Святые наших дней - Митрополит Иларион
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благовещенский собор Сухуми, бывший греческим храмом до 40-х гг. ХХ в.
Для общения с прихожанами собора отец Зиновий выучил греческий язык. Владение греческим пригодится ему и в последующие годы, поскольку греческая община будет весьма многочисленной в Абхазии вплоть до 1949 года, когда многие абхазские греки (более 30 тысяч) будут по приказу Сталина репрессированы или депортированы.
Однако сама политика репрессий докатилась до Абхазии гораздо раньше – уже в 1920-е годы. Как и в других частях Советского Союза, жертвами репрессий становились священнослужители, которых арестовывали по обвинению в антисоветской деятельности.
Отец Зиновий был арестован в 1930 году. Семь месяцев его вместе с другими бывшими Глинскими монахами, в числе которых был и отец Серафим (Романцов), продержали в Ростовском распределителе. Затем отца Серафима отправили в Ташкент, а отец Зиновий заболел малярией. Осмотревший его врач сказал, что климат Средней Азии ему противопоказан, и он был отправлен на Урал.
По дороге арестантов заперли в вагоне без еды и воды. Отец Зиновий стал молиться о том, чтобы Бог послал дождь, и начался ливень. Он просовывал большую ложку сквозь решетку окна вагона, она наполнялась водой, и он поил ею заключенных.
В. Шаламов
Сначала отец Зиновий работал на строительстве первой очереди химического комбината в Березниках. Об условиях, в которых там жили заключенные, пишет Варлам Шаламов, отбывавший в Березниках часть тюремного срока: «Огромная площадь лагеря, “зона”, как ее называли в будущие годы, была окружена проволокой с караульными вышками, с тремя или четырьмя воротами, откуда выходили на работу арестанты. Слова “зэк” не было тогда. Лагерь блестел чистотой. Чистота, порядок были главным достижением лагеря, предметом неустанных забот многочисленной его обслуги. Еще бы! На каждую арестантскую роту в 250 человек (на это количество и был рассчитан барак типовой) назначались (из заключенных и обязательно по бытовой статье) командир роты, нарядчик, три командира взводов, завхоз, шесть дневальных, один из которых был хлеборезом. Вся уборка и барака и зоны велась всегда обслугой – работяг не трогали никогда… Одежда была своя, вольная, и только по мере того, как она изнашивалась, арестанту выдавали казенное… Кормили тогда по-особому… Каждый имел право на восемьсот граммов хлеба, на приварок – каши, винегреты, супы с мясом, с рыбой, а то и без мяса и без рыбы – по известным раскладкам на манер тюремных».
Березниковский химический комбинат.
Фото сер. ХХ в.
Однако, когда началось строительство Беломоро-Балтийского канала, отец Зиновий был переведен туда. Создание этой водной транспортной артерии длиной 227 километров, соединяющей Онежское озеро с Балтийским морем, было одной из ударных сталинских строек. Для осуществления грандиозного проекта на базе Соловецкого лагеря особого назначения был устроен Беломоро-Балтийский исправительно-трудовой лагерь (БелБалтЛаг). К концу 1932 года здесь трудилось 108 тысяч заключенных, которых называли «каналоармейцами» (по аналогии с красноармейцами), или «каналостроевцами».
Заключенные на строительстве Беломоро-Балтийского канала
Строительство канала сопровождалось беспрецедентными акциями по рекламированию проекта. Группа из 36 писателей во главе с Максимом Горьким была отправлена на канал, чтобы воспеть труд заключенных и поведать миру о шикарных условиях, в которых они живут. «Я ошалел от увиденного достатка ударников-каналостроевцев, – писал один из участников этой рекламной акции. – На больших блюдах под прозрачной толщиной заливного лежали осетровые рыбины. На узких тарелках купались в жире кусочки теши, семги, балыка. Большое количество тарелок были завалены кольцами колбасы, ветчины, сыра. Пламенела свежая редиска…»
А. И. Солженицын
На самом деле паек рабочего-заключенного составлял 500 граммов черного хлеба и миску тюремной баланды. А об условиях, в которых работали заключенные, рассказывает Александр Солженицы, главный летописец ГУЛАГа: «Как ни мрачны казались Соловки, но соловчанам, этапированным кончать свой срок (а то и жизнь) на Беломоре, только тут ощутилось, что шуточки кончены, только тут открылось, что такое подлинный лагерь… Вместо соловецкой тишины – неумолкающий мат и дикий шум раздоров вперемежку с воспитательной агитацией. Даже в бараках медвежегорского лагпункта при Управлении БелБалтЛага спали на вагонках (уже изобретенных) не по четыре, а по восемь человек: на каждом щите двое валетом. Вместо монастырских каменных зданий – продуваемые временные бараки, а то палатки, а то и просто на снегу. И переведенные из Березников, где тоже по 12 часов работали, находили, что здесь – тяжелей. Дни рекордов… В густоте, в неразберихе при взрывах скал – много калечных и насмерть. Остывшая баланда, поедаемая между валунами».
Иеромонах Зиновий был в числе тех самых переведенных из Березников, которых не кормили ни семгой, ни балыком, ни колбасой, ни сыром. В тяжелейших условиях они трудились до полного изнеможения, а некоторые до смерти. Точное число жертв Беломорканала неизвестно, но, во всяком случае, оно исчисляется десятками тысяч. В разные месяцы умирало от 3 до 10 процентов от общего числа работавших.
Солженицын приводит свидетельство очевидца: «После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и так замерз. Кто-то застыл с головой, вобранной в колени. Там замерзли двое, прислонясь друг к другу спинами. Это – крестьянские ребята, лучшие работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу десятками тысяч, да стараются, чтоб на один лагпункт никто не попал со своим батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах, которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить, они по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют – и вот замерзают, обнявшись по двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с деревянным стуком. А летом от неприбранных вовремя трупов – уже кости, они вместе с галькой попадают в бетономешалку. Так попали они в бетон последнего шлюза у города Беломорска и навсегда сохранятся там».
В отличие от Солженицына и Шаламова, владыка Зиновий не оставил письменных воспоминаний о годах, проведенных в лагере. Он вообще ничего не писал и мало рассказывал о своем прошлом. То немногое, что известно об этом периоде, узнали от него близкие люди. В частности – что другие заключенные относились к нему с уважением, называли «отцом». Некоторых он крестил, исповедовал, кого-то отпевал. Он помнил наизусть многие богослужебные тексты и читал их, а вместо епитрахили использовал полотенце, на котором углем нарисовал кресты.
Уже в те годы в лагеря попадали лица, которые ранее сами участвовали в репрессиях. Один из таких пришел к отцу Зиновию. По ночам ему являлись расстрелянные им люди. Священник несколько раз его исповедовал, и ему полегчало.
В горах Абхазии
В биографии митрополита Тетрицкаройского Зиновия, напечатанной в «Журнале Московской Патриархии» за 1985 год, говорится, что с 1930 по 1936 годы он служил в Софийском храме Ростова-на-Дону, а с 1942 по 1945-й – в Тбилисском Сионском соборе. В официальном церковном журнале советского времени о пребывании в лагере упоминать было невозможно, как нельзя было упоминать и о годах нахождения священника на нелегальном положении. Отсюда неточности и лакуны.
Село Псху, Абхазия
На самом деле отец Зиновий оказался в Ростове-на-Дону лишь в 1934-м, после освобождения из лагеря. Но уже в 1936-м, когда усилились гонения на Церковь, вернулся в Абхазию. Хотя в Сухуми у него
