Что движет солнце и светила - Николай Семченко

Уже и кофе выпит, и бутылка с вином, терпким, с чуть заметной горчинкой, наполовину прикончена ( а ты гурман, парень!), и окурков полная пепельница, а Фанни всё не идёт и не идёт. Без неё, что ли, будем? Не хочется. Всё внутри словно замороженное, ничего не надо, ничего!

- Ладно, - сказал Володя и встал. - Пора и честь знать. Извини, конечно, но поначалу я тебя не так воспринял...

- А как?

А у самой в мозгу: "Воспринял... Удивительно! Неужели моряки знают такие интеллигентные слова?"

- Замнём для ясности, - и снова покосился на мою руку. - В общем, время позднее, тебе спать пора. А я в аэропорт поеду, чем чёрт не шутит, вдруг место свободное на борту найдётся...

- Я тебя не гоню. Давай Фанни подождём, с ней ещё поболтаем...

- А она весёлая...

- Веселей не бывает!

Потрепались ещё. Ни о чём. Пока он не заговорил о Маркесе. " Сто лет одиночества" - моя любимая книга, даже нет, не книга - библия, и не для меня одной, для всех, кто никогда не был любим и не знает, что это такое. И я не знаю. Техника - пожалуйста, высокий класс, надеюсь. А вот чтобы теплело что-то в душе, чтобы сердце вздрагивало при упоминании имени единственного человека - это только в романах и вычитываю. Узнав многих, я ничего не узнала, и мужчины различаются для меня только физическими данными, больше ничем.

Володя, наверное, сильно устал от дорог, аэропортовских ожиданий, потому что, пока я ходила на кухню мыть яблоки, он уснул, прикорнув в углу дивана.

- Эй! - сказала я. - Давай раздвинем кресло. Ляжешь, отдохнёшь. Чем в аэропорту мучаться...

И оборвала себя мысленно: " Чёрт! Отчего это я с ним так любезничаю? Он что, спать сюда пришёл или..."

- А это ничего? Не подорвёт моральные устои вашего дома?

Я усмехнулась и смолчала. Да и вообще говорить не хотелось: вдруг накатилась дремучая волна усталости, глаза слипались, будто снотворного наглоталась, чёрт возьми, что это такое? Нет, определённо со мной что-то не то...

Чтобы Володя не смущался, я снова вышла на кухню. Перемыла посуду, почистила турку, раковину. А когда вернулась в комнату, он уже спал, свесив руки до пола - сильные, красивые, ладони узкие, с чуть сплюснутыми фалангами пальцев, на груди - синий орёл, татуировка свежая: линии выпуклые, розовые, чуть-чуть припухшие.

Володя дышал ровно, спокойно, приподняв верхнюю губу. Мне захотелось дотронуться до аккуратных, коротко подстриженных усов, но что-то смутило, заставило отдёрнуть руку. Что? Он, пожалуй, не был похож на тех, кого Фанни, не стесняясь, в глаза именует "клиентами". Вот посмеётся она, когда узнает, что парень спокойненько уснул, ничуть не вдохновившись Бочонком. В тираж, старуха, выходишь, хоть панихиду по тебе служи, как жить станешь, не иначе как в лечебницу на отдых заляжешь?..

* * *

Бочонок включила ночник, примостилась на диванчике под пледом и почти сразу почувствовала, как веки наливаются свинцовой тяжестью - спать, боже мой, как хочется спать, утром надо бы подняться пораньше, чтобы застать Стаса дома, не тащиться же к нему на работу. Но как прохладно в комнате, отчего бы это? Вроде батареи горячие.

Пересилив сонливость. Бочонок взглянула на Володю. Как хорош, все при нем - и молодость, и свежая упругость кожи, и ласковая смуглота - глазам приятно смотреть на него, просто так, без всяких яких.

Ей захотелось потрогать его. Да что же это такое? Она отвернулась к стене, чтобы не видеть его. Что тянет к нему? Тепла, обыкновенного человеческого тепла захотелось - вот это да, ну до чего ты дошла, дурашка Бо...бо... боч...

Потом сквозь сон она слышала какие-то шаги, шорох, глухой, стук: упала, наверное, со стола чашка или еще что-то. Но проснуться - никаких сил, и это при том, что выпила литра полтора кофе! Даже когда хлопнула дверь - Фанни, что ли, кавалера выпроводила? - она даже не шевельнулась, не попыталась встать, хотя бы и с закрытыми глазами. Спать, спать, спать...

- Тю! Чо это ты все разворочала? И где твой красавчик? Улетел сокол ясный?

Бочонок открыла глаза, глянула на Фанни, которая весело скалилась и подмигивала, повернулась на другой бок и снова задремала. Она не поняла, отчего подруга вдруг взвизгнула и заголосила: "Вставай, дура набитая, нас обчистили! Ой-ей-ей! А я-то думала: кувыркалась как попало! Нет, ты погляди, она дрыхнет! Вставай!"

Что обчистили? Почему Фанни вдруг побежала в свою комнату, заголосила пуще прежнего? Бочонок потянулась, сердито, спросила:

- Сбрендила, что ли? Дозу перебрала?

Фаина яростно заверещала:

- Ты кого пригрела, сука? Ворюгу! Он и меня разорил, о-о-о! Вся моя рыжу- ха - и кольца, и серьги, и браслет - пропали! И деньги, а-а-а!

Тут Бочонок и проснулась. Вскочила, оглянулась, точно: ящики комода выдвинуты, шкафы нараспашку, вещи валяются на поду, любимое голубое платье распласталось на кресле. Ай! Она кинулась к подоконнику, схватила горшок с уродливым колючим растением.

Его редкие ядовито-зеленые листья равнодушно трепыхнулись и обдали лицо пряным запахом имбиря. В подставке под горшком было устроено второе дно, о чем даже Фанни не знала. Бочонок сдвинула пластмассовый кружок и облегченно вздохнула: деньги целы. Зато шкатулка, растопыренная на крышке комода, наверняка пуста, ну и черт с ними, теми ста рублями, что отложила на книгу Дюма "Три мушкетера" - кино смотрела, а книгу никогда не читала, так хотелось почитать. И на брошь наплевать, пусть подавится; сволочь!

Бочонок разозлилась и пнула ни в чем не повинное кресло, на котором этот человек притворялся спящим. Интересно, что он подсыпал ей? Голова тяжелая, перед глазами легкий туман. Как с глухого похмелья.

Бочонок закурила, окинула взглядов свое разоренное гнездышко, нагнулась и подобрала с пола рассыпанные открытки: голые спины, заломленные руки, жадные рты... Пропади оно все пропадом!

Фанни заскочила в комнату, бледная, растрепанная, хлюпнула носом (но тушь на глазах не размазана, заметила Бочонок, взгляд цепкий, острый!).

- Подонок! - прошептала. Фанни. - Подумать только: - такой благородный на вид! - и трагически закатила глаза.

Но Фанни шептала все это достаточно спокойно, разве что специально добавляла жалостливых интонаций. Значит, тоже не шибко пострадала: наверняка этот парень не докопался до ее сбережений, взял только то, что плохо лежало.

- Ну-ну, Фанни, не горюй...

- Не люблю, когда меня обманывают...

Фанни хлюпнула носом и высморкалась

- Ах, Фанни, это я обманулась. Давай сделаем вид, будто ничего не произошло. Будто ничего этого и не было.

- Как "не было"? Было, было! И будет! Всегда будет!

- Подумаешь, раскурочили гнездышко маленько. Приберемся, перышки почистим - все нормально, а, Фанни? С милицией связываться не станем. Придут: "Как да что? И почему? Ах, случайно встретились? И сразу - к делу?" Себе мороки больше, Фанни...

-Жалко, - вздохнула Фанни. - Работаешь, работаешь, приходит какой-то жук и спокойненько все перетаскивает в свою норку. Да еще за просто так натешился, да?

Фанни прижалась щекой к плечу Бочонка и жалобно всхлипнула. Это она умела делать - жалеть.

-А знаешь, - сказала Бочонок, - ничего он не натешился! Хотя, - она замолчала, усмехнулась каким-то своим мыслям, - хотя, знаешь ли, он был на вид такой... ну, теплый, что ли... даже глаза - теплые, и губы, наверное, теплые. Я думала: он - человек.

- Скажешь тоже! - засмеялась Фанни и потянулась за сигаретой. Фантазерка! Все они, одинаковы, только калибры разные. Ну, ничо, малышка, на их кобелиной охоте мы не последние суки. Отыграемся и свое возьмем, да, Бочонок?

Бочонок кивнула. Сегодня надо сходить к Стасу за косяком, туда-сюда вечер наступит. И так тоскливо ей стало от того, что снова надо сидеть на площади, курить, болтать, "снимать", Боже, как мерзко!

Она вскочила и побежала в ванную. К глазам подступали слезы, и она не хотела, чтобы Фанни это видела. Все нормально, малышка!

СУСЕДКА

Повесть

"Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: "Где Бог твой?"

(Псалтирь, 41, 2 - 4 ).

Он разбил оконную раму, и, не обращая внимания на её крики, встал на завалинку, спокойно и деловито поддел острые осколки стекла кончиком тесака и сбросил их на снег. Она, не переставая костерить Саню, подскочила к окну и замахнулась топором:

- Попробуй влезь - убью, сволочь!

Он пьяно усмехнулся и, вцепившись в подоконник, просунул голову в проём:

- Я тебя, ей-Богу, урою, - Саня погрозил тесаком. - Отойди от окна, по-хорошему прошу...

- Накося, выкуси, - крикнула она и замахнулась топором, но он хрипло, с надрывом рассмеялся:

- Дура-а-а! Я его лет пять не точил. Он тупой. Нашла, чем пугать!

Тогда она бросилась на веранду, надеясь быстро открыть дверь, запертую на крючок и для надёжности обвязанный верёвкой.

Верёвка, однако, не поддавалась: закрученная вокруг крючка какими-то немыслимыми узлами, она никак не распутывалась. В спокойной обстановке Люба, может, и сладила бы с ней, а тут - нервы на пределе, руки ходуном ходят, да ещё этот проклятый топор, который она держала подмышкой, выскользнул и пребольно хлопнул обухом по левой ноге.