Голодная бездна - Карина Демина

– Поговорите… пока он еще способен говорить.

– Что ты…

– Допивай кофе, Мэйни. День будет тяжелым…

Вот кого он меньше всего ожидал встретить у камеры, так это девчонку. Стояла, вцепившись в прутья, прислонившись к ним щекой, и выглядела такой несчастной, что у Мэйнфорда возникло почти непреодолимое желание погладить бедняжку.

С желанием он управился быстро.

– Что ты тут делаешь?

– И вам доброго утра. – Она не отпрянула от решетки, как человек, которого застали не в том месте и не за тем занятием, но обернулась.

Две розовые полоски, на щеке и на виске.

Стоит давно.

А костюмчик прежний, вчерашний. Или позавчерашний? Какая, на хрен, разница, главное, что убогий, мятый и наверняка не греет. А внизу холодно, куда холоднее, чем наверху.

– Так что?

– Он звал. Я решила, что если спущусь, то, быть может… – девчонка протянула раскрытые руки.

Белые ладони, иссеченные многими линиями, среди них и судьба прячется, и смерть, и тысяча возможностей, как утверждал дед, приговаривая, что в людской натуре плевать и на судьбу, и на возможности.

– Он ведь не против, но… не пускают.

Мэйнфорд хмыкнул.

Прочесть Ника?

Это позволило бы получить однозначный ответ, правда, что-то подсказывало, что ответ этот придется не по нраву мэру, а заодно уж начальству и широкой общественности.

– Пустят. – Он принял решение. И рукой махнул дежурному. – Уверена?

Чужой разум – зыбкая штука. Старик, помнится, с трясиной его сравнивал, чуть оступишься, и поймает, затянет, спеленает чужими кошмарами, закрутит в омутах памяти, а затем и вовсе растащит на клочья, на куски.

– Не знаю. – Девчонка не стала лгать. Страшно ей было? Определенно, страшно. Обняла себя, вцепилась в серые рукава. – Но… если это не он?

– А если он?

– Тогда я буду знать.

Наверное, в этом был высший смысл безумной этой затеи. Будет знать.

Она.

И Мэйнфорд.

Кохэн. Остальные – это уж как получится.

С замками дежурный возился долго. И решетка отворилась с протяжным скрипом, а помнится, Мэйнфорд просил разобраться с петлями. Внизу и без того неуютно, а еще и скрипом нервы дерут.

Ник лежал.

Он вытянулся поверх тоненького одеяльца, руки сцепил на впалой груди… дышит? Дышит. Веки дрогнули, и в мутных глазах мелькнула искра… разума?

– Вы пришли. Хорошо… я хотел сказать спасибо…

– За что? – Мэйнфорд наклонился над стариком. А сейчас Ник выглядел куда старше, чем накануне. Восемьдесят? Да все девяносто или сто, или сто двадцать, если обыкновенный человек способен протянуть сто двадцать лет.

Белые волосы.

Белая кожа. Как у Тельмы. Почти как у Тельмы.

Белые глаза, в которых теряются маковые зерна зрачков.

Ник дышал, но дыхание его было слабым, поверхностным. И Мэйнфорд ясно осознал, что до суда, даже если треклятый суд состоится нынче же вечером, подозреваемый не дотянет.

– Вы… заставили его уйти… дверь закрылась… они ушли, и дверь закрылась… одна дверь…

– Кто ушел?

– Тот, кто лжет…

– Ник, послушай. Это Тельма. Она чтица. Ты знаешь, что это означает?

– Да… она видела… все видела… жаль… с крыльями ей было бы лучше… пусть смотрит… я… хочу, чтобы она посмотрела… я… скажите маме, я не хотел убегать…

Его голос стал слабым, и Мэйнфорду пришлось наклоняться к самым губам безумца. Странно, но пахло от Ника вовсе не помойкой.

Костром.

И землей еще, и пылью, тленом, старым склепом, в который однажды лег дед. Самую малость – морем, с солью его и дурной натурой.

– Отойдите, – попросила Тельма. И руку протянула. А пальцы-то ледяные. Это не дело, надо сказать Кохэну, пусть приоденет девчонку, раз уж сама она не в состоянии о себе позаботиться.

Она присела у лежака.

Пальцами свободной руки коснулась лба.

Провела по носу… прикрыла глаза…

– Он умирает. У нас мало времени… и я не уверена, что выведу двоих.

– Постарайся, – Мэйнфорд не собирался отпускать ее одну. Нет уж, у любого безумия должен быть предел.

– Постараюсь…

Ее голос доносился издалека.

Из-за ограды.

За оградой расстилалось поле, бурое, покрытое редкими кочками. На кочках росла трава, но за лето она выгорела, а потом сгнила, и ныне стебли ее расползались поверх земли.

– Ник! – Мэйнфорд обернулся на голос.

Дом.

Старый. Грязный. С крышей, которая – он точно знал, протекала, и тогда по дому расставляли ведра и тазы, собирая воду. И его задачей было следить, чтобы ведра эти не переполнялись.

И еще за сестрами присматривать.

Старшая-то ничего, зануда, но и только, а вот Дженни нарочно все делает. Ник ей одно говорит, а она… мама же и слушать не желает. Мол, Ник уже взрослый, единственный мужчина в доме, обязан…

– Ник, вернись!

Мама возникла на пороге, широкая женщина в старом пальто, наброшенном поверх халата. – А ну, кому сказала?!

А вот и не вернется!

У него планы были! И он отпрашивался, еще вчера отпрашивался, и позавчера, и говорил, что пойдет на рыбалку. Рыбы принесет. Ну, Ник надеялся, что принесет. С рыбой если вернуться, мать не так зла будет, рыба – это еда, хотя и говорят, что рыбу из Синюхи есть нельзя, травленная она.

Ничего, может, и можно, если поварить хорошенько.

Все не крупяной суп.

Крупы эти уже из ушей лезут…

– Ник, поганец ты этакий… – Мама шла по двору, быстро, и Ник спохватился. Если догонит, то вернет.

Запрет.

И вообще… он взрослый уже! Сама говорила, что Ник – мужчина, а мужчины решают сами, что им делать. Подумаешь, слухи! Роэн пропал? Сто пудов сбежал, как собирался. Он хотел в Атцлан пойти, за сокровищем масеуалле, и значит, пошел.

Вот будет весело, если найдет и вернется!

То-то все, кто Роэна дурачком называл, попляшут. А вот Ник никогда не дразнился. И даже удочку свою давал. С ним Роэн сокровищем поделится.

– Я вечером приду!

Ник ловко перемахнул через ограду.

– Приду, слышишь?

Он не бросает никого, он просто погуляет. К реке. К реке ведь все ходят. А если так, то безопасно. Девчонок же с Ячьей фермы – все это знают – циркачи украли, те, которые весной приходили. Ник сам бегал глядеть, как они на дальнем поле шатры ставят. И на зверье всякое, и на людей, которые на людей вообще не похожи. Особенно впечатлила женщина-людоедка, которую в клетке держали, как и медведя со львом. Лев не понравился, старый и дохлый почти, а женщина была голою и кость грызла, большую, может, даже человеческую, если уж людоедка.

…девчонки те, поговаривали, непростыми были.

Может, из них тоже циркачей вырастят. Или еще кого.