии черт как не бывало - нос сразу покажется длинным, глаза запавшими. Взгляд утратит живой огонек. Вот, я почти закончил: сейчас подчеркну складки, заострю черты, тон кожи потемнее, седина... Ну, что скажете?

Передо мной было женское лицо, почти точная копия матери Элен на фотографиях, сделанных незадолго до ее смерти, - ей тогда было под шестьдесят.

- Испугались, а? Бьюсь об заклад, что это вылитая ее мамаша! Когда наши гостьи возвращаются домой, матери шарахаются от них в ужасе. Им будто являются их собственные двойники. Причем дочки, превратившись в седые мумии, говорят прежними девичьими голосами. Этот контраст делает их особенно отталкивающими. Даже если они обращаются к властям, никто не принимает их всерьез. Результат - психиатрическая клиника, или же близкие прячут их, как постыдную семейную тайну; так после нашей тюрьмы они снова оказываются в заключении.

Я был ошарашен. И все же один вопрос вертелся у меня на языке: мне хотелось - если бы я решился - попросить Стейнера таким же манером нарисовать меня, каким я буду через двадцать лет. Наверно, он уловил мое замешательство, потому что глаза его весело блеснули.

- Я вижу, вас зацепило, Бенжамен. Вы считаете меня чудовищем, но тема вам интересна, не отрицайте.

В каком-то лихорадочном возбуждении он вскочил, взял с полки толстый альбом в пластиковом футляре, положил на стол.

- Да сознают ли они, все эти девицы, как мы их осчастливили? Сбросить кабалу имиджа, диктат моды, не краситься, не следить за весом, не быть игрушками для мужчин... Хотели же они, чтобы их любили ради них самих? Вот им и шанс!

Он придвинул табурет поближе к моему креслу и открыл альбом.

- Когда у нас появляется новенькая, я рисую ее будущее лицо, а потом сравниваю оригинал с моим наброском. Здесь все наши прелестницы за последние пять лет с указанием роста, возраста и антропометрических данных. На странице слева - исходный материал, в центре - мой рисунок, а справа фотография, сделанная два года спустя, Можете убедиться, я редко ошибаюсь.

Стейнер ничего не таил, напротив, он был горд собой, чуть ли не похвалы ждал: вот, мол, я каков. Собрание его трофеев с виду походило на порто-фолио манекенщиц, но зрелище это было жуткое. Наклеенные на картон лица рассказывали скорбную повесть; я видел разрушение, будто ускоренным темпом прокручивалась лента в кино: все они состарились, не успев созреть, на всех застыло одно и то же выражение растерянности и ужаса, да еще эта мертвенная бледность - так бледны могут быть только люди, которые года два не видели солнечного света. Это были не благородные старческие черты, вылепленные самой жизнью, а враз осевшие, сморщившиеся, как проколотый воздушный шарик, лица. Кожа не успела ни поблекнуть, ни покраснеть, ни растрескаться, как должно. Вот снимок, рядом второй - какой недуг их всех поразил? Беспощадная язва разъела белоснежный мрамор этих лиц, раздробила на осколки, превратив в мозаику дивные статуи. Стейнер не скупился на комментарии, переворачивая страницы и демонстрируя мне череду живых покойниц, двадцатилетних бабушек, чья единственная вина была в том, что они родились красивыми. Была там, в конце, и Рэчел, последняя на сегодняшний день, - такая прелестная, совсем юная, она вся будто светилась изнутри. Круглое личико и удивленно-голубые глаза лучились простодушным счастьем и добротой. Из прошедших через этот ад американка пострадала больше всех, она стала совершенно неузнаваемой. Я не выдержал и охнул:

- Но почему, почему...

- Что - почему! Идиот! - Стейнер вдруг грохнул кулаком по столу. Битый час я вам толкую, сколько можно? Я подвергаюсь недопустимой агрессии, я вынужден защищаться, вот почему.

В следующее мгновение он как с цепи сорвался, озверел, да и только: зарычал, засучил ногами, лицо пошло лиловыми пятнами.

- Серная кислота, Бенжамен, серная кислота - вот чего они заслуживают! Будь моя воля, я приказал бы обливать их кислотой в колыбели. Всех!

Его трясло, он задыхался, захлебывался и впрямь тонул в собственном чудовищном бреду. Я съежился, внутри все оборвалось. Похоже, на сей раз он сорвался по-настоящему, это конец, он убьет меня, выместит на мне свою злобу. Терять мне было нечего, я пошел ва-банк.

- Все ваши картинки - фальшивка, фокусы для дураков.

Стейнер передернулся так, будто его иглой укололи. Лицо исказилось, рука рванула ворот, потянулась к горлу. Краска залила шею, затылок, расползлась широкими пятнами у корней волос. Я было подумал, все, приступ какой-нибудь или инфаркт. Он тяжело выдохнул. Медленно, с усилием повернулся вокруг своей оси. Его безумный взгляд сдавил меня как тисками, я похолодел. А он вдруг рявкнул:

- Убирайтесь вон, размазня несчастная! Забирайте вашу кралю и исчезните, живо, чтобы я вас обоих больше не видел! Вон!

Он почти визжал. Я ушам своим не поверил - он гонит меня? Я стряхнул с себя жуткое наваждение и осторожно поднялся, все еще подозревая подвох. Стейнер так и остался сидеть на табурете, свирепо нахмурясь и сжав кулаки. Я шагнул к двери, приоткрыл ее. У него на лице вдруг будто оползень случился: глаза скатились к самому рту, рот обвис до подбородка, а тот обвалился на шею. Со своей буйной, но блеклой шевелюрой он походил на старую актрису в гриме, которой вытряхнули на голову ведро водорослей. Я тихонько пятился, не рискуя повернуться к нему спиной.

Переступив порог кабинета, я побежал. Я мчался со всех ног назад по узкому проходу, споткнулся обо что-то, чуть не растянулся. Странно все-таки, что Стейнер выгнал меня, - ведь после всего, что он мне наговорил, я для него опасный свидетель. Я выбрался в подвал, пронесся через котельную, где по-прежнему урчал бойлер, точно объевшийся дракон. Мои тяжелые ботинки гулко стучали по бетонному полу. По лестнице, ведущей в кухню, я взбежал, прыгая через две ступеньки. Но Стейнер и не думал преследовать меня, видно, совсем скис, да и вообще хотел только попугать. Значит, у нас есть шанс. Скорей наверх, заберу Элен, и уносим ноги, быстро! С этой историей потом как-нибудь разберемся. Я толкнул дверь в кухню, но что-то мешало. Я нажал сильнее, дверь поддалась с адским грохотом, и я с размаху влетел в груду жести и стали. Кастрюли, ложки, вилки - кто-то нарочно нагромоздил их здесь пирамидой - рассыпались и раскатились по полу, отозвавшись тысячей визгливых и пронзительных нот. Еще не совсем опомнившись, я поднял голову. У плиты стояла истуканом и смотрела на меня сверху вниз Франческа Спаццо-Стейнер собственной персоной.

СТРАННАЯ СДЕЛКА

Выглядела она не лучшим образом. Я в очередной раз отметил, как сурово обошлось время с ее лицом. Желтоватые пятна - наверно, когда-то они были веснушками - обрамляли блестящий, будто маслом намазанный нос. Под глазами мешки, как натеки на оплывшей свече. На правой скуле красовался синяк с хорошую монету. Тогда я еще не знал, что это Элен с ней дралась. Но достаточно мне было взглянуть на нее, несокрушимую скалу, дышавшую злобой, и я понял: нам конец.

- Он рассказал вам все, не так ли? - ворчливо произнесла она.

Тяжелый узел волос сполз, рассыпаясь, на затылок.

- Тем хуже для вас, Бенжамен!

- Как это - тем хуже? Ваш муж хочет, чтобы я покинул этот дом...

- Стейнер сам не знает, что говорит. Идемте!

Она схватила меня за локоть и потащила прочь из кухни. Сильная оказалась баба, зажала руку как клещами. Я мельком увидел прихожую, зловещие часы-саркофаг, чучела зверей. Вот сейчас бы одним прыжком - к двери! Но раздавшийся откуда-то сверху крик остановил меня: Элен звала на помощь. Я отчаянно рванулся.

- Пустите меня! Что вы с ней сделали? Франческа втолкнула меня в маленькую гостиную - в этой комнате мы отогревались в первый вечер.

Там, оседлав подлокотник дивана, ждал нас Раймон, в красной лыжной шапочке с помпоном похожий на гнома, только недоброго. Его придурковатая физиономия так и сияла. Я похолодел - только его мне сейчас не хватало. Было в этом недомерке что-то от злого мальчишки, знаете, для таких одна радость - над кем-нибудь поизмываться. Весь дом вдруг стал враждебной территорией, меня окружали недруги. Оставалась последняя надежда - Стейнер, только он мог приказать этим двоим отпустить нас, но его не было. Франческа и Раймон встали передо мной, заслонив камин. Карлик глупо хихикал, наслаждаясь моим испугом, а эта мегера источала яд, точно огромная оса.

- Бенжамен, - проговорила она наконец, и голос ее резанул меня, как нож гильотины, - теперь мы не можем дать вам уйти. Вы слишком много знаете.

- Надеюсь, это шутка...

Они удалились с неподобающей случаю торжественностью, не забыв, разумеется, запереть за собой дверь. Я машинально налил себе стаканчик и сел, обхватив голову руками. Мне необходимо было успокоиться. Главное сейчас - добраться до Элен, вдвоем мы будем сильнее. Но едва у меня начал созревать план, как мои судьи вернулись вместе со Стейнером. Глупо, но присутствие хозяина меня как-то обнадежило.