Давно закончилась осада… - Владислав Крапивин

В светлое время дня Коля не раз говорил себе, что в развалинах только мусор и пустота. Несколько раз он даже лазил с мальчишками по разбитым домам на Морской. И правда, ничего там не было, кроме рухнувших лестниц, рассыпавшихся изразцовых печей да отпечатков от влетевших в окна ядер. Но в сумерках стоило Коле представить ряд полуобваленных зданий с треснувшими стенами и комнатами без крыш (не говоря уж о том, чтобы приблизиться к ним), как ощущал он в этом замершем мире движение неведомых энергий, похожих на тугую напряженность предгрозового воздуха… Может быть, это и в самом деле было беззвучное столпотворение душ, еще не отпущенных войной? Или просто остатки тех сил, которые когда-то двигали эту войну и до конца не рассосались до сих пор?..

Иногда Коле думалось: если бы он однажды собрал в себе всю смелость и ночью прошел среди развалин городского центра и увидел бы, что там нет ничего, все его страхи развеялись бы, как утром развеивается жуткий сон. И не стал бы он бояться не только руин, но и экзаменов, и всяких бед, которые могут подкараулить его… Но он понимал, что на такой подвиг не решится никогда в жизни. Значит, и страх будет сидеть в нем по-прежнему, то как бы свиваясь в тугой тяжелый трос, то расплетаясь на отдельные прядки мелких опасений, которые по очереди цепляют нервы.

Сейчас, например, помимо разных прочих опасений Колю тревожило такое — на данный момент главное: а придет ли Женя? Не забыл ли, что вчера пообещал?..

Женя прибежал, когда часы со скрежетом отзвонили десять раз. Веселый, румяный от утреннего холода.

— Здравствуй! Еле отыскал вашу калитку.

— Ох, какой я бестолковый! Надо было встретить… Я забылся, переписывал стихи в твою тетрадку. Смотри…

— Ух, какой у тебя почерк! А про мой сестра говорит: как голодный кот лапой дверь скребет…

И так — слово за слово — побежал свободный и веселый разговор. Будто давно знакомы. Вместе полистали журнал «Земля и море». Поразглядывали вчерашний Сашин подарок. Женя долго любовался осколком вазы с кентавром, женщиной и мальчиком.

— Я в Херсонесе несколько раз был, но такое ни разу не попадалось… Коля, ты позволишь их срисовать? Я добавил бы еще что-нибудь от себя. Если постараться, может получиться целая картина про Древнюю Грецию.

— Рисуй, конечно! Ты же настоящий художник!

— С чего ты взял? — бледные Женины щеки порозовели

— Но фрегат-то ты нарисовал совершенно замечательно!

— С кораблями проще, я их с самых малых лет рисую. А все остальное иной раз получается, а иной — никак…

— Ох, я хочу спросить! — спохватился Коля. Поскольку речь зашла о кораблях, он вспомнил: — А что это за тендер «Македонец»? И кто такой Новосильцев?

— Да про них всякие рассказы ходят. Иногда совсем уж такие… легендарные. Будто, когда рейд перекрыли затопленными кораблями, лейтенант Новосильцев на «Македонце» не ушел в Северную бухту. То ли не успел, то ли, скорее всего, не захотел… Он стал укрываться в бухточке, которая называется Синекаменная. Где такая, сейчас до сих пор не могут разобраться. Знают только, что с моря вход в нее вовсе неразличим. Поэтому англичане и французы никак не могли его поймать… «Македонец» всегда воевал ночью. У него были не белые, а просмоленные паруса — нарочно, чтобы не разглядеть в темноте… Он хоть и одномачтовый кораблик, но все же не такой уж маленький, десять пушек, тридцать человек экипажа. Говорят, они так досаждали союзникам, что те просто выли…

Коля потянул Женю к диванчику.

— Давай сядем. Ты расскажи про это побольше…

Они с ногами устроились на постели, и Женя с удовольствием поведал все, что знал о подвигах «Македонца».

Тендер был быстроходен и неуловим. Не только при обычном ветре, но при малейшем дуновении воздуха он начинал скользить по воде, как черный лебедь. Такая уж удачная была у него постройка корпуса и такая выучка у матросов, ведавших парусами… В темноте «Македонец» двигался среди вражеских кораблей, толпившихся на внешнем рейде. Заходил и в Камышовую бухту, где была стоянка французов, и даже наведывался в бухту Балаклавы, где уютно расположилась английская эскадра. И каждый раз устраивал союзникам «веселые карнавалы на воде». То воткнет в борт противника заостренное бревно с привязанным фугасом и скрытно горящим фитилем. То дерзко, в упор, врежет из пяти орудий по вражескому бригу или корвету — так, что тому путь или прямо на дно, или на починку к родным берегам. Или просто крадется между линейных кораблей и пароходов, где капитаны и адмиралы ведут разговоры о своих планах, не ведая, что рядом — русские уши…

Возил «Македонец» в тыл вражеских позиций пластунов, которые устраивали налеты на не ждавших опасности союзников. Пластуны жгли у противника припасы, заклепывали орудия, подрывали пороховые погреба и, прихватив пленных, на том же «Македонце» возвращались в Синекаменную бухту.

— А оттуда, говорят, есть до самого города тайный подземный ход… Потом, когда пришлось бросить тендер, Новосильцев с матросами и ушел по этому ходу из бухты к своим…

— А почему пришлось бросить тендер?

— Про это по-разному говорят. Ну, вроде бы французы однажды выследили «Македонца» и заперли выход из бухты. Поставили многопушечный корабль и пароход с мортирами, для стрельбы по крутой дуге. И на берег высадили десант, солдаты сверху по обрыву оцепили всю бухту. Французский капитан прислал парламентера. Тот говорит: «Господин лейтенант, мы знаем вас как храброго офицера, но выхода у вас теперь нет. Или сдавайтесь с почетом, или мы вас здесь расстреляем в щепки, война есть война»… Это по одним рассказам. А по другим, будто бы он совсем не так говорил: «Вы воевали как пираты, нарушали международные законы, и всех вас мы имеем право повесить на реях. И если хотите надеяться хоть на какую-то милость победителей, то сдавайтесь без лишних разговоров, а наш адмирал решит, что с вами делать…»

— Да чего же они нарушали-то! — возмутился Коля. — Воевали, вот и всё! — Он уже видел перед собой будто наяву молодого лейтенанта, бледного, с черной бородкой и бесстрашными глазами. И коренастых невозмутимых матросов, готовых сражаться до самого последнего мига…

— Ну, будто бы он воевал не открыто, а исподтишка. И шпионил…

— Но ведь военные хитрости и разведка — это вовсе не пиратство и не шпионство!

— Конечно! Новосильцев будто бы так и ответил. А враги снова: «Сдавайтесь, а то хуже будет!» Они, наверно, еще из-за золота хотели завладеть «Македонцем»…

— Какого золота?

— Ходил слух, будто Новосильцев знает, где после бури затонул на мелководье английский корабль, который вез для всей армии жалованье. Представляешь, сколько денег!.. И будто матросы «Македонца» кое-что даже сумели поднять с этого корабля и погрузить в свой трюм. Кто-то говорит, что это правда, а кто-то — что сказки… В общем, французы заперли тендер в бухте и ждут: что решит его командир? Новосильцев тогда говорит: «Дайте время на размышление до утра». В темноте, мол, сдаваться неудобно. Французы отвечают: Ладно». Потому что русским деваться все равно некуда.

— А про подземный ход французы не знали?

— В том-то и дело!.. Ночь совсем сгустилась, и тогда матросы и Новосильцев открыли в крюйт-камере несколько ящиков с порохом, протянули на берег фитиль, взяли с собой флаг, вахтенный журнал, карты и все важное…

— И золото?

— Ну, если оно было… Не знаю… Подожгли фитиль с суши, а сами — в подземный ход. Думали, что отойдут, а тендер рванет на воздух, чтобы не достался врагам. Только тут как раз пошел дождь и огонь на фитиле загасил…

— Может, и хорошо. Иначе тендер не достался бы Федосу Макееву.

— Да… Если, конечно, его «Курган» — это тот самый «Македонец». Про это тоже по-всякому говорят…

— Надо Маркелыча спросить! Он же на «Кургане» шкипером ходил, знает, наверно, безошибочно.

— Может, и знает. А может, и нет… Рассказывают, что сам Макеев говорит то «да», то «нет»…

— Женя, а что стало с Новосильцевым и матросами?

— Про это опять же говорят по-разному. Одни — будто Новосильцев и экипаж все же попались в плен французам, потому что союзники подошли уже вплотную к городу, выход из-под земли оказался на их позиции. Но врагам все равно ничего не досталось: флаг, журнал и все документы Новосильцев спрятал где-то про дороге. Наверно, под землей… А дальше ничего не известно. Скорее всего, после войны вернули домой, как всех пленных… А другие говорят, что моряки с «Македонца» сразу вышли к своим, а Новосильцев вскоре умер от заражения раны, которую получил в последнем бою…

— Как же так? Он такой герой, и ничего про него толком не знают!

— А с героями ведь тоже по-всякому было, — вздохнул Женя с умудренностью давнего здешнего жителя. — Одним всякие награды, а другим шиш с маком. Тем, кого начальники не любили…

— Да за что же его не любили?

— Говорят, за своенравие. Много делал по-своему, приказов не слушал, дерзко разговаривал со штабными командирами… Он ведь в своей Синекаменной бухте был почти что отрезан от города и от начальства, действовал по своему разумению да еще так отчаянно. Вот и решили, что чересчур своевольный. Его Нахимов любил, а как убили, не стало заступника…