Во имя любви к воину - Брижитт Бро

Может, он ждал, что она уберет микрофон, натянет платок на лоб и быстро убежит? Вместо этого произошло невообразимое. Эта маленькая женщина, едва достающая ему до груди, посмотрела ему прямо в глаза и спросила, словно обухом по голове ударила:

— В Коране действительно написано, что женщина не может показать лицо?

— Да, чадра обязательна в исламе. По закону шариата.

Во второй раз за последние несколько минут он увидел еще одну невероятную картину. Мерхия, в ярости, которую она и не пыталась скрыть, бросила ему прямо в лицо:

— Это ложь! Невозможно быть таким невеждой! Вы лжете!

Что они говорили? Я не поняла ни слова, но почувствовала опасность, нависшую над нашей группой, грозу, готовую разразиться в любой момент. Подтверждая мои наихудшие опасения, недовольство начинало нарастать — сначала еле уловимое, а потом все более явственное. И вдруг раскаты смеха потрясли толпу! Людей позабавило, как маленькая, будто воробушек, девушка расправилась со своим противником. Таджики от души ликовали.

Один громила встал на ее сторону:

— Она права. Желание во что бы то ни стало сохранить чадру говорит о том, что мы не верим в самих себя. Все, чего мы хотим, это свобода, а не чадра.

Его седеющие волосы указывали на то, что в молодости он застал более свободное время.

Почувствовав облегчение от того, что смогла высказать наболевшее, Мерхия объясняла толпе свои убеждения:

— Моя мать была мусульманкой, но она никогда не носила чадру. Она умерла, став жертвой ненависти. И именно ее память я сегодня защищаю.

Я подошла к ней, трясясь от страха:

— Ты испугалась?

— Совсем нет, я не боюсь — я журналистка.

Пораженная, я включила камеру.

— Ты больше не носишь чадру, но ты еще носишь платок, тунику, широкие шаровары… Ты собираешься начать одеваться на западный манер?

— Знаешь, я очень рада, что не ношу больше чадры. Конечно, я не выхожу на улицу без платка, но он такой легкий, что совсем мне не мешает. Я так рада, что могу наконец красить ногти, надевать босоножки в летнюю жару. Мне больше ничего не надо. Но я хочу, чтобы это было у всех женщин Афганистана.

Она меня по-настоящему поразила.

Удача нам улыбнулась или же это наше упорство было вознаграждено, но нам разрешили снять свадьбу. Свадьбу совершенно необычную: невеста смогла сама выбрать себе жениха. Несмотря на эту привилегию, несмотря на накрашенные тушью глаза, нарумяненные щеки, платье, украшенное дорогой вышивкой, девушка, казалось, вот-вот заплачет. Традиция велит невесте оплакивать свою молодость, покидая отчий дом.

Сколько же на одну эту счастливую невесту приходилось тех, у кого был настоящий повод плакать в день свадьбы?

Нас познакомили с девушкой, которая осмелилась отклонить предложение. С тех пор она была вынуждена жить затворницей в родительском доме. Претендент, человек военный, известный своей жестокостью и грубостью, поклялся, что если он встретит ее, то изобьет, отрежет грудь и все в таком духе. Испуганная, она не выходит из дома, живя среди кошмаров и несбывшихся надежд.

Она надеялась продолжить учебу, как другие молодые афганки, но должна была отказаться от этого. «Я унесу эту мечту в могилу», — говорила она, оплакивая свою проклятую жизнь. Ей было восемнадцать лет. Приговоренная однажды, она решила не скрывать лицо от камеры. Шекиба разрыдалась, а когда успокоилась, сказала в мою камеру: «Хватит! Сколько мы еще должны терпеть этот гнет? Мы, афганки, достаточно настрадались».

В такие моменты мои мысли улетали к Шахзаде. Эта культура, в которую я постепенно погружалась и в которой открывала темные стороны, с ее запретами и ужасами, сформировала мужчину, которого я любила. Как он верно говорил в письме, ночь здесь очень темна. Смогу ли я ее вынести? Я уже тогда понимала, что мне придется идти на жертвы.

Хабиб, наш коллега из «Айны», присоединился к нам. Он сопровождал нас на север, в Рох, где у него были друзья. Деревня свободна от военных, вооруженных и косных, там мы будем в безопасности.

Это трудное путешествие продолжалось восемь часов. Трудное, оттого что шофер не прекращая слушал кассету с индийскими песнями. Я быстро заметила, что в машине я была единственной, кто не знал этих сладких мелодий, воспевающих любовь на хинди. Шофер, гид, ученицы, в том числе и Гуль Макай, знали их наизусть и напевали без устали. Они были этого так долго лишены, что я не решилась положить конец веселому хору.

На заснеженной дороге у входа в деревню нас ждал старик в белоснежном тюрбане. Его рука лежала на плече ребенка, который служил ему своеобразной опорой, тростью. Аксакал сказал нам «Добро пожаловать!», после чего мужчина в военной форме любезно пригласил нас в дом. Не успели мы согреться у печи, проглотить обжигающий чай, как он уже предложил нам конную прогулку без седла и удил на высокогорное плато, где тренировались игроки бузкаши. Рискованная поездка на резвых конях меня беспокоила, но я согласилась. Как отказаться от конной прогулки среди одного из красивейших пейзажей в мире, где не ступала нога женщины? Что касается моих напарниц, они, не решившись на столь отчаянный шаг, решили пойти пешком.

На краю горы нам открылось удивительное зрелище. Две команды чопендоз в плотных стеганых куртках скакали на круглой площадке и, поднимая тучи пыли, отбивали друг у друга чучело козла, наполненное мокрым песком. Завладеть трофеем путем невероятных прыжков, переворотов, проходок, яростных стычек, не жалея себя, — такова была цель этой игры, воплощающей в себе природу афганца: утонченность, мужество, жестокость и тщеславие. Завороженные, мы наблюдали за диким танцем, дыша при этом на руки, чтобы их отогреть.

Яростный стук копыт, содрогания земли еще долго звучали в моей голове, когда я пыталась уснуть, лежа на матрасе на полу маленькой комнаты, которая служила хозяевам и гостиной, и кухней. Трещала печь. Улыбаясь, вошел старик. Худой дрожащей рукой он протянул тарелку. На ней было несколько маленьких сырых морковок. Старик развернулся и вышел. Услышал ли он безудержный смех, вызванный его появлением? Мы не могли остановиться. Вероятно, мы освобождались от напряжения и сильных эмоций, которые пережили за последнее время. Решительно, Афганистан — страна мужчин. И мужчин более чем странных.

Рано утром восемь деревенских жителей сопроводили нас до Бахараки, узбекской деревни, расположенной на горном хребте. Мы шли пешком. Дороги, ведшие туда, были приспособлены для копыт лошадей и мулов, для ног горцев, но ни в коем случае не для машин. Наш хозяин приготовил четырех коней бузкаши, нервных животных, привыкших реагировать на малейшее движение ног чопендоз. Но эти, по крайней мере, были оседланы. Смирившись, мы взобрались на них, когда я услышала робкий голос Гуль Макай: «Брижитт-джан, у меня проблема… Я не хочу снова покалечить ногу».