Мертвые львы - Мик Геррон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Зачем тебе это?»
Я им не доверяю.
«Ты и не должен им доверять. Таковы правила игры».
Как ни странно, голос благоразумия звучал как голос Луизы.
Такси направлялось к круговой развязке на Олд-стрит. Оттуда оно могло скрыться в любом направлении, но сейчас тормозило у светофора метрах в ста впереди. Где вот-вот вспыхнет зеленый. Мин, который изо всех сил крутил педали, отчаянно прибавил ход; обогнул автобус, сбросивший скорость, задел его бок левым локтем и попал в воздушный поток, на миг зависнув в невесомости… Автобус загудел, и вот уже и светофор, потом светофор остался позади, какое-то такси свернуло к обочине в двадцати метрах от него, а проклятый автобус напирал сзади, и Мину пришлось нажать на тормоза, иначе его размазало бы по капоту одного или по бамперу другого. На асфальте остался черный след жженой резины. Мин так крепко сжал зубы, что не узнал их формы.
«Ты это потому, что он на меня так посмотрел?»
Глупости какие. Это потому, что он не хотел, чтобы мы узнали, где они остановились.
«И ты собираешься гнаться за ними на велосипеде?»
Автобус проехал. Мин с усилием, будто норовистую лошадь, заставил велосипед обогнуть припарковавшееся такси и что-то выкрикнул в раскрытое окно таксисту, а потом снова нажал на педали. Ноги превратились в вареные макаронины, велосипед — в пыточный снаряд, а потом вдруг с неслышным щелчком они слились воедино — человек и велосипед, Мин и велосипед, — и плавно вписались в колесо круговой развязки у Олд-стрит со светофором на первой ступице. А дальше, в четырех машинах впереди, виднелось то самое черное такси, и Мин был почти уверен, что две головы на заднем сиденье — это Петр и Кирилл, и ноги его задвигались быстрее, земля уходила из-под колес, а впереди простиралось целых четыреста метров Олд-стрит до первого пешеходного перехода… Странно, но прежде Мин не замечал, сколько препятствий для свободного движения рассыпано по городским улицам. Не успел он обрадоваться своему везению, как такси проскочило на желтый и помчалось к Клеркенуэллу.
«Плохо, когда ведешь себя как мудак, но еще хуже, когда ведешь себя как мудак и все равно возвращаешься с пустыми руками…»
Мин и не подумал сбавлять скорость. Он пронесся среди пешеходов, задел чей-то пакет, из которого на тротуар высыпались яблоки, какие-то банки и упаковки макарон. Кто-то завопил. Такси было далеко впереди, может, это вообще было не то такси, а Луиза-в-голове готовилась к очередному словесному залпу — «Если убьешься, то что это докажет?» — и тут у Мина замерло сердце, потому что слева прямо перед ним возник огромный белый фургон.
Русский открыл ящик письменного стола, достал упаковку папиросной бумаги и пачку табака с темно-коричневой замысловатой надписью. Потом свернул тоненькую самокрутку и спросил Лэма:
— Ты пришел меня убить?
— Я пока об этом не думал, — сказал Лэм. — А тебя есть за что убивать?
— В последнее время не за что, — поразмыслив, ответил Катинский, а потом добавил: — На Брюэр-стрит есть лавочка. Там можно достать русский табак. Польский чуингам. Литовский жевательный табак. — Он чиркнул спичкой, поднес огонек к тугой сигаретке, которая на миг полыхнула ярким пламенем, и глубоко затянулся. — Половина покупателей там — бывшие шпионы. Тебя мне не раз описывали. — Он погасил спичку и сунул ее в коробок. — Так что же тебе от меня нужно, Джексон Лэм?
— Поговорить о прошлом, Ники.
— Прошлого больше нет. Или ты не в курсе? Аллею воспоминаний снесли и на ее месте построили молл. Торговый центр.
— Можно вывезти человека из России, — задумчиво сказал Лэм, — но он все равно будет считать себя долбаным трагическим поэтом.
— По-твоему, это смешно, — сказал Катинский, — но еще не так давно все знали только один Молл, аллею, по которой королева гарцевала верхом. А теперь, куда ни глянь, повсюду эти моллы, и в них продают попкорн и гамбургеры. Вот я тебе скажу, что на самом деле смешно, очень и очень смешно, — то, что вы все думаете, что американцы красных победили. Русских. — Он сплюнул в мусорную корзину, то ли выражая свое отношение к сказанному, то ли из рефлекса заядлого курильщика. — Так что если хочешь провести меня по аллее воспоминаний, то только силой. Ясно тебе?
— По-моему, самым трудным будет заставить тебя заткнуться, — сказал Лэм.
Он подождал, пока Катинский закроет офис, потом спустился следом за ним по лестнице и вышел на улицу. Катинский провел его мимо шести пабов, наконец выбрал какой-то. Переступил порог, огляделся и направился в угол, что означало: либо он здесь впервые, либо надеялся, что Лэм именно это и подумает. Сказал, что хочет красного вина. Лэм, может, и удивился бы такому выбору, но чужие предпочтения его уже давно не удивляли.
У бара Лэм заказал себе двойной виски — потому, что хотел произвести впечатление пьяницы, и потому, что ему хотелось двойного виски. Аллея воспоминаний простиралась в обоих направлениях. Он заслужил выпивку. Виски подали первым, поэтому Лэм в два глотка опустошил стакан и, пока наливали бокал вина, заказал себе еще. Потом принес стаканы за стол.
— Цикады, — сказал Лэм, придвигая вино к Катинскому.
Катинский отреагировал с запозданием. Он взял бокал, покачал его, будто вино было редкостным драгоценным напитком, а не дешевым красным пойлом, и пригубил. Потом спросил:
— Что?
— Цикады. Слово, которое ты назвал на допросе. В Риджентс-Парке.
— Правда?
— Правда. Я видел запись.
— Ну и что? — пожал плечами Катинский. — По-твоему, я помню все, что говорил почти двадцать лет назад? Я всю жизнь стараюсь об этом забыть, Джексон Лэм. А это вообще древняя история. Медведь уснул. Не надо тыкать в него рогатиной.
— Верно подмечено. А тебе паспорт когда надо продлевать?
Катинский устало взглянул на него:
— А, вот оно что. Вам мало выжать из человека все соки досуха. Вам надо еще смолоть его кости в порошок. — В попытке восполнить утраченные соки он отхлебнул еще вина, жадно, как заправский пьяница, так что пришлось утирать рот. — Тебя когда-нибудь допрашивали, Джексон Лэм?
Вопрос был таким глупым, что Лэм не удостоил его ответа.
— Как врага? А со мной именно так и обращались — как с врагом. Хотели знать все, что я когда-нибудь слышал, видел или делал, пока я вообще перестал соображать, хотят они докопаться до причин, по которым меня следует прогнать к чертям,
