Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы - Сергей Хрущев

К столу подали молодое вино. Гостям поднесли по здоровенному рогу. Кастро заулыбался, воспринимая все как шутку, разве можно столько выпить за один раз. Ему объяснили, что можно и нужно. Он бросился за защитой к отцу, но тот, смеясь, выставил перед собой руки — здесь я не властен, тут царство тамады.

Пришлось подчиниться. Под гул одобрения Фидель осушил рог. За подвиг он тут же получил сосуд в подарок.

Подошла очередь отца. Он-то надеялся, что его пощадят, попробовал отговориться возрастом. Не тут-то было. К нему подвели старика, как отец потом рассказывал, годящегося ему в отцы. Решительным движением тот отобрал у отца рог и, не отрываясь, выпил.

Через минуту сосуд снова полным вернулся к отцу. Отступать было некуда…

Окружающие довольно загалдели, а отец тихо шепнул Кастро: «Теперь быстро в машину, и домой».

Весь следующий день гость вспоминал о забавном приключении. От размолвки не осталось и следа. Так что отец посчитал свою жертву оправданной.

Когда вернулись в Москву, отец предложил Кастро посмотреть боевую межконтинентальную ракету Р-16, познакомиться с ее расчетом. Этим ему оказывали высочайшее доверие. Не то что иностранцев, и наших-то на боевые позиции не пускали. Только особо доверенных.

Фидель пришел в восторг. Поехали они на машинах. От Москвы расстояние было не очень велико. На месте гостей ожидали Малиновский и Бирюзов.

Командир ракетной дивизии показал стартовую позицию, хранилища, командный пункт. Кастро все это уже знал по Кубе. Не удивительно, ведь главный конструктор и тех и этих ракет один, инженерный почерк остается неизменным.

В заключение провели учение. Выбрали самый зрелищный этап подготовки ракеты к старту — установку ее на стартовый стол. Расчет действовал слаженно, ракета выкатилась из ангара на установщике, он развернулся на пристартовом пятачке, сдал назад, стал задирать нос к небу. В считанные минуты операция закончилась — ракета встала вертикально.

Кастро поблагодарил командира. Потом обернулся к отцу и, хитро улыбаясь, спросил, настоящая ли ракета или это только макет. Стоявший рядом Малиновский заверил, что она самая что ни на есть боевая. В прошлом октябре стояла в полной готовности к пуску. Вот только, куда она нацелена, он сказать не может, этого секрета Генеральный штаб не доверяет никому. Известно только одно — цель расположена на территории США.

Кастро вдруг спросил, не повредит ли ракете, если он оставит на ее корпусе свой автограф. Если, не дай бог, придется ее применить, пусть американские империалисты знают, что это привет от Кубы.

Отец кивнул, Кастро подали мелок, и он размашисто расписался на корпусе.

Затем сфотографировались, но так, чтобы ни ракеты, ни старта не было видно. Взоры гостей и хозяев внимательно устремлены в никуда. На груди Фиделя Кастро Золотая Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина.

Отец и Кастро расстались друзьями.

Кастро приезжал в нашу страну еще не раз. В январе 1964 года его принимал отец, в последующие годы его преемники. Но такой встречи не могло повториться.

В тот год страна приветствовала не просто лидера дружественной державы, а Героя.

Глава седьмая

Исход

Странно порой выстраиваются события. Только что миновал Карибский кризис, а Москву уже будоражили иные проблемы. В ноябре 1962 года в одиннадцатом номере журнала «Новый мир» появилась повесть никому тогда не известного автора Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

На меня она произвела ошеломляющее впечатление: одно дело знать, другое — почувствовать. В докладе на XX съезде отец объявил о преступлениях Сталина. Цифры и фамилии погибших звучали сухо, абстрактно, за ними не проглядывали конкретные судьбы. Что такое цифры? Подставишь нолик — станет в десять раз больше. Чего больше? Пудов урожая? Или людей, вповалку закопанных во рвах?

«Иван Денисович» высветил весь ужас нечеловеческой жизни, нечеловеческой судьбы. Он предвещал иной кризис. Начиналась борьба не с отдельными проявлениями, недостатками и извращениями, а с системой, порождающей все эти ужасы. Он ознаменовал начало нового, третьего, если считать от XX и XXII съездов партии, раунда борьбы с наследством и наследниками безжалостной сталинской тирании.

Повесть, без сомнения, не имела ни малейшего шанса пробиться. Даже такая безобидная вещь, как «Синяя тетрадь» Казакевича, о хрестоматийном периоде пребывания Ленина в Разливе, не смогла сдвинуться с места из-за одного имени Зиновьева. Уже много лет не упоминалось нигде, что в шалаше Ильич жил не один, а с напарником. Суслов встал насмерть. Только вмешательство отца не позволило рукописи остаться на полке. Он посмеивался, вспоминая, как Суслов протестовал против публикации — не мог позволить автору устами Ленина назвать Зиновьева товарищем.

— А как же ему было его звать? Ведь они скрывались вместе, — прекратил бесплодные пререкания отец. «Синяя тетрадь», минуя цензуру, пошла в печать.

Сейчас дело обстояло посложнее. Автор замахивался на большее. Александр Трифонович Твардовский, главный редактор «Нового мира», еще летом передал рукопись помощнику отца Владимиру Семеновичу Лебедеву. В число многих его обязанностей входил и надзор за литературой. На счастье, он оказался человеком совестливым, чувствующим, тонким.

«Иван Денисович» стал не первым, но одним из самых сложных его протеже. Лебедев пообещал Твардовскому улучить момент, доложить отцу. В положительной реакции он не сомневался, нужно только все правильно рассчитать. Помощники, по возможности, избегают докладывать «провальные» вещи. Каждая неудача — это удар и по их репутации.

Подходящий момент выдался только в сентябре, когда отец отправился в Пицунду догуливать прерванный полетом космонавтов Николаева и Поповича отпуск.

В один из вечеров на вопрос: «Ну, что там у вас еще?» — Лебедев ответил, что Твардовский принес повесть молодого автора, прошедшего сталинские лагеря, просит совета. Лебедев объяснил, что Александр Трифонович в превосходной степени характеризует литературные достоинства произведения, но тема очень сложная, необходима политическая оценка.

— Ну что ж, давайте почитаем, — благодушно отозвался отец.

Лебедев начал читать вслух. Отец любил такие слушания, они позволяли расслабиться, дать отдых натруженным на сотнях и тысячах машинописных страниц глазам. В случае чего, если повествование оказывалось нудным, он позволял себе и вздремнуть. На этот раз отец слушал со все возрастающим вниманием.

Владимир Семенович рассказывал, что у отца не возникло ни малейших сомнений. Он считал, что нужно рассказать правду о лагерях, печатать повесть необходимо. Возможно, и он впервые ощутил, что же происходило в те страшные годы на самом деле.