Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

– А-а, ежели Вы, Владимиру Ильичу, об Аньке Тарахтелке сумливаетесь, то не извольте беспокоиться. Она таперя жэншина смирная, остепенилась ужо, помногу не гонить. Так для себя, да для мужика сваво, для Миколки. Вёдер шесть, аль сем, не боле. Да. И мужуки к ней в хату больш табунами не шастають. Так, один-два для хвасону токмо, и то, када Миколка, мужик еёйный дрыхнет, самогонки натрескамшись. Так што с ентого краю у нас усё гладко. Вот.

– Ну да, ну да. Славненько, славненько. Ну а если к вам пъидёт Кеинский с аужием, что тогда?

– Чё?

– Не иначе как о Генкиной супружнице говорят, – снова подсказал другой.

– А-а! Ну, тут воля Ваша, Владимиру Ильичу, тут недогляд наш, промашка, понимашь, вышла. Ну, уж коли так, то Генка и сам виноватый. Ну скильки ж можно бабу терзать?! Она ведь женшина ещё молода, ядрёна, тильки годок, как обжанились, а он как нарежется у Аньки-то Тарахтелки, домой воротится впополаме и давай Натаху, супружницу, значит, свою по хате да по двору с топором гонять. Ну хто ж енто выдержит? Вот она его веслом-то по хребтине и убаюкала, утихомирила. А он ничё, не жалится, Вы не подумайте чаво. Он, Генка-то, её таперя сам боится, Натаху-то. Вот.

– Ну да, ну да. Славненько, славненько. Ну а как у вас с контъеволюцией? Давите гниду-то?

– Чё?

– Да про гнид, про гнид спрашивають.

– А-а! Дык мы ж их керосином, керосином. А как же ж? Отцы наши и деды тако ж с ентой гадиной боролись. Вот и мы тож.

– Пъелестно, пъелестно! Ну, что у вас ещё? Какие пъосьбы, вопъосы?

– Дык мы, товарищу дорогой, на щёт землицы-то.

– А что, у вас земли много лишней?

– Да землица-то есть, а чё с ней делать-то не знам. Мы помещиков-то да богатеев повыгоняли, а чё таперя делать-то не знам. То ли земельку-то разделить на всех поровну, то ли обчую камуну учинить? Егорка-то наш – грамотей городской всё талдычит про камуну каку-то, а мы сумливаемся. А земелька-то стоит, её ж родимую пахать уж пора. Вот мы до Вас, значить, и пришли. Растолкуйте Вы нам убогим, как ужо нам быть-то.

– Ага! Пъелестно, пъелестно! Пахать, батеньки мои, пахать и ещё яз пахать, как завещал великий…. Мда. Ну это я не пъя то завещал. Вы мне вот что скажите, а как у вас ибалка?

– Дык чё ж, дело известное, река рядом. Рыбы в ей полно всяко-разной – и шилишпёр, и щука, и плотва, и уклейка…

– Что и уклеичка есть? Пъелестно, пъелестно! А как вы полагаете, уклейку лучше на спиннинг бъять?

– Чё?

– Да не иначе как про Генкину спину беспокоются.

– А-а! Не извольте беспокоиться, Владимиру Ильичу. Оклемался сердешный. Да что с ним станется-то с горемычным, проспался и не помнит ничё.

– А Натаха-то не б…дь. Это вы зря, товарищу Ленин, – вмешался в разговор другой мужик, что всё время подсказывал старшему. – Она хоча и ядрёна баба и оченьно дажа годная к ентому делу, но мужнину честь блюдёть. Енто вам кажный скажет. А что до Яшки-подлеца, так вы не сумливайтесь, бабьи сплетни всё то и больш ни чё. Он не токмо к ёй, он ко всем бабам шастаить спьяну-то. Да всё без толку, у яго уж и не стоить-то хозяйство, всё мужско достоинство-то пропил давно.

– Да-а? Чудненько, чудненько! А я гъешным делом думал, что на спиннинг лучше. Ну ладно, батеньки мои, не буду вас задейживать. Ступайте себе, сдавайте сахаёк Феликсу Эдмундовичу и пахать, пахать и ещё яз пахать! – маленький встал, давая понять, что аудиенция окончена, и направился к карте, но резко вдруг остановился. – Да, а Антанту с Кеенским гоните, бейте её не щадя вашей ябоче-къестьянской къёви! Тейёй, тейёй и ещё яз тейёй!

– Чё? – снова не понял старший мужик.

– Да пошли уж сахарок сдавать, – опять подсказал ему другой.

Все вышли в сопровождении большого. Маленький остался один и вновь погрузился в изучение карты Российской Империи, сплошь изрисованной красными и синими стрелками.

Через несколько минут большой вернулся.

– Владимир Ильич, сахар принял, что с мужиками делать?

Маленький оторвался от карты.

– С мужиками? С какими мужиками?

– Ну, с ходоками, которых Вы только что принимали?

Маленький подумал-подумал, воскрешая в памяти недавнее, и вдруг просиял.

– А-а, с этими? С ибаками? Ясстъелять, конечно.

– Как расстрелять? За что? – даже большой удивился столь неожиданному решению.

– Я же говоил: «Тейёй, тейёй и ещё яз тейёй!» Беспощадный тейёй! Всякая еволюция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться! Чёйт возьми, забавная мыслишка, надобно записать, – и снова склонился над картой.

Большой собрался было, но замешкался.

– Феликс Эдмундович, батенька, как по-вашему, каясь тепей на муху клюёт, или на чейвячка?

Большой не ответил, он отправился приводить в исполнение приговор.

XIV. Живая вода

Мы снова мчались по загородному шоссе в сторону села Первомайское. Настя (нашу попутчицу звали Настя) уже успокоилась и рассказала нам историю из недавнего прошлого Закудыкино, вполне объясняющую её столь бурный эмоциональный всплеск. Оказывается, интересующая нас деревня до октябрьского переворота была довольно крупным и зажиточным селом, хотя и давно, ещё несколько столетий назад, утратившим своё центральное значение в этом крае. Но тем не менее традиционно определявшим многие, весьма важные атрибуты местного уклада жизни. Во-первых, это одно из старейших, если не самое старое из здешних русских поселений, несколько десятилетий сряду бывшее центром данной области и снискавшее в те стародавние времена заслуженный авторитет не только среди других местных поселений, но даже и у московского правящего двора. Один храм и кремль чего стоят! Ничего подобного во всей округе на сотни и сотни вёрст не сыскать. О том, какие причины привели к утрате этого положения и к потере столь внушительного веса, я до времени позволю себе умолчать, об этом чуть ниже. Честно говоря, я и сам ещё не знаю, но очень надеюсь, что в ближайшем будущем моё неведение разрешится вполне.

Итак, как уже было сказано, перед самым красным переворотом Закудыкино представляло собой весьма и весьма крепкое в хозяйственном отношении и даже зажиточное село. А в духовном, так и вовсе было наипервейшим, наизначительнейшим центром всего этого необъятного края. Местный храм по Великим и Двунадесятым праздникам принимал под свои своды до нескольких сотен паломников со всей округи. А в Пасхальный, престольный день места всем не хватало, так что служба проходила так же и на обширном храмовом дворе. Местный протопоп, поставленный здесь ещё при Иване Грозном, почитался чуть ли не за архиерея, а сам правящий Владыко любил иной раз, не очень чтобы часто, наезжать сюда из епархиального города и служить самолично. Очень уважал он также попариться в местной баньке с пахучим можжевеловым веничком да с различными благовонными маслами, имеющимися здесь в изобилии. А о скромной христианской трапезе Владыки с местным батюшкой так просто слагались разного рода небылицы. Поговаривали, будто бы оба служителя Божия за один присест оприходовали по целому дородному кабанчику да за беседой христианской убалтывали по доброму бочонку бражки, и оставались при этом способными к отправлению различного рода треб. Враки всё это, конечно. Да не по злу, впрочем, и не из зависти, а только ради характеристики изрядного здешнего гостеприимства. Отъезжая же, увозил Владыко с собою по целому возу различных даров и пожертвований. Но не для себя, однако, а для укрепления монастырей дальних и приходов мелких. Не забывал, впрочем, и себя. Тоже ведь человек.

Была в Закудыкине и ещё одна достопримечательность, привлекающая нескончаемый поток паломников – неиссякаемый ключик Живой водицы. Так называли её в народе, весьма полезную и целебную, так что даже из Москвы да из самого Петербурга приезжали сюда учёные мужи с книжками да приборами и установили несомненные лечебные свойства того источника. Говорили даже, самого Государя Императора тогда та водица, привезённая в маленькой склянке, исцелила от какой-то страшной хвори.

Рядышком с ключиком, впрочем, совсем маленьким, так что одна только тоненькая струйка толщиной со спичечку истекала, находилась могилка, хоть и древняя, но ухоженная добрыми руками паломников. Холмик её хранил под собой мощи одного древнего праведника, открывшего, как говорят, Промыслом Божьим ту Живую водицу, сотворившего с её помощью великое чудо и почитаемого до сих даже пор местным населением за святого. Рядом с могилкой стояла часовенка, в которой каждый паломник, испив водицы и омывши ею лицо своё, мог поставить тому святому свечечку и помолиться о заступничестве. Сей праведник, говорят, всю землю здешнюю оберегает, особенно Закудыкино.

Естественно, новые красные власти не могли оставить в покое и пройти мимо эдакого рассадника контрреволюции и мелкобуржуазного, старорежимного прошлого. Когда их отряды подошли к деревне, все люди – за малым, не очень трезвым исключением – заперлись в неприступной твердыне закудыкинского кремля и наотрез отказывались пускать новых хозяев внутрь. Надо сказать, что стены окружали не всё село, неимоверно разросшееся за сотни лет, а только расположенную на самой вершине высокого, статного холма малую центральную его часть с храмом, прихрамовыми постройками и некоторыми старинными, но весьма крепкими ещё зданиями. Люди слёзно молились в церкви, призывая своего святого заступника уберечь их грешные головы от притязаний красной богоборческой гидры. Но, поддавшись на коварные обещания никого не тронуть, не разорять святыни и вообще сохранить в основном весь уклад закудыкинской жизни, легковерные сами открыли ворота и впустили в них свою погибель.