Не позже полуночи и другие истории (сборник) - Дафна Дюморье

Шейла отвернулась от зеркала, обведя глазами письменный стол, и ее взгляд упал на фотографию в синей кожаной рамке. Снимок запечатлел ее мать в подвенечном платье, с откинутой вуалью и торжествующей улыбкой на лице, которая так коробила Шейлу. Однако что-то в этой фотографии выглядело не так. Новобрачный, стоявший об руку с молодой женой, был вовсе не отец Шейлы. Это был Ник, подстриженный en brosse[63], с надменным, злым выражением лица. Шейла всмотрелась пристальнее и, оторопев, обнаружила, что фотография эта – ловко смонтированная фальшивка. Голова и плечи Ника приданы фигуре ее отца, а гладко причесанная голова отца со счастливой улыбкой на губах венчает долговязую фигуру Ника, маячившую среди подружек невесты. Единственно благодаря тому, что Шейла знала этот снимок в его подлинном виде – фотография стояла на столе отца, да и у нее самой была копия, засунутая в один из ящиков секретера, – подмена тотчас бросилась ей в глаза. А ведь другому это и в голову бы не пришло. Но к чему такой трюк? Кого, кроме самого себя, Ник жаждал обмануть?

Шейла отошла от стола, охваченная щемящим чувством тревоги. Только душевнобольные тешатся самообманом. Что там, помнится, сказал отец? Ник всегда был на грани… Если час назад, на берегу озера, где ее допрашивали двое мужчин, ей было страшновато, то теперь ею овладел неодолимый физический ужас – естественная реакция на возможное насилие. Это было уже совсем иное чувство – унизительное состояние страха перед неизвестностью, и комната, которая вначале показалась ей теплой, привычной, теперь пугала своей причудливостью, даже сумасбродством. Ей захотелось выбраться из нее.

Шейла прошла к балконной двери, раздвинула шторы. Дверь была заперта. Ни ключа, ни выхода! И тут до нее донеслись голоса. Вот оно, подумала она. Что ж, придется выдержать. Придется лгать, вести свою линию, импровизировать. Я здесь одна, не считая стюарда, во власти человека больного, безумного. Дверь распахнулась, и он ступил в комнату.

Удивление было взаимным. Он застал ее буквально на одной ноге, когда, привстав с кресла, она тянулась к столику за чашкой кофе – поза на редкость неизящная и неустойчивая. Выпрямившись, она уставилась на Ника. Он на нее. В нем не было ничего от шафера со свадебной фотографии, стоявшей на отцовском столе, разве только фигура – такая же долговязая и сухопарая. О стрижке en brosse не могло быть и речи: слишком мало волос осталось на голове, а черный кружок, закрывавший левый глаз, наводил на сравнение с Моше Даяном[64]. Рот – ниточкой. А пока он смотрел на нее, блестя своим правым синим глазом, Шиппи приплясывала у его ног.

– Боб, проследите, чтобы к операции «Б» приступили немедленно, – бросил он через плечо стюарду, не отрывая взгляда от Шейлы.

– Есть, сэр, – ответил тот из коридора.

Дверь затворилась, и Ник, шагнув к столику, сказал:

– Боб, кажется, сварил вам кофе. Надеюсь, не остыл?

– Не знаю, – пожала плечами Шейла. – Я еще не пила.

– Добавьте туда виски. Вам сразу станет веселей.

Распахнув створки стенного шкафчика, он вынул из него поднос, уставленный стаканами, с графином и сифоном, и поставил на столик. Затем уселся в кресло напротив Шейлы, подняв собаку к себе на колени. Шейла налила в кофе немного виски. Руки у нее дрожали. Она исходила холодным потом. Голос у него был хрипловат, но звучал четко, авторитетно, как у того кинорежиссера, который преподавал ей в драматической школе и от которого полкласса ходило в слезах. Правда, не она. Она даже однажды демонстративно ушла с его урока, и ему пришлось перед ней извиниться.

– Ну-ну, расслабьтесь, мисс, – сказал хозяин дома. – А то вы вся как натянутая струна. Прошу извинить за причиненное беспокойство. Но вы сами виноваты: зачем шататься у озера в вечерний час?

– На указательном столбе, – заявила Шейла, – значилось только «Лох-Торра». Ни запретительного знака, ни надписи: «Проход воспрещен» – я что-то не заметила. Вам следовало уже в аэропорту развесить советы иностранным гостям, мол, не гуляйте после захода солнца. Боюсь, однако, это невыполнимо: подорвет туристический бизнес.

Вот так, извольте скушать, подумала она про себя и отхлебнула кофе с виски. Он осклабился, как бы смеясь вместе с ней – на самом деле над ней, – и принялся гладить собачку по лоснящейся бархатной шерстке. Его единственный глаз смотрел на Шейлу в упор. И ей казалось, что черный кружок скрывает не пустоту, а такой же зрячий глаз.

– Как вас зовут?

– Джинни, – вырвалось у нее. Потом она добавила: – Блэр.

Дженнифер Блэр было ее сценическим именем. Настоящее – Шейла Манни – ей никогда не нравилось. Но никто, кроме отца, не называл ее Джинни. Почему она вдруг разгласила их секрет? Нервы подвели.

– Н-да, – сказал он. – Значит, Джинни. Ничего, вполне мило звучит. Так зачем я вам понадобился, Джинни?

Поимпровизируем. Исполним этюд – любил говорить Адам Вейн. Вот ситуация. Разыгрываем отсюда. Итак, начинаем.

На столике – коробка сигарет, рядом зажигалка. Шейла подалась вперед, взяла сигарету. Он и не подумал чиркнуть зажигалкой.

– Я – журналистка. Моим издателям пришла на ум благая мысль открыть рубрику «Солдаты на покое». Нравится ли ветеранам жить отдыхая или, напротив, не нравится. Чем они увлекаются и так далее. Вы же знаете такого рода штучки. Четверым журналистам дали соответствующие задания. Вы попали в мой список, и вот я здесь.

– Понятно.

Может, он хотя бы на минуту перестанет низать ее своим единственным глазом? Собачка, млея от наслаждения под его ласкающей рукой, опрокинулась на спинку и подняла кверху лапы.

– С чего вы взяли, что моя особа заинтересует ваших читателей?

– Ну, это не моего ума дело. На этот счет существует начальство – оно и решает. Мне просто сообщили исходные данные. Послужной список, военные отличия, вышел в отставку, живет в Беллифейне, а остальное велено добрать здесь. Привезти готовый очерк. Ну, там, личные привычки, пристрастия и прочее.

– Забавно, что ваши шефы остановили свой выбор на мне, когда здесь в округе полно знаменитостей, которым я и в подметки не гожусь. Генералы, тыловые адмиралы и прочие ушедшие на покой – их здесь пруд пруди.

Она пожала плечами:

– Насколько мне известно, имена берутся наобум. Кто-то – я уже не помню кто – сказал, что вы живете отшельником. А публике непременно подай что-нибудь этакое. Вот мне и сказали: езжай и выясни, чем он там дышит.

Он налил себе стакан виски и откинулся в кресле.

– От какой вы газеты? – спросил он.

– Это не газета – журнал. Из новых, в глянцевой обложке, очень ходовой, преуспевающий еженедельник «Прожектор». Возможно, он вам попадался.

Журнал с таким названием и вправду не так давно начал издаваться. Шейла проглядывала его во время полета.

– Нет, пока не попадался, – ответил он. – Но ведь я живу отшельником, так что ничего удивительного в этом нет.

– Несомненно.

Его глаз неотступно следил за ней. Она выпустила в воздух облачко дыма.

– Значит, не что иное, как профессиональное любопытство побудило вас отправиться на озеро в ночное время, вместо того чтобы дождаться встречи со мной при свете дня.

– Естественно. Ну и еще то, что вы живете на острове. Острова всегда овеяны тайной. В особенности ночью.

– Вас, видимо, нелегко испугать.

– Я очень испугалась, когда ваш страж Майкл и этот противный почтмейстер подхватили меня под руки и потащили в лодку.

– Что же вы думали, они намерены с вами сделать?

– Избить, изнасиловать, пристукнуть – что-нибудь в этом роде.

– Вот-вот – типичный результат чтения английских газет и сочинительства для ходовых журнальчиков. Мы, ирландцы, – мирная нация, на удивление мирная. Не без того, чтобы мы не подстреливали друг друга, но это так, по традиции. Насилие над женщиной нам несвойственно. Мы редко берем женщину приступом, скорее женщины берут за горло нас.

Теперь рассмеялась Шейла – сама того не желая. Напряженность рассеивалась. Словесная схватка: удар и контрудар. Такую дуэль она могла вести часами.

– Позволите вас процитировать?

– Не стоит. Может повредить сложившемуся национальному образу. Ирландцам любо считать себя лихими парнями. Это поднимает их в собственных, да и в чужих глазах. Еще виски?

– Благодарю, с удовольствием.

На репетиции, подумалось ей, режиссер в этом месте предложил бы переменить позу. Встань, налей себе из графина очередную порцию виски, обведи взглядом комнату. Нет, отменяется. Лучше оставим как есть.

– Теперь ваша очередь отвечать на вопросы, – улыбнулась она ему. – Скажите, ваш Харон умыкает всех туристов?

– Никоим образом. Вы удостоились этой чести первая. Можете гордиться.

– Я сказала ему, – продолжала Шейла, – и почтмейстеру также, что для вечернего визита время слишком позднее, и предложила вернуться утром. Но им это было словно об стену горох. А когда меня доставили сюда, ваш стюард устроил мне форменный обыск – обработал, так, кажется, это у вас называется.