Шаг во тьму - Иван Тропов

Свежая кровь залила его лоб, но он даже не зашипел от боли. Из его горла вырывалось только шумное дыхание. Его рука вцепилась в мое запястье.

Я дернулся, вырываясь – до чертовой суки всего два шага! – и понял, почему совсем не чувствую ее.

Шатун держался там, где ему и был велено. Сразу за мной. Отстал всего на пару шагов и даже про пистолет не забыл. Курносый был в его руке, и он мог бы выстрелить в чертову суку – ему до нее пять шагов, невозможно промахнуться. Но и ей до него было пять шагов…

Он еще сопротивлялся – в его глазах был испуг. Он чувствовал, что она ломает его.

Она сильнее, чем он мог бы выдержать. Но он все еще сопротивлялся. Она не смогла сразу заставить его захотеть делать то, что ей нужно. Этого он ей не дал. Но его защиту она разметала в клочья…

Шатун замер. Лицо – безжизненная маска манекена. Только глаза остались живыми, и там был ужас. Он понимал, что она делает с ним. И понимал, что теперь уже не в силах помешать ей…

Его правая рука напряглась так, что костяшки побелели, пальцы казались деревянными. Двое боролись за то, кто будет управлять этими мышцами, и рука разгибалась маленькими судорожными рывками. Чуть приподнимала пистолет – и застывала… И снова приподнимала пистолет. Ствол Курносого уже глядел мне в бедро…

Я попытался отскочить в сторону, но блондин висел на моей руке. Я пытался вырвать руку, разжать его пальцы, но это было бесполезно. Чертова сука держала их обоих – и Шатуна, и блондина. Его мышцы тоже были напряжены до судорог. Мне казалось, что я чувствую, как они звенят и как его пальцы вот-вот раздавят мое запястье, оторвут кисть.

А рука Шатуна поднималась. Курносый глядел мне в живот. Рука замерла, напряженная, неподвижная. Как и все его тело. Лишь его глаза и пальцы на рукояти Курносого еще жили…

Указательный палец дергал курок, но не нажимал до конца. И я видел в его глазах, чего это ему стоило. Указательный палец дернул курок сильнее, еще сильнее…

Я перестал разжимать пальцы блондина – все равно бесполезно. Я вцепился в его волосы, дернул голову на себя, а потом рванул к колонне. Врезал виском о камень. И еще раз, и еще! Пока его глаза не закатились, а пальцы не ослабли. Я выдернул из них руку и в тот же миг забыл про нее.

Боль налетела справа, оттуда, где стоял Шатун. В ухо будто вбили гвоздь, а огонь окатил щеку, висок, глаз… Я заорал, слепой от боли и грохота.

Я знал, что он будет стрелять снова. Я мог бы дотянуться до его руки и попытаться выбить пистолет… Но не это я должен был сделать.

Спиной к Шатуну и шаг к алтарю.

Она смотрела на меня сквозь черные сосульки волос. В ее глазах удивление…

Второй выстрел обрушился на меня сзади. Горячие крошки пороха ужалили в шею, по спине ударил, прямо в почку…

Я тоже ударил. Вложил в удар всю силу, все свои семьдесят килограммов, помноженные на толчок ног. Пальцы зазвенели от боли, а чертову суку сдуло с серебряной плиты. Она грохнулась на пол, несколько раз перекатилась и замерла, уткнувшись лицом в руки.

И мир стал легче.

Дышать стало легче. В голове легко и ясно, все тело словно невесомое…

А в следующий миг боль вернулась. Щеку жгло. Господи, как больно… Словно кипятком обварило…

А ведь это только раскаленным газом из ствола. Не самое страшное, что бывает от выстрела. Колени вдруг поплыли куда-то сами по себе, и я схватился за алтарь, чтобы не упасть. Оглянулся.

Шатун так и стоял. Курносый в его руке все еще глядел в меня. Лицо застывшее, а глаза мутные-мутные… Кажется, в конце она все-таки достала его. Поимела не только тело, но и его самого. Заставила захотеть то, что нужно было ей.

Палец снова вжал курок, и я зажмурился от грохота и вспышки выстрела.

А Шатун вдруг пробудился. Он затряс головой, стиснул виски кулаками, все еще мотая головой, а когда поднял на меня глаза, это был прежний Шатун. Потрясенный, растерянный, жалкий, но все-таки прежний. Свой.

– Она меня… – пробормотал он, и его губы тряслись. – Она… Я не смог… Она…

– Все в порядке. – Я заставил себя улыбнуться.

– Но я стрелял… – Его глаза опустились вниз. Он глядел на край плиты, залитой кровью, где я прижался животом. Он стрелял с двух метров, а с двух метров не промахиваются. А потом в спину. Прямо в почку. Он отшвырнул пистолет и рванулся ко мне. – Господи! Я сейчас…

Я поднял руку, останавливая его.

– Потом… Там ребята…

Я чувствовал себя слабым, уставшим так, будто на мне поле вспахали, а потом выжали всю кровь, до последней капли, но дело еще не кончено. Вон он, пистолет, который бросил Шатун. Мой милый Курносый. Я заставил себя оттолкнуться от алтаря и выпрямился.

– Но… – Шатун глядел на мой живот. Плащ в следах крови. На меня – не веря.

– Потом, – сказал я.

Обошел его, нащупывая в кармане «снежинку» с пятью патронами. Вот ты где, кисточка стальных виноградин. Подобрал Курносого, ткнул клавишу выброса барабана. Старая обойма с двумя патронами и тремя гильзами вылетела и лязгнула о камень под моими ногами. Сразу и не различить, где тут патроны, а где расстрелянные гильзы… Над краем гильз пули не выступают, надо заглядывать внутрь. Три гильзы уже пусты, а в двух других должны быть красноватые втулки. Но и эти два мне не нужны.

Я бросился назад, к началу подвала, на ходу впихивая в каморы ту обойму, которая была в Курносом, когда я сюда приехал. С черными окатышами пуль над верхушками гильз.

Стараясь не задеть дверь – скрипов сейчас не надо! – шмыгнул на лестницу. Остановился, ослепленный темнотой. Сзади был жаркий свет стен свечей, а здесь ни черта не видно…

Наверху кто-то стонал, и еще какой-то звук. Шумное дыхание, возня… Прямо за изгибом лестницы. У самого ее начала.

Я тихонько взвел курок и двинулся вверх, стараясь не шлепать по каменным ступеням.

Засопело громче, натужнее, перешло в рычание и вдруг оборвалось с хрустом. Я сморщился. Ненавижу этот звук.

Но внутри отпустило. Хоть и ненавижу, но знаю, что это такое. Я опустил пистолет и стал подниматься, уже не боясь неловкого звука. Темнота распадалась на куски. Вот светлее, конец лестницы.

В холле по-прежнему не горел свет, но в окна падали золотистые отсветы фонаря. На полу, прямо у лестницы, растянулось тело кавказца. Щека уперлась в паркет, шея вывернута под невозможным углом, но ему уже все равно.

Гош стоял над ним на четвереньках, тяжело отдуваясь. Поднял голову, мутно глянул на меня, развернулся и также на четвереньках, едва переставляя руки и ноги, двинулся назад.

Виктор лежал тут же, навалившись на ноги кавказца. Гош перевернул его на спину, и Виктор зашипел сквозь зубы.

– Извини, – пробормотал Гош, взял его за воротник и потащил к стене.

Я прошел к дверям, нащупал выключатель. Вспыхнул свет.

Гош привалил Виктора спиной к стене и стал расстегивать жилет и рубашку. Виктор взвыл сквозь зубы. И было отчего. У кавказца-то патроны были не холостые. Слава богам, что заряд только задел нашего пижона, кажется. Живот, по крайней мере, цел. Правда, весь правый бок и рука…

Виктор завыл, когда Гош стал сдирать рукав, отдирать рубашку от бока. Стараясь не глядеть туда, я достал фляжку с коньяком, открыл и приложил к губам Виктора. Он вцепился в нее целой рукой, опрокинул, и его кадык жадно запрыгал.

– Не все, – сказал Гош и отобрал фляжку. Нюхнул из горлышка и, кажется, остался доволен. Кивнул сам себе и щедро плеснул остатками на оголенный бок.

Виктор взвыл в полный голос, врезал по фляжке, та с жестяным грохотом покатилась по паркету, – да только она и так уже была пуста.

– Тихо, тихо… – бормотал Гош.

На меня вдруг навалилось отупение.

Не знаю, сколько это все длилось – с того момента, как мы почувствовали ее первое касание, и до тех пор, как хрустнули позвонки кавказца. Разум говорил, что пара минут. Ну, три. Пять от силы.

Только тело было тяжелое-тяжелое, а в голове было ватно, мутно. Едва волоча ноги, я добрался до фляжки, поднял ее, не очень-то понимая, зачем это делаю – неужели нет дел поважнее? Надо чем-то помочь Гошу, принести ему что-то, наверно, чтобы Виктора… Но мысли путались. Глаз зацепился за фляжку, и я подобрал ее. Мое. Надо подобрать.

Повертел ее в руках, с трудом соображая, что с ней надо делать теперь – надо сунуть в карман, вот что. Но что-то с фляжкой было не так.

Наверно, с минуту я вертел ее в руках, прежде чем понял, что надо закрыть крышку. Вот так, да. Теперь с фляжкой все в порядке, и она удобно войдет в карман…

Я шагнул к стене, привалился спиной и сполз на пол Совершенно без сил.

Господи, как же эта сука измотала-то меня, оказывается. Сломать не сломала, но пока ломала мою защиту много чего покорежила, похоже. До гипоталамуса добралась или еще глубже что-то задела. Не знаю, где именно, но сбила она все настройки моего организма. Тело было неподъемное и чужое…

Зато впервые за последние дни я чувствовал легкость на душе. Полную. Совершенную. Абсолютную!