Тень правителей - Роман Воликов

– Удачного пути! – козырнул командир сторожевика и вояка честно отвалил в сторону дома.

– Только бы добраться до Стамбула! – молился Ставрогин. – Я там таких умельцев знаю, любую индульгенцию слепят.

Когда на траверзе уже блестели огни Золотого Рога, им просемафорил турецкий патрульный корабль.

– Массируй печень! – сказал Ставрогин. – У них рамадан, пить можно только до восхода солнца.

– Им же вообще пить нельзя, – сказал Яков.

– Точно?! – переспросил Ставрогин. – Что-то я не встречал непьющих пограничников.

В общем, что называется, проскочили. Турецкие погранцы напились как поросята, осмотр произвели снисходительно, в Стамбуле Ставрогин, получив свежеизготовленные документы на груз, успокоился.

– Дальше по плану, – сказал он. – Не передумал?

Идея отвести Ставрогина в сторону при передаче контейнеров, сделав представителем Якова, ему самому и принадлежала.

– Я лицо не публичное, – сказал Яков. – Если возьмут за задницу, сошлюсь на поручение «Моссад». Ну, а там вытащите.

– Хлипковатое, конечно, построение, – поморщился Ставрогин. – Но большого выбора у нас всё равно нет. Тебя вытащить будет проще, чем мне отмываться. Впрочем, ты парень фартовый.

До Корфу шли спокойно, без приключений. В ночь перед последним прыжком решили «стать на бочке» у побережья, передохнуть и получить точные координаты места передачи.

В эту тихую мирную ночь под светом луны, посеребрившей ровную гладь залива, в правый борт их теплохода со всего маху врезался скоростной катер с тремя пьяными итальянцами.

Яков велел запереть чудом выживших и вытащенных из воды мореходов в свободной каюте, выслушал доклад капитана: « Пробоина сильная. На ходу починить не получится. Требуется «сухой» док». Затем связался по радио со Ставрогиным.

– Итальяшек запугать до смерти, – сказал Ставрогин. – Чтобы слова лишнего не вякнули и высадить на берегу подальше от жилых поселений. А сами, что есть силы, ковыляйте до Эгины. На острове Эгина была маленькая, почти домашняя верфь папы Василакиса, где латали дыры пароходы, побывавшие в самых неприглядных переделках.

– Без буксира сможете дойти?

– Сможем, – сказал Яков.

– Хорошо, – сказал Ставрогин. – Я свяжусь с Москвой по вопросу дальнейших действий.

На Эгине его встретил прилетевший Ставрогин.

– Ох, не лежала у меня душа к этой сделке, – только и сказал он, осмотрев пробоину. – Контейнеры, надеюсь, без повреждений.

– Целехонькие! – сказал Яков. – Вывезти бы их подальше в море да утопить.

– Вместе с собой! – мрачно сказал Ставрогин. – Тебе от Афины привет.

– Как она? – спросил Яков.

– Очередное исцеление, – сказал Ставрогин. – Съездила с тётей на Афон, теперь утверждает, что она девственница. Вот, просила тебе передать. – Он протянул Якову простенький деревянный крестик.

– Я же не крещёный, – сказал Яков.

– Бери. В нашем деле лишний талисман не помешает.

Пятеро суток ремонтировались, потом ещё двое ждали внятной инструкции из Москвы. Наконец инструкция поступила, но не слишком внятная: идти к Котору, встать на рейде и ждать. Встречающая сторона сама выйдет на контакт.

В связи с нежелательностью сходить на берег, Яков развлекался прослушиванием местных радиоволн. Эфир был заполнен воинствующими декларациями конфликтующих сторон, иногда заглушаемых заунывными боснийскими мелодиями или задорными сербскими танцами. «Чего не поделили, – подумал Яков. – Жили себе тихо-мирно. Эх, братья-славяне!..»

В каюту, постучавшись, вошёл капитан.

– It was light signal from the shore. They ask permission to approach and get on board.*

– Please give the permission!** – сказал Яков и отправился на палубу.

*С берега был световой сигнал. Просят разрешения подойти и подняться на борт. (анг.)

** Дайте разрешение! (анг.)

Через полчаса к теплоходу подошёл затрапезный рыбацкий траулер, с которого перебрались четверо, с оружием и в масках. Главный, в резиновом плаще, выступил вперёд и произнёс: «Good evening! I am from …»* Он сообщил кодовое слово и пароль.

– Good evening! – сказал Яков. – It is not allowed to be on board with arms!**

– We will not keep you a long. – сказал главный. – Are containers ready for reloading?***

– Yes, – сказал Яков.

– Then start! – сказал главный. – Please turn off the general lighting. My people will stand at the aft deck. ****

– Turn off the light, – сказал Яков капитану. – Go ahead and reload the goods to the trawler.*****

В кромешной темноте Яков отошёл к бортовой стенке и, облокотившись о поручни, стал рассматривать воду.

– Простите, вы русский? – уловил он едва слышный шепот.

Он повернулся и молча посмотрел на одного из тех, в маске.

– Мне кажется, мы знакомы, – также еле слышно сказал человек и приспустил маску.

Яков увидел сильно постаревшее лицо капитана Никонова.

– Здрасьте, товарищ капитан! – прошептал Яков. – Как вы здесь оказались?

Капитан махнул рукой:

– Из армии выгнали по сокращению, болтался без денег, теперь вот «солдат удачи». А ты-то что здесь делаешь? Ты же в Алма-Ату собирался?

*Добрый вечер! Я от… (анг.)

**Добрый вечер! На борт с оружием нельзя! (анг.)

***Мы вас долго не задержим. Контейнеры к перегрузке готовы? (анг.)

*****Тогда начинайте. И выключите, пожалуйста, бортовое освещение. Мои люди постоят у трапика. (анг.)

****** Потушите свет! Перегружайте товар на траулер! (анг.)

– Долгая история, – сказал Яков. – Без бутылки не обойдёшься.

– Ну, ладно, мне пора, – прошептал капитан. – Будешь на родине, поклонись там всем…

В открытом море Яков дал телекс Ставрогину: – Всё в порядке!

Через некоторое время тот вышел на связь.

– Как прошло? – спросил Ставрогин.

– Без эксцессов! – вяло ответил Яков. – Шеф, я устал. Можно, пойду спать.

– Есть интересная новость, – сквозь шумы помех прозвучал голос Ставрогина. – В Москве произошёл путч. В результате коммунистов свергли, к власти пришли демократы. Думаю, буквально через пару месяцев Союзу каюк. Похоже, ты сможешь съездить домой…

Яков попросил таксиста высадить на Садовом кольце, не доезжая Курского вокзала.

– Давно не был, – сказал он. – Хочу пройтись.

– Чего гулять! – сказал таксист. – Грязь, слякоть. Зимы какие-то дурные стали. А где жили-то?

– Где я только не жил! – сказал Яков и пошёл пешком по Садовому.

Cвежий декабрьский снег скрипел под ногами, москвичи проносились мимо него, все уже в радостном предвкушении скорого Нового Года. Яков шагал бодрым маршевым шагом, в одном кармане его пиджака лежал паспорт израильского гражданина, в другом – портмоне, туго набитое долларовыми купюрами («В Москве с удовольствием принимают иностранную валюту, – прозрачно намекнули ему при оформлении визы. – По поводу обмена на рубли можно не беспокоиться»).

На Курском он зашёл в знакомый буфет и попросил стакан коньяка и два бутерброда с сайрой.

– Алкогольные напитки не продаем, – хмуро сказала буфетчица. – Вы что, с луны свалились?! Сайры тоже нет. Могу предложить беляши.

Яков посмотрел на беляши и отказался. Он оглянулся на пустующий зал.

– Тут один человек часто бывал, – спросил он. – Веничкой зовут. Не слышали о нем ничего?

– Я с посетителями не дружу, – всё так же хмуро ответила буфетчица. – Заказывать что будете?

На перроне саратовского вокзала было холодно и ветрено. Яков поднял воротник пальто и пошёл домой. Город за эти десять лет не изменился. Но он думал не об этом. Он так и не смог придумать первых слов, которые произнесёт, когда ему откроют дверь. Мать откроет? Или отец? Интересно, кто?

Открыла мать. Увидела Якова и упала в обморок. Он затащил её на диван в комнате и побежал на кухню за стаканом воды и какими-нибудь лекарствами. Когда вернулся, мать лежала с открытыми глазами.

– Ты вернулся… – тихо сказала она.

– Здравствуй, мама! – сказал Яков. – Ты прости, что так вышло…

– Сядь рядом со мной, – сказала мать.

Он сел рядом, мать взяла его за руку и заплакала.

– Мам, ну не плачь! – стал повторять Яков и гладить её по голове. – Папа придёт, будет тебя ругать.

– Он не придет, – всхлипнув, сказала мать. – Он умер два года назад. И дедушка твой тоже умер, пять лет назад. Я думала, что уж совсем одна на свете осталась.

Потом они сидели на кухне, Яков чистил картошку для ужина, а мать рассказала, что отец все эти годы, после того Яков пропал, ездил в Москву по разным инстанциям, но всё время получал один и тот же ответ: «Меры для розыска принимаются». А у нас тут перестройка началась, забастовки на заводах города, отца как известного педагога, постоянно просили рабочих увещевать. Больно близко он всё к сердцу принимал. Вот сердце и не выдержало. Я утром пошла завтрак готовить, его нет и нет, к кровати подошла, а он уже не дышит. Ты-то как все эти годы жил, сынок?

– По-разному, мама, – сказал Яков. – У нас много времени, я расскажу.

– Тебе тогда, только ты в Москву уехал, письмо пришло, – сказала мать. – Ты извини, я через какое-то время вскрыла и прочитала, вдруг о тебе какая весточка будет. Возьми в верхнем ящике отцовского письменного стола.