Восемь Фаберже - Леонид Бершидский

– Но есть одно небольшое условие, – снова заговорил нарком, как будто он уже достаточно облагодетельствовал американца, чтобы требовать чего-то взамен.

– Условие, товарищ народный комиссар? – переспросил Хаммер, чувствуя, как у него начинается изжога.

Микоян усмехнулся.

– Можем назвать его по-другому: скорее, это деловое предложение, которое позволит вам начать ваше следующее предприятие – уже не здесь, а на родине.

– Я вас слушаю.

– Я знаю, что вы и ваш брат Виктор – большие ценители искусства. Кажется, вы даже собрали неплохую коллекцию. Мне рассказывали друзья, которые бывали у вас в гостях.

– Мы просто обставили дом, – пожал плечами Хаммер. – Нам было предоставлено достаточно большое здание, за что мы, конечно, благодарны советскому правительству. Но мы отнюдь не эксперты.

Ему вспомнилась история с Рембрандтом. Лет пять назад они с братом купили через одного реставратора за 50 000 рублей утраченный шедевр великого голландца «Обрезание Христа». Арманд показал картину директору берлинского музея профессору Максу Фридлендеру, и тот был вне себя от радости, пока один из музейных экспертов не потер уголок картины смоченной скипидаром ваткой. Краска легко сошла. Оказалось, что автор картины – никакой не Рембрандт, а московский художник по фамилии Яковлев, в совершенстве умевший имитировать стиль не только великого ван Рейна, но и Рубенса, и Хальса. Его фальшивки, как выяснилось, украшают стены многих европейских музеев. Но получить с копииста деньги назад не удалось: он уже приобрел жене рояль, а почти всю остальную сумму прокутил.

– Что не эксперты – это не так уж важно, – сказал Микоян снисходительно. – Вы ведь уже пытались нам помочь продать «Мадонну Бенуа» Леонардо, верно? О цене не удалось договориться, но это не беда. В нашем распоряжении имеется множество предметов искусства… картин, скульптур, мебели, ювелирных украшений… конфискованных у приспешников старого режима. Государству рабочих и крестьян почти все это не нужно: мы создаем другое искусство, близкое и понятное массам. Но на Западе все это имеет вполне определенную ценность. Продажа этих предметов могла бы стать важным источником валютных средств для нашего молодого государства. Но существует ряд проблем. Когда мы пытаемся реализовать что-то из наших запасов за границей, последыши старого режима обращаются в суды с требованиями все арестовать и вернуть им. Утверждают, что их, видите ли, ограбили большевики. Хотя сами веками грабили народ, чтобы скопить эти богатства. Не то чтобы у этих сутяжников были какие-то шансы – очень непросто доказать, что вещи принадлежали им, – но процессы затягиваются и отпугивают покупателей. Нам нужны деньги, а не скандалы. А это значит, что нам нужен надежный посредник, который для всего мира выглядел бы собственником, купившим предметы искусства в законном, так сказать, порядке. Вы много лет провели в Москве, жили на широкую ногу, принимали гостей, в том числе с Запада…

– Это было в ваших же интересах, – запротестовал Хаммер. – Мы показывали известным на Западе людям, что жизнь в России нормализовалась и никакой разрухи нет!

– А я ничего не имею против, – улыбнулся Микоян. – Наоборот, я говорю, это прекрасно, что многие видели, как растет ваша коллекция. Если вы сейчас вернетесь домой, в Америку, и начнете ее распродавать, никто не сможет подать на вас в суд. И уж тем более доказать, что эти предметы не ваши. Комиссия, которую мы готовы выплачивать, – пять процентов.

Идея показалась Хаммеру перспективной: он уже попытался создать в Нью – Йорке галерею, в которой продавалось бы русское искусство, – им с Виктором и правда удалось собрать неплохую, хоть и не слишком большую коллекцию, разыскивая сокровища на московских рынках и скупая остатки былой роскоши у «бывших». Но их приятель, бродвейский антрепренер Моррис Гест, который стал их партнером в галерейном бизнесе, недавно разорился и остался должен Хаммерам шестьдесят тысяч долларов – еще один финансовый удар для семьи, и без того задавленной долгами. С помощью такого партнера, как Микоян, бизнес, пожалуй, удалось бы воскресить. Только пять процентов – какая-то уж слишком жалкая комиссия.

– Пожалуй, у нас уже есть все необходимое, чтобы быстро запустить такое предприятие, – сказал Арманд. – Но как мы будем переводить вам выручку? Ни один банк не примет такие необоснованные переводы в Россию, и власти нас прикроют, не успеем мы досчитать до пяти. Кстати, пять процентов, учитывая наши юридические риски, – это просто невозможно. Я бы скорее вел разговор о пятнадцати.

– С переводами проблем не возникнет. Мы будем что-нибудь поставлять вашей фирме. Какой-нибудь простой товар. Но по очень высокой цене. Например… ну, что бы такое…

Микоян встал, подошел к окну. Хаммер тоже поднялся и увидел, как двое грузчиков катят по Варварке огромную бочку.

– Например, мы будем поставлять бочарные клепки.

Хаммер уже хорошо понимал по-русски, но это выражение никогда не слышал. Микоян и сам, казалось, был удивлен, что оно вдруг выплыло у него из глубин памяти.

– Ну, такие дубовые дощечки. Для бочек, – объяснил нарком.

– Для бочек?

– Да, для пивных, например. Создадите бочарную компанию, будете делать бочки, заработаете еще денег. Вся прибыль ваша. Комиссия в пять процентов – это вполне разумно. Не забывайте, что мы можем найти другого исполнителя.

Слово «исполнитель» покоробило Хаммера: он предпочитал видеть себя партнером.

– Другого, кто прожил здесь десять лет и имеет известную коллекцию? – спросил он мягко, без нажима. – Вы ведь знаете, товарищ народный комиссар, что на нас можно всецело положиться.

Микоян отошел от окна, снова сел за стол.

– Хорошо, пусть будет не по-вашему и не по-моему. Десять процентов. По рукам?

И он действительно протянул Хаммеру твердую ладонь, которую с закрытыми глазами Арманд скорее приписал бы военному, чем торговцу.

– Мы можем приступить, как только вы будете готовы, – сказал Хаммер, пожимая Микояну руку. – Хотелось бы избежать проволочек.

– Мы тоже не заинтересованы затягивать это дело, – кивнул нарком. – С чего вы хотели бы начать?

– Если возможно, с осмотра того, что у вас подготовлено к продаже.

– В наркомате для этого существует особое учреждение – Главная контора по скупке и реализации антикварных вещей. Мы ее коротко называем «Антиквариат». Ее руководитель – товарищ Гинзбург. Хозяйство досталось ему в большом беспорядке, но, надо отдать ему должное, теперь разобрались. Товарищ Гинзбург сперва все жаловался – мол, не понимаю, кто захочет это покупать. Но мы ему помогли, подтянули экспертов, даже товарищ Луначарский своих прислал, хотя поначалу был против наших планов. Теперь-то все понимают, как это нужно для страны.

«Говорит со мной уже как со своим, – подумал Хаммер. – Даже признает, что среди них были разногласия! Пусть и не по самому чувствительному вопросу, но все-таки…» Арманд знал Луначарского, несколько раз обедал с ним. Очкарик – идеалист, совершенно не похожий на большевика. Легко можно было представить, как он трясется над каждым старинным стулом, каждой брошкой, которую у одних «буржуев» отобрали, а другим теперь решили продать.

– У нас хороший опыт продажи ювелирных украшений производства фирмы Фаберже, – говорил тем временем Микоян. – Это был поставщик царского двора. На его работу, кажется, сейчас возвращается мода на Западе, в первую очередь в Англии. К нам даже специально приезжал за изделиями Фаберже один англичанин, запамятовал фамилию – Сноуден, Сноумэн… Товарищ Гинзбург наверняка вспомнит. У нас этого добра еще много. Ходовой товар, начните с него. «Царские сокровища», а? Вы могли бы сделать им неплохую рекламу. – Микоян улыбнулся: за то время, что он по заданию партии руководит торговлей, научился уже и думать, и говорить как настоящий капиталист.

– Я знаю фирму Фаберже, – сказал Хаммер. – Когда я только начинал бизнес в Москве, мне выделили под контору его бывшую мастерскую. Как сейчас помню: улица Кузнецкий Мост, дом четыре.

– Ну вот видите, – сказал Микоян, продолжая улыбаться. – Тогда тем более, вам прямиком в «Антиквариат» за Фаберже. Отберете, что понравится, цены назначить вам там помогут. Обратитесь к моему секретарю, товарищ Гинзбург примет вас уже сегодня.

Когда за ним закрылась дверь микояновского кабинета, к Хаммеру вернулись два ставших уже привычными за время жизни в Советской России ощущения: его приняли в почетные большевики и одновременно обокрали. Но, рассудил он, это не худший возможный результат встречи. Хаммер знал, что в России, чтобы чего-то добиться, всегда надо заходить с самого верха. Но ему также было ясно, что его никогда не примет верховный вождь, Сталин: в отличие от Ленина, он предпочитал править на расстоянии. Кроме того, личное внимание Сталина могло оказаться и опасным. То, что с ним согласился встретиться один из высших чинов советской иерархии, да к тому же обласкал, пообещал выплатить все долги и даже предложил совместное предприятие – отличный знак. Когда тебе тридцать с небольшим, ты женат на капризной русской красавице – певице и тебе угрожает банкротство, такая встреча, как эта, может открыть для тебя новую жизнь. Прекрасную, хотя в ней неизбежно будут… как они называются, – бочарные клецки?