Пароль не нужен - Юлиан Семенов

— Больше это похоже на условия безоговорочной капитуляции, — говорит Петров.

— Каково мнение наших друзей военных? — любезно улыбаясь, спрашивает Мацусима, надев очки, и смотрит в упор на Блюхера.

— Такие вопросы, мне кажется, могут быть решены только разговором орудий.

— Мнение господина Блюхера выражает официальную точку зрения?

— Личную.

— Господин председатель русской делегации, нам бы хотелось выслушать официальную точку зрения.

— По-видимому, — говорит Петров, — нам будет необходим перерыв.

— На месяц, — подсказывает Мархлевский.

— Так долго? — удивляется японский дипломат.

— Трудности дороги, бандиты и хунхузы, — отвечает Петров зло. — Если вам мешает бушующее море, то нам — бушующая суша.

— Мы не можем ждать месяц вашего ответа.

— Мы ведь могли ждать три недели вашего ответа.

— Не три недели, а две недели и пять дней.

— Вот и вы подождите две недели и пять дней, — предлагает Василий Константинович, — надо ж уступать друг другу, не так ли?

— Ну что ж, — говорит Мацусима, — мы подождем три недели. Это крайний срок. Если вы откажетесь принять наши предложения, мы будем вынуждены решать это с другим русским правительством, которое существует на территории ДВР.

— На территории ДВР существует одно правительство — говорит Блюхер.

— Слепота — болезнь досадная — отвечает Мацусима, — но если у человека есть глаза, а он не хочет видеть или, еще хуже, боится видеть, тогда это уже не болезнь, а крах. Объявляется перерыв в работе высокой конференции.

НЕЙТРАЛЬНАЯ ЗОНА МЕЖДУ ДВР И ЯПОНСКИМИ ВОЙСКАМИ

Она была установлена, эта тридцатикилометровая нейтральная зона по реке Бикину, как некая прокладка между красными войсками и оккупационной армией Японии вкупе с белыми корпусами меркуло-семеновцев. Здесь, в нейтральной зоне, было пусто и тихо, хотя земля была вспахана и коровы мычали на выгонах. Но тихо было потому, что люди жили в неведении о завтрашнем дне. «Нейтральная зона» — слова-то иностранные, мужику их не понять, а не может в наши дни так быть, чтобы долго мир был и кровь не лилась. Вот и затаились тут люди — все ждали: когда же? И дождались.

Через день после объявления перерыва в работе Дайренской конференции японские пограничники были убраны со своих постов, проволочные заграждения местами сняты, а ночью через нейтральную зону пошла белая армия — бесчисленными колоннами пехоты, конницей, батареями, бронепоездами.

Дороги, схваченные первым осенним ледком, гулки, луна светит — окаянная, зыбкая, близкая к земле. Холодно. Пар над колоннами курится белыми облачками. А крестьяне стоят, замерев, возле своих домов. Торопится белая армия, с марша на бег переходит. Надо за ночь пройти нейтральную зону, а под утро ударить по красным так, чтобы покатились без остановки — к Москве.

И едва лишь засветлело на востоке, едва лишь алая полоска рассвета зажгла синим отсветом кроны деревьев, как меркуловская кавалерия с лихим улюлюканьем ринулась на красные позиции.

Никто в Чите и Хабаровске не ожидал такой откровенной провокации. Был договор, по которому Япония торжественно гарантировала безопасность границы по нейтральной зоне.

Никто пока еще не знал здесь, что сразу же после объявления перерыва на конференции в Дайрене японские дипломаты, связавшись по прямому проводу с Токио, потребовали немедленного проведения в жизнь той акции, которая была заранее, еще прошлой весной, запланирована в генштабе. Генерал Тачибана, получив той же ночью директивы из Токио, посетил премьер-министра Меркулова, вручил ему памятную записку японского правительства, договор о займе в два миллиона иен на расширение торговли и в мягкой, но весьма определенной форме дал понять, что выступление белых войск должно произойти в течение ближайших суток. Меркулов, которого сдерживали от выступления сами же японцы, рассчитывая «уломать» ДВР мирным путем в Дайрене, был рад этому ночному разговору, памятной записке, составленной в весьма уважительных тонах, и договору о займе. Меркулов сам позвонил к генералу Молчанову, главнокомандующему белой армии, разбудил его, извинился за то, что пришлось поднять с постели, и попросил незамедлительно приехать в резиденцию правительства. Молчанов спросонья никак не мог найти левый сапог, долго лазал по полу и глядел под кроватью, пока наконец не обнаружил сапог в прихожей, под зеркалом. Он ходил по квартире, зевал, тянулся и в темноте искал свои вещи: раздеваясь, генерал обычно расхаживал по квартире и потом никогда не помнил, где и что оставил с вечера. Одевшись, Молчанов подставил голову под холодную воду, только тогда наконец очухался и, присев на краешек ванны, понял: неспроста этот ночной звонок. По-видимому, началось. Да, вероятно, это долгожданное начало.

И, вооруженные японцами, белые войска, объявив себя «белоповстанческими соединениями», — а Япония за «повстанцев» никакой ответственности не несет, с нее в этом случае взятки гладки — на рассвете ринулись на красных. И невдомек было русским мужикам и дворянам, шедшим на смерть во имя «освобождения» Кремля от большевиков, что истинная цель их выступления была куда как проще; оказать вооруженное давление на ДВР и таким образом гарантировать японским гражданам наибольшее благоприятствование в промышленности и торговле, позволить продажу русской земли и плавание японцам по русским рекам, то есть политические и экономические требования подтверждались военной акцией. Ибо верно считается: война — это есть продолжение политики иными средствами.

Неожиданность — первая гарантия успеха. Войска ДВР, застигнутые врасплох белыми, дрогнули и покатились назад. Началась паника. Белые наступали стремительно и жестоко. В Токио праздновали победы. Во Владивостоке начались балы и маскарады. В Чите и Хабаровске было введено осадное положение.

ХАБАРОВСК. УТРО

Слышен тяжелый грохот артиллерийской канонады. Мелко дрожали стекла в окнах постышевской квартиры. По дороге бесконечной лентой брели на запад беженцы.

Павел Петрович, осунувшийся, обросший рыжей щетиной, стоял у окна и молча курил. Жена его собирала нехитрый комиссарский скарб: узелок и чемоданишко с обитыми углами и без замка. В коляске спал младший сын Постышева. Тот, что постарше, тихонько сидел в углу, возле брата, играя в войну. Он собирал из деревянных палочек огромную пушку. А собрав, целился в спящего братишку, рычал: «Б-ба-бах», потом падал навзничь, изображая раненого, шептал тоненьким мальчишеским голоском: «Вперед, вперед! Красные орлы!» — и закрывал глаза — вроде бы «убит». А после начинал цокать — это кавалерия несется, вот все ближе и все ближе она, вот ожил наш убитый командир и стал лихим конником, вот он вскакивает с пола и кричит: «Даешь!»

— Я тебе сейчас шлепка дам, — тихо сказала мать, — разбудишь брата. Дай поспать напоследок.

В дверь легонько постучались.

— Войдите, — сказал Постышев.

— Доброе утро, — кашлянул шофер Ухалов. — Я прибыл.

— Мы на машине? — счастливо закричал сын комиссара.

— Садитесь, — сказал Постышев Ухалову, — сейчас попьем чайку на дорогу.

— Благодарствуйте, Павел Петрович, я уже отпил дома.

— Чай не водка, можно и повторить.

— Так ведь водку — ее тоже не грех повторить.

— Резонно. Садитесь, садитесь.

Ухалов опустился на краешек стула и начал сворачивать цигарку. Жена Павла Петровича разлила чай из самовара в большие пиалы. Пили они молча. Только самовар свистел по-домашнему — уютно и спокойно. А вдали — канонада. И на дороге за окнами — людской плач и конское ржание.

— Ну, я пойду к машине, прогрею, — сказал Ухалов, — спасибо за угощение.

Сынишка Павла Петровича забрался под кровать, и теперь оттуда слышны его команды, грохот «выстрелов» и цокот далеких эскадронов, несущихся на врагов. За столом остались комиссар и его жена. Они долго смотрели друг на друга, молчали, только иногда Постышев осторожно трогал руку жены.

— Дико, — сказал Постышев, — сейчас по всем людским законам мы должны говорить с тобой…

— А нам не надо, потому что все понятно.

— Да.

— Ты сейчас вспоминаешь восемнадцатый год, когда мы шли через сопки от Калмыкова.

— Я не все вспоминаю. Я вспоминаю малинник, где мы спали, и еще как деревья над нами шумели. Вроде бы море рядом слышалось.

— Ты тогда читал Гейне.

— Я помню. «Через лес широкий, зеленью одетый, всадник быстрый скачет, бешено несется…»

— А помнишь, как орал малыш, когда мы проходили пикеты белых?

— Да. У него тогда был сиплый басина.

Сын прервал возню под кроватью и крикнул:

— Какой же я сиплый?!

— Чудак, — улыбнулась грустно мать, — это же лучший комплимент для настоящего мужчины.

— А комплимент — это что такое?

— Вроде подарка.

— Как рыба?

— Какая?

— Которую едят.

— В общем, верно, — сказал Постышев, — очень точная расшифровка слову «комплимент».