Тонкая нить судьбы - Лара Продан

Минут через десять в кабинет вошел сначала Угловатый, за ним со связанными руками ввели Герасимовского. Леонид не узнал друга. Лицо Андрея опухло от ударов, под глазами были кровоподтеки, правая бровь рассечена и из нее сочилась кровь, левый глаз заплыл. Герасимовский с трудом передвигал ноги. Угловатый толкнул его, прикрикнув:

– Живей, вражина. А то, хош, помогу, враз у меня побежишь.

– Степан, прекрати кричать и оставь нас. Мы поговорим втроем – приказал Розов.

– Андрей Михайлович, на допросе вы показали, что были руководителем организации, ставившей своей целью уничтожение товарища Сталина. Это так? – вкрадчивым голосом обратился Розов к Герасимовскому.

Леонид с удивлением смотрел на Андрея.

– Да. Услышал он слабый дрожащий голос Герасимовского.

Андрей виновато посмотрел на Леонида. Его губы что-то беззвучно шептали, в глазах стоял ужас, страх и безысходность. Леониду стало жаль Андрея. Всегда такой высокомерный, гордый и независимый Герасимовский выглядел сейчас, затравленным зверьком, который чувствует приближение конца. Его воля была полностью подавлена, в глазах за ужасом и страхом проступало выражение тупого безразличия.

– На допросе вы показали, что в вашу организацию входил гражданин Ухтомский Леонид Николаевич. Это так?

– Да – тихо подтвердил Андрей.

– Андрей, Андрей, что ты говоришь? Какая организация? – крикнул Леонид, потянувшись к Герасимовскому, пытаясь как-то встряхнуть его.

– Сидеть! – прикрикнул на Ухтомского Розов.

Андрей затравлено посмотрел на Леонида и хрипло-сиплым голосом обратился к своему бывшему другу:

– Леня, соглашайся со всем… Так лучше…. Ты все равно подтвердишь все обвинения, но прежде тебя уничтожат как меня. Это больно… Это страшно… унизительно-противно… На мне нет живого места, они…

– Молчать! – раздался окрик Розова. – конвойный, увести этого – указал Розов на Герасимовского.

Когда Герасимовского выволокли из кабинета, Розов обратился к Ухтомскому:

– Ну что, Леонид Николаевич, будем разговаривать?

– О чем? – спокойно спросил Леонид.

После шока, испытанного им при появлении Герасимовского и его слов, Ухтомским вдруг овладела внутренняя правота и сила. Он знал, что ни в чем не виноват. Он честно жил при царизме, не изменил своим принципам и после революции. Леонид был патриотом России. Интересы своей страны он всегда ставил выше своих личных интересов. Никто не мог упрекнуть его в предательстве Родины.

– Значит не хотите говорить. – в голосе Розова слышалась угроза.

Он подошел к двери и позвал Угловатого. Тот развязным шагом вошел в кабинет и встал напротив Ухтомского.

– Продолжай, Степан, допрос. Только не переборщи. Результаты допроса доложишь.

– Не беспокойтесь, Николай Иванович. Все будет сделано тип-топ. – мягко-заискивающим голосом ответил Угловатый.

– Ну, князь, приступим к допросу?

На лице Угловатого появилась злобная ухмылка. Обращение Угловатого к Леониду не по имени, не по фамилии, а по титулу удивило Ухтомского. Но, когда он увидел с какой ненавистью и презрением смотрит на него оперуполномоченный, Леонид понял. Угловатый подчеркивает превосходство бывшего мужика над ним, князем. Теперь он – хозяин жизни, был ничем, а стал всем.

– Вопрос первый. Какие функции ты, гадина, выполнял в своей организации?

– Я не понимаю, о какой организации вы говорите. – Леонид смотрел оперуполномоченному прямо в глаза.

Угловатый поморщился, скривил лицо в недоброй улыбке и хриплым голосом зловеще, подходя к Ухтомскому, произнес:

– Ничего. Сейчас все расскажешь.

Леонид очнулся, лежа на холодном цементном полу. Он с трудом поднял тяжелые веки. Все тело его ныло.

– Очухался, сердешный – услышал Ухтомский чей-то мягко – добрый голос. – Эк тебя отделали. Живого места нет.

Говоривший был седовласым мужиком с хитрыми глазами.

– Чем же ты провинился? На лихого человека ты вроде не похож.

Старик помог Леониду встать и пройти к койке, согнав с нее молодого парня с давно немытыми волосами и пахнущего грязным телом.

– Понимаю, милок. Небось по 58 идешь?

– Что такое 58 – слабым голосом спросил Леонид.

– Во, дает! Что за странного фраера к нам подселили? – вступил в разговор давно небритый мужчина с рябым лицом и выбитыми двумя передними зубами.

– Цыц, тебя не просили коменты делать. – оборвал его седовласый мужик. – На уголовника ты, милок, не похож. Значит по политическому делу идешь. А это и есть 58 статья. Сейчас многих таких здесь.

Леонид оглядел темную камеру, в которой оказался. Два ряда двухъярусных кроватей занимали большую часть площади камеры. В углу слева от двери располагалась грязная параша. Слабый свет в камеру проникал сквозь высокое зарешеченное окно. Кроме старика, рябого мужика и грязного парня на койках сидели еще четыре человека. Они не без интереса смотрели на Леонида. Один из них, мужчина средних лет в потертых шерстяных черных брюках и косоворотке, гнусавым голосом спросил:

– Что, интеллигенция, попалась? Завтра исчезнешь, как все твои. Мы уже пятерых проводили в никуда.

– Зачем пугаешь, Кривой?» – спросил его старик. – Видишь, человек в себя еще не может придти.

– Да не человек он уже. Превратят в кусок живого отбитого мяса и в расход. – вставил другой с бритой наголо головой и нахальными глазами заключенный сорока лет.

Старик грозно посмотрел на него и прикрикнул:

– Хватит болтать что не попадя.

И обращаясь к Леониду, сказал:

– Расскажи, милок, за что ты тут?

– Не знаю. Ничего не знаю – тихо произнес Ухтомский.

– Ну, может с кем говорил непотребное властям? Кто-то подслушал, донес.? Леонид внимательно посмотрел на старика. Тот участливо смотрел на нового заключенного.

– Ну ладно, не хочешь говорить, не неволю. Отдыхай покудова.

Леонид положил тяжелую голову на грязный матрац и забылся неспокойным сном. – Вставай, милок, хватит отдыхать. Вопросы к тебе есть. – тормошил его старик. Ухтомский приоткрыл глаза. В камере было темно. Значит уже глубокий вечер или ночь. Кроме старика все спали.

– Я завтра выйду отсюда. Что передать на волю? С кем связаться? – зашептал в ухо мягким голосом старик.

Леонид недоверчиво посмотрел на него и спросил:

– А ты сам, что здесь делаешь?

– Мне полегче твоего. Попался глупо. У бабы одной стянул кошелек, да парнишка один увидел. Завопил, что мочи. А в это время красноперые мимо проходили и заволокли меня. Пока ты спал, меня на допрос вызывали. Да, так как я кошелек – то выбросил, улики нет и дела нет. Так что понаддавали мне легонько, сильно побоялись. Старик все-таки. И в зашей выгоняют отсюда. Если есть кому что сообщить, скажи. Я сделаю.

– Не пойму я вас. Какой вам резон мне помогать?

– Меня все Пахомычем кличут. И ты клич. Ты ведь князь Ухтомский. Верно?

Леонид удивленно посмотрел на старика.

– У тебя сестра была, Елизавета Николаевна. Добрейшей души человек была княгиня. Я у них, то есть у князя Выхулева служил на конюшне. Угловатый у князя тоже служил в управляющих. И лютовал же он. А вашу сестру не любил. Справедливая была Елизавета Николаевна. Она его однажды на воровстве поймала, ну и отчитала как следует.

– Боже мой, – тихо вскрикнул Леонид – так Елизавета жива? Где она? Что вы знаете о ней?

– Эх, милок, неужто не знаешь. Померла Елизавета Николаевна, от родов померла считай двадцать пять лет тому назад. А доченька ее выжила. Князь, отец ейный, воспитывал ее вместе со своей первой дочкой, что от домоуправительницы была. – А про дочку Елизаветы что-нибудь вы слышали?

– Когда имение сожгли в восемнадцатом году она вместе с сестрой куда-то делась. Угловатый тогда лютовал, хотел поиздеваться над девочкой, отомстить таким образом княгине, хоть и ушедшей из жизни.

– Пахомыч, скажи, а как князь назвал дочку?

– А я не сказал? Софьюшкой, как и свою матушку, старую княгиню. А первую дочку его звали Полиною.

У Леонида перехватило дыхание.

«Полина и Софья. Полина – жена Алексея и Софья, ее сестра. Не может быть! Софья – дочь Лизоньки м моя родная племянница! Она всегда вызывала во мне чувство теплоты и близости.»

Леонид не мог справиться с обуревавшими его мыслями. Голову пронзила острая боль, в глазах потемнело, он потерял сознание.

– Эй, конвойный, слышь, вызывай врача. Тут человеку плохо, без сознания лежит. – закричал Пахомыч, стуча в дверь.

– Ну что расшумелся, Пахомыч. Спать не даешь – недовольно гнусавя сонным голосом произнес Кривой – Помрет, туда ему, вражине, и дорога. Не помрет, ему же будет хуже.

– Цыц, Кривой. Человеком надо оставаться всегда. А он не вражина совсем, нормальный человек, только что интеллигент и из бывших.

В дверях заскрежетал замок и тюремный врач вошел в камеру. Увидев Леонида, он замер на несколько секунд, затем поохал и без слов стал осматривать заключенного.

– Сердце, может не протянуть до утра. Конвойный, носилки и в изолятор его.