Курс русской истории - Василий Ключевский

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ. Коалиционными войнами с Турцией и Швецией Московское государство впервые деятельно вступало как органический член в семью европейских держав, впутывалось в международные отношения Западной Европы. Тогда в Европе были три задорных государства, борьба с которыми сбивала остальные державы в коалиции: это - Франция на западе, Швеция на севере и Турция на юге. Франция соединяла против себя Англию, Голландию, Испанию, Австрию и Германскую империю, Турция - ту же Австрию, Венецию и Польшу, Швеция - ту же Польшу, Данию и Пруссию, тогдашнее курфюршество Бранденбург. Государства, участвовавшие в разных коалициях, не объединяли их, а только осложняли международные отношения. Москва договором 1686 г. с Польшей вошла в юго-восточный противотурецкий союз. Но интересы союзников двоились. Австрия в ожидании громадной войны за испанское наследство спешила выгодным миром 1699 г. в Карловице развязать себе руки на юго-востоке, но очень хлопотала, чтобы Петр один продолжал коалиционную войну, оберегая австрийский тыл с турецко-татарской стороны. Друг Петра, новый король Речи Посполитой, Август II чувствовал себя на польском престоле, как на горячих угольях, а в 1700 г. во время мирных переговоров московского посла Украинцева в Константинополе польский посол очень упрашивал турок не мириться с русским царем, обещая сбросить его друга короля с королевства. Союз завершился тем, что по Карловицкому договору 1699 г. венециане и австрийцы хорошо себя удовольствовали: взяли у Турции венециане Морею, австрийцы Трансильванию, турецкую Венгрию и Славонию и заткнули горло туркам, по выражению московского посла Возницына, своими союзниками, предоставив полякам опустошенную Подолию, а московитам Азов с новопостроенными побережными городками. Петр очутился в неловком положении. Воронежское дело его было разрушено; флот, стоивший таких усилий и издержек и предназначавшийся для Черного моря, остался гнить в азовских гаванях; вытягать Керчь, стать прочно в Крыму не удалось; канал между Волгой и Доном, уже начатый тысячами согнанных рабочих, был брошен. Восточный вопрос со взбудораженными ожиданиями балканских христиан, безопасность южной Руси от татар - все это отодвинуто было в сторону. Петр должен был круто повернуть фронт с юга на север, где составилась прибалтийская коалиция против Швеции; новая европейская конъюнктура перебросила его, как игрушечный мяч, с устья Дона на Нарову и Неву, где у него ничего не было заготовлено; сам он, столько готовившийся в черноморские моряки, со всеми своими переяславскими, беломорскими, голландскими и английскими навигацкими познаниями принужден был много лет вести сухопутную войну, чтобы пробиться к новому чужому морю.

НАЧАЛО СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ. Редкая война даже Россию заставала так врасплох, так плохо была обдумана и подготовлена, как Северная. Какие были союзники у Петра в начале этой войны? Польский король Август II, не сама Польша, а курфюрст Германской империи, совсем бессовестный саксонский авантюрист, кое-как забравшийся на польский престол и которого чуть не половина Польши готова была сбросить с этого престола, потом какая-то Дания, не умевшая собрать солдат для защиты своей столицы от 15 тысяч шведов, неожиданно под нее подплывших, и в несколько дней позорно бежавшая из коалиции по миру в Травендале, а душою союза был ливонский проходимец Паткуль, предназначавший Петру, единственному серьезному участнику этой опереточной коалиции, роль совсем балаганного простака, который за свои будущие победы должен удовольствоваться болотами Ингрии и Карелии. Войну начали кое-как, спустя рукава. Намечены были ближайшие цели, но не заметно разработанного плана. За 5 месяцев до разрыва Петр приторговывал продажные пушки у шведов, с которыми собирался воевать. Двинутая под Нарву армия, численностью около 35 тысяч, состояла большею частью из новобранцев под командой плохих офицеров и иноземных генералов, не пользовавшихся доверием. Стратегических путей не было; по грязным осенним дорогам не могли подвезти достаточно ни снарядов, ни продовольствия. Начали обстреливать крепость, но пушки оказывались негодными, да и те скоро перестали стрелять за недостатком пороха. Осаждающие, по словам очевидца, ходили около крепости, как кошки около горячей каши; мер против наступления Карла XII не приняли. В злую ноябрьскую вьюгу король подкрался к русскому лагерю, и шведская 8-тысячная бригада разнесла русский корпус. Однако победа ежеминутно была на волос от беды. Король пуще всего боялся, как бы дворянская и казачья конница Шереметева не ударила ему в тыл; но она, по словам Карла, была так любезна, что бросилась бежать вплавь через реку Нарову, потопив тысячу коней. Победитель так боялся своих побежденных, что за ночь поспешил навести новый мост вместо обрушившегося под напором беглецов, чтобы помочь им скорее убраться на свою сторону реки. Петр уехал из лагеря накануне боя, чтобы не стеснять главнокомандующего, иноземца, и тот действительно не стеснился, первый отдался в плен и увлек за собой других иноземных командиров, испуганных озлоблением своей русской команды. В Европе ходила медаль с изображением, как Петр бежит из-под Нарвы, бросив шпагу, в валившейся с головы шапке, утирая платком слезы, и с евангельской подписью: и исшед вон, плакася горько. Уцелевшие от боя, от голода и холода во время бегства русские ратники, по выражению современника, приплелись в Новгород, "ограбленные шведами без остатка", без пушек, палаток и всего своего скарба. Позднее, спустя 24 года, уже прославленный император Петр, собираясь праздновать третью годовщину Ништадтского мира, имел мужество признаться в собственноручной программе торжества, что начал шведскую войну, как слепой, не ведая ни своего состояния, ни силы противника.

ХОД ВОЙНЫ. Около трети осадного корпуса, вся артиллерия и десятков восемь начальных людей, в том числе десять генералов, были потеряны. Шведский 18-летний мальчик выражал полное удовольствие, что так легко выручил Нарву, неприятельскую армию разбил и весь генералитет в полон взял. Через 8 месяцев он таким же неожиданным нападением выручил и Ригу, наголову разбив (на Западной Двине) собиравшиеся осаждать ее саксонские и русские войска. Но и Петр не унывал от неудач - по стойкости ли духа или по слабости чувства ответственности, - тотчас принялся укрепляться, пополнять войска усиленной вербовкой, конфисковал четвертую часть всех церковных и монастырских колоколов, чтобы отлить новую артиллерию. Правда, Карл XII ему помогал, как умел, гоняясь за Августом II по польским городам и лесам и оставив на русской границе слабые отряды. Началось прерывистое взаимное кровососание, длившееся 7 лет. Пользуясь таким досугом, Петр сформировал расстроенную армию и мелкими стычками, набегами, осадами, штурмами слабых пограничных крепостей подготовлял ее к крупным делам. Жертв не жалели, на положение народа не обращали внимания, играли напропалую и ставили на карту последние средства, обещали союзнику субсидию, не зная, чем ее уплатить. Ход внешней борьбы затруднялся еще борьбой внутренней, возникавшей в связи с ней же. Летом 1705 г. вспыхнул астраханский бунт, дальний отзвук стрелецких мятежей, отвлекший с театра войны целую дивизию. Не успели погасить его, как Карл XII. прохлаждавшийся под Варшавой, в январе 1706 г. вдруг явился под Гродной, переморозив в быстром походе тысячи три из своего 24-тысячного корпуса, и перерезал сообщения сосредоточенных здесь главных сил Петра, числом свыше 35 тысяч. Это было еще более озорное движение Карла, чем под Нарву в 1700 г. На юго-восток от Гродны, в Слониме, Мире, Несвиже, зимовало много казаков, да Петр спешно мог привести в Минск 12 тысяч регулярного войска. Но и на русской стороне еще не прошел нарвский озноб 1700 г. Петр был страшно смущен, "в адской горести" обретался, велел наскоро укрепить границу длинной засекой от Смоленска до Пскова. Вызвав с Волыни самого гетмана Мазепу с казаками, располагая силами втрое больше Карла, Петр думал только о спасении своей гродненской армии и сам составил превосходно обдуманный во всех подробностях план отступления, приказав взять с собой "зело мало, а по нужде хотя и все бросить". В марте, в самый ледоход, когда шведы не могли перейти Неман в погоню за отступавшими, русское войско, спустив в реку до ста пушек с зарядами, мимо Бреста через Волынь "с великою нуждою и трудом", но благополучно отошло к Киеву, обогнув юго-западную окраину непроходимого Полесья. В 1708 г., когда Карл, разделавшись с Августом, стал один на один с Петром, повел из Гродны свою прекрасно устроенную 44-тысячную армию прямо на Москву, а 30 тысяч готовы были идти к нему на помощь из Лифляндии и Финляндии, у Петра в тылу запылал бунт башкирский, охвативший Заволжье казанское и уфимское, а вслед за ним на Дону бунт булавинский, вызванный сыском беглых и распространившийся до Тамбова и Азова. Эти мятежи страшно смутили Петра, вынудили его разделить свои силы, заставили, следя за врагом на западе, оглядываться назад, дали ему почувствовать, сколько народной злобы накопил он у себя за спиной. Он, к тому же больной, обессилевший "от лекарства, как младенец", по его собственному признанию, принимал против этих народных вспышек всякие меры, хотел бросить свою западную армию и ехать на Дон, обещал прощение мятежникам и в то же время предписывал колеса и колья, чтобы "себя от таких оглядок вольными в сей войне сочинить". Но и Карл оставался верен своему правилу - выручать Петра в трудные минуты: это были два врага, влюбленные друг в друга. Когда король, пройдя литовские болота, в июле 1708 г. занял Могилев, Петру предстояло не допустить, чтобы Карл, истративший без толку весь 1707-й год, соединился со своим генералом Левенгауптом, везшим из Ливонии военные припасы и продовольствие Карлу, которому было нечего есть и нечем стрелять. Соединившись с Левенгауптом, Карл был бы непобедим. Но направлявшийся к Смоленску король круто повернул на юг в хлебообильную Малороссию, где его ждал бесполезный предатель Петра гетман Мазепа, и головой выдал Петру Левенгаупта, который 28 сентября был разбит при деревне Лесной на Соже 14 тысячами русских и потерял две трети своей 16-тысячной дивизии со всем, что вез королю, в том числе и шведскую непобедимую самоуверенность. Полтавская победа на Ворскле была одержана под Лесной на Соже: после сам Петр признавал Лесную матерью Полтавской баталии, случившейся ровно девять месяцев спустя. Стыдно было проиграть Полтаву после Лесной. Я не берусь судить о стратегическом достоинстве того крутого поворота, каким был поход Карла от Могилева на юго-восток к Полтаве. Тогда толковали, что Украина манила к себе Карла обилием продовольствия, недостатком укреплений, близостью к Крыму и Польше, надеждой найти в казаках сильное подкрепление и с их помощью безопасно пробраться к Москве, куда он не решался пробиться сквозь царские войска через Смоленск. Трудно сказать, предчувствовал ли он на целое столетие вперед роковой путь Наполеона. Во всяком случае под Полтавой девятилетний камень свалился с плеч Петра: русское войско, им созданное, уничтожило шведскую армию, т. е. 30 тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга. Петр праздновал Полтаву, как великодушный победитель, усадил за свой обеденный стол пленных шведских генералов, пил за их здоровье, как своих учителей, на радостях позабыл преследовать остатки разгромленной армии, был в восторге от гремевшего красным звоном панегирика, какой в виде проповеди произнес ему в киевском Софийском соборе префект духовной академии Феофан Прокопович. Но победа 27 июня не достигла своей цели, не ускорила мира, напротив, осложнила положение Петра и косвенно затянула войну. Лесная и Полтава показали, что Петр одинокий сильнее, чем с союзниками, а ближайшим следствием Полтавы было возрождение прежней коалиции, разбитой Карлом. И виды Петра расширились. В 1701 г. после Нарвы по новому договору с Августом, деля шкуру еще не убитого медведя, он ограничивался Ингрией и Карелией, отказавшись в пользу Августа и Польши от всякого притязания на Лифляндию и Эстляндию; в 1707 г., когда Карл, покончив с Августом, собирался идти на Москву, Петр готов был удовольствоваться одною гаванью на Балтийском море. Теперь прямо после Полтавы он послал Меншикова в Польшу восстановлять своего дорогого союзника на потерянном им престоле, а Шереметева отрядил осаждать Ригу и в 1710 г. завоевал весь балтийский берег, от устья Западной Двины до Выборга. Однако еще по договору в Торне в октябре 1709 г. Петр уступал Лифляндию в наследственную собственность Августу, как курфюрсту саксонскому. Силы Петра опять начали рассыпаться. Внимание его перекидывалось из стороны в сторону. Военные успехи русских подняли на ноги французскую дипломатию, которая вместе с Карлом вовлекла Петра в новую войну с Турцией. С излишним запасом надежд на турецких христиан, пустых обещаний со стороны господарей молдавского и валахского и со значительным количеством собственной полтавской самоуверенности, но без достаточного обоза и изучения обстоятельств, Петр летом 1711 г. пустился в знойную степь с целью не защитить Малороссию от турецкого нашествия, а разгромить Турецкую империю и на реке Пруте получил еще новый урок, будучи окружен впятеро сильнейшей турецкой армией, едва не был взят в плен и по договору с визирем отдал туркам все свои азовские крепости, потеряв все плоды своих 16-летних воронежских, донских и азовских усилий и жертв. Петр и на этот раз утешал себя и свое правительство надеждой, что неудача на юге укрепит другую сторону, северный фронт, несравненно более важный. Привыкнув никого и ничего не жалеть, он и не жалел ни о ком и ни о чем. Но Прут отодвинул черноморский вопрос более чем на полвека, потому что победоносная, но бестолковая и бесполезная война с Турцией при императрице Анне не подвинула его ни на шаг вперед. Все усилия теперь обратились к Балтийскому морю. Петр усердно помогал союзникам вытеснять шведов из Германии, в 1714 г. со своим подраставшим балтийским флотом разбил при Гангуде шведский флот, старого хозяина Балтийского моря, и в два года завоевал один всю Финляндию. На его беду, к нему в союзники поступили тогда еще Бранденбург и Ганновер, курфюрст которого только что стал английским королем, а у Петра зародился новый спорт - охота вмешиваться в дела Германии. Разбрасывая своих племянниц по разным глухим углам немецкого мира, выдав одну за герцога курляндского, другую за герцога мекленбургского, Петр втягивался в придворные дрязги и мелкие династические интересы огромной феодальной паутины, опутывавшей великую культурную нацию. С другой стороны, это московское вмешательство пугало и раздражало. Ни с того ни с сего Петр впутался в раздор своего мекленбургского племянника с его дворянством, а оно через собратов своих, служивших и при ганноверском, и при датском дворе, поссорило Петра с его союзниками, которые начали прямо оскорблять его. Германские отношения перевернули всю внешнюю политику Петра, сделали его друзей врагами, не сделав врагов друзьями, и он опять начал бросаться из стороны в сторону, едва не был запутан в замысел служившего шведскому королю голштинца Герца, этого Паткуля наизнанку, хотевшего помирить Россию со Швецией, чтобы они низвергли ганноверского курфюрста с английского престола и восстановили Стюартов. Когда эта фантастическая затея вскрылась, Петр поехал во Францию, чтобы навязать свою дочь Елизавету в невесты малолетнему королю Людовику XV и этим матримониальным пособием дипломатии найти союзницу в постоянной своей противнице. Так главная задача, ставшая перед Петром после Полтавы, решительным ударом на Балтийском море вынудить мир у Швеции разменялась на саксонские, мекленбургские и датские пустяки, продлившие томительную 9-летнюю войну еще на 12 лет. Кончилось все это тем, что Петру пришлось разделывать собственное дело, согласиться на мир с Карлом XII, обязавшись помогать ему в возврате шведских владений в Германии, отнятию которых он сам больше других содействовал, и согнать с польского престола своего друга Августа, которого так долго и платонически поддерживал. Но судьба еще раз посмеялась над Петром. По смерти Карла, застреленного в 1718 г. под норвежской крепостью Фридрихсгаллем, шведы помирились с союзниками Петра, который опять остался глаз на глаз со своим врагом и опять, как под Полтавой, одинокий, нанес ему решительный удар двукратной опустошительной высадкой в Швецию (1719 и 1720 гг.). Ништадтский мир 1721 г. положил запоздалый конец 21-летней войне, которую сам Петр называл своей "трехвременной школой", где ученики обыкновенно сидят по семи лет, а он, как туго понятливый школьник, засиделся целых три курса, все время цепляясь за союзников, страшась одиночества, и только враги-шведы открыли ему, что вся Северная война велась исключительно русской силой, а не силой союзников.