Стакан без стенок (сборник) - Александр Кабаков

А наутро – никакой культуры, пора снова в цивилизацию, в центр, куда-нибудь в район Цоо, знаменитого берлинского зоопарка. Найти, что нетрудно, какое-нибудь интернациональное хорошее кафе, с крахмальными скатертями и запахом первоклассного кофе с утра, взять свежую булочку не с фасованным международной отельно-ресторанной индустрией маслом в фольге, а с настоящим, в розетке, дождаться точно по секундам сваренного в соответствии с вашим заказом яйца в серебряной рюмке… Или, наоборот, спуститься в огромный, соответствующий народным вкусам пивной подвал, потребовать литровую кружку местного фирменного и к ней страшное блюдо айсбайн, то есть сваренное до состояния почти желе полкило роскошной свинины с тушеной кислой капустой, и почувствовать себя аборигеном – хотя современные немцы такой нездоровой еды избегают… Есть смысл заглянуть потом в самый большой на континенте универмаг KaDeWe – как уже было сказано, в Берлине можно сделать прекрасные покупки и сравнительно недорого…

Только за всеми этими удовольствиями не забудьте съездить в Трептов-парк. Там по-прежнему на своем месте гигантский каменный советский солдат «с девочкой спасенной на руках». Там рядом есть русская православная церковка – поставьте свечку. Вы же в Берлине, в котором вряд ли оказались бы туристом, если б та война кончилась по-другому. Всё в прошлом, от стены осталась только невидимая тень. Но было и такое прошлое, которое не подлежит забвению – просто потому, что без него не наступило бы настоящее.

Один город, два мира

Главный цвет Копенгагена – серый, как почти всех больших европейских городов. Это в старой Москве мы привыкли к желтым и розовым оштукатуренным особнячкам, это в Киеве стоят вокруг Лавры зеленые дворцы, восточные славяне склонны к византийской яркости. А каменная Европа монотонна, даже Петербург показался бы там пестроватым.

Серые камни стен перемежаются зеленью листьев – Копенгаген, конечно, не так полон парками, как Лондон, но деревьев много – и красной кирпичной кладкой. Один из символов города, ратуша, выстроен как раз из красного кирпича, стометровая эта башня едва уловимо напоминает старую железнодорожную водокачку. Только внутри нее не ржавые трубы, а скульптуры самых знаменитых датчан, сказочника Андерсена и физика Бора, и еще три сотни ступеней для желающих посмотреть на город сверху. Если хватит сил и упорства, можно влезть и оглядеться, наметить маршрут.

Конечно, нормальный человек не будет долго думать, а пойдет обычным путем туриста. Первым номером в списке значится, естественно, Русалочка, милая бронзовая девушка в натуральную величину, уже сто лет сидящая в мелкой и холодной прибрежной воде у парковой набережной. Какие-то идиоты регулярно откручивают невинному созданию голову, но если вам повезет, вы застанете достопримечательность в комплекте… Потом в Тиволи, местный диснейленд для детей и не совсем взрослых, не имеющий никакого отношения к космополитическим диснейлендам и возникший раньше них. Там можно покататься на обычной американской горке – впрочем, более скоростной, чем американская, – и выпить пива, «Карлсберга», какого ж еще… Необходимо, разумеется, сфотографироваться с датским гвардейцем возле королевского дворца Амалиенберг. Гвардеец очень похож на английского, в такой же медвежьей шапке, и так же каменно равнодушен к пристраивающимся сбоку туристам. Но попасть ко дворцу надо в удачный момент: часовые стоят только тогда, когда король дома… После этого сил останется лишь чтобы добраться до Новой Гавани, которая еще недавно была действительно гаванью, там гуляли буйные матросы, в воздухе витала пиратская романтика, а теперь это район хороших кафе и ресторанов, где можно прилично пообедать. Если хотите подражать местным, возьмите побольше блюд из селедки и запивайте водку пивом – этот обычай, который мы гордо считаем русским, широко распространен в Дании даже среди дам, самых эмансипированных в мире… На следующий день можно наметить старые замки – Христианборг, стоящий на острове, откуда пошел быть Копенгаген, и Росенборг, хранилище королевских сокровищ, возвышающийся на краю огромного парка, некогда королевского огорода… Потом дойдет очередь до самого большого не то в Европе, не то даже в мире Аквариума, до уникальной колонии пираний, рассматривание которых примиряет с человеческими нравами… Наконец, можете отправляться в пешеходную зону Строгет, где полно магазинов, торгующих знаменитым датским дизайном. Купите там на память какую-нибудь странную, непонятного назначения штуку из нержавейки, алюминия или стекла…

Однако все это не более интересно, чем экскурсия по любому большому и старинному европейскому городу. Даже неповторимые впечатления от рассматривания многострадальной Русалочки и от запивания именно датской водки датским же пивом постепенно сотрутся из памяти как раз потому, что они связаны исключительно с Копенгагеном – мало ли виденного и испытанного забыто… Если же вы хотите получить толчок для размышлений, которые будут постоянно, годами подпитываться текущими мировыми событиями и окружающей вас жизнью, идите в Христианию.

Нужно пересечь мост, оставив справа Королевскую библиотеку, свернуть налево, в обычные буржуазные жилые кварталы вдоль реки, потом направо – и выйти к облупленному и изрисованному граффити каменному забору с сорванными воротами и огромным камнем, лежащим поперек въезда. Здесь, в старых и заброшенных королевских казармах, с 1974 года существует вольный город неприкаянных, полупризнанное суверенное государство изгоев и отщепенцев, столица марихуаны и гашиша. Этот живой памятник эре хиппи стал и прибежищем для их преемников, раем для всех, не вписавшихся в западный мир, привычной головной болью полиции и кошмаром, терзающим воображение терпеливых обывателей.

К середине семидесятых движение хиппи начало терять энергию и масштаб. Вьетнам остался в прошлом, антиглобализм еще не начинался, новые левые закончили Сорбонну, Бёркли и Кент, чтобы понемногу превратиться в умеренно либеральных служащих, в моду входили яппи. И только закоснелые, неисправимые остались при своем пацифизме и пофигизме, травке и нестяжательстве, браслетиках, косичках, истлевших джинсах и рваных цветных одеялах. Они и захватили пустые казармы, через анархическую газетку объявив Христианию, обычный копенгагенский квартал, вольным городом мира и любви, кайфа от легких наркотиков и ремесленного труда в охотку, истинно коммунистическим островом, окруженным со всех сторон капиталистическим океаном. Они учредили самоуправление, при котором решения принимаются не большинством, а общим согласием. Они понаставили шалашей и жилых сараев среди казарм, назвали главную улицу в честь продавцов травы Pusher street и открыли бар, где не подают ничего, крепче пива, зато пахнет так, будто находишься внутри доброго косяка. Они запретили на территории Христиании автомобили, оружие и тяжелые наркотики.

Тут власти опомнились, но уже было поздно. Много раз решали привести Христианию в «христианский вид», но ничего из этого не выходило. Сопротивлялась не только либеральная общественность, но, как ни странно, и полиция: лучше иметь все эти безобразия в одном месте и следить, чтобы они оттуда не расползались, чем ловить продавцов марихуаны и просто бродяг по всему городу.

Год за годом город и коммуна привыкали друг к другу, пока не смирились. Коммунары стали платить городу – налоги, за аренду жилья – министерству обороны, избавились от агрессивных и склонных к криминалу байкеров, на некоторое время установивших в Христиании свои порядки, начали умеренно зарабатывать продажей туристам художественных поделок из экологически чистых материалов и другим кустарничеством – велосипеды чинят, например. Город, несмотря на требования крайне правых «снести клоаку», оставил коммуну в покое, официально не признав, впрочем, коллективной собственности как основы «казарменного коммунизма» и закрепив за каждым христианцем его хибару или угол в казарме как собственность частную – это святое. Обитатели Христиании, что-то около тысячи человек, точно никто не сосчитал, формально объявлены подданными датской короны, но живут здесь все, кто хочет, – человечество без наций и гражданств. Население состарилось, некоторым старожилам уже под семьдесят. Их многочисленные дети давно выросли, одни ушли в обычный ужасный мир чистогана и живут по его законам, другие остались. И уже их маленькие дети, босые и немытые, как обычные цыганята, только многие светловолосые, бегают в дыму конопли с местными собаками какой-то особенной породы – грязно-белыми, огромными и необыкновенно добрыми… А новые молодые приходят, конечно, но они уже другие – сумрачные, нервные, никак не похожие на поколение «детей-цветов», которое все начинало. Пришельцам еще нужно привыкнуть к тому, что бороться здесь не с кем, надо просто жить.