Девочка из Франции - Жужа Тури

Жанетта молча кивнула головой, но на лице ее отразилась отчаянная боль, будто пронизавшая ее насквозь. Йожеф Рошта сел за кухонный стол и после долгих приготовлений начал писать. Он писал сестре и тем трем шахтерам, что вернулись на родину семь лет назад.

— Я пойду погуляю немножко около дома, — сказала Жанетта.

Не дожидаясь ответа, она вышла и, против обыкновения, тихо затворила за собой дверь. Жанетта не спеша прошлась по всей главной улице, с достоинством кланяясь знакомым:

— Добрый вечер, мадам Брюно!.. Добрый вечер, мадам Роже!..

Соседки, заметив трагическое выражение ее лица, переговаривались:

— Что это стряслось с маленькой Жанеттой? Еле ноги передвигает, идет словно во сне…

Роза Прюнье тоже изумленно взглянула на свою одноклассницу, услышав ее приветливый голос.

— Добрый вечер, Роза! Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — растерянно ответила девочка и повторила: — Хорошо!..

Мясник и колбасник Мезье, неуклюжий человечек с козлиной бородкой, в меховой куртке поверх измазанного кровью передника, занял боевую позицию перед дверью твоей лавки, тревожно поглядывая на приближавшуюся проказницу. Жанетта чуть было не сказала: «Добрый вечер, господин Мезье», но удержалась и молча прошла мимо: Мезье, папаша Жантиль и все, кто жил на виллах, в лесу, принадлежали к враждебному лагерю. Им нет прощения!

Так, в тихой задумчивости, дошла она до пустыря, толкнула ветхую дощатую калитку, осторожно ступая между валявшимися повсюду обломками кирпича, кучами мусора и буйно разросшимися кустами чертополоха, пробралась к приземистому сарайчику, что стоял в углу участка. Из сарайчика доносились голоса: монотонное бормотанье Мари Жантиль и резкие реплики Андрэ Вавринека. Жанетта вошла в сарайчик и, опустив руки, остановилась на пороге. Ее неожиданное появление, суровое и страдальческое выражение лица, ее неподвижность и самая поза — все это произвело великолепный сценический эффект; впечатление дополнил мрачный театральный тон, когда Жанетта провозгласила:

— В следующую пятницу мы отправляемся в путь…

Мари Жантиль тихонько заплакала, маленький Стефан Вавринек опустился на землю и безмолвно скорчился. Андрэ Вавринек хрипло пробормотал:

— Знаем… Старик рассказывал…

«Стариком» они называли своего отца Тодора Вавринека, уже сильно сдавшего словака-шахтера. Плачущая Мари Жантиль все же сказала рассудительно и степенно:

— Мы как раз отбираем вещи, которые могут тебе пригодиться в Венгрии. Пожалуйста, Жанетта, осмотри здесь все и отложи то, что тебе хотелось бы взять с собой. Я от всего отказываюсь в твою пользу.

Окончив свою речь, маленькая толстушка окинула всех взглядом, ожидая одобрения. Ее круглое личико выражало величайшее удовлетворение собственным великодушием. Андрэ Вавринек пробормотал:

— Здесь все твое, Жанетта…

Маленький Стефан с неожиданной горячностью обнял Жанетту и, прижавшись к ней белокурой головкой, беззвучно заплакал. Жанетта не оттолкнула от себя ребенка, который своим откровенным горем еще усилил драматизм сцены прощания; стоя на пороге, она прошептала:

— Спасибо вам… но мне ничего не нужно… Я… все равно умру!

Довольная улыбка чуть тронула ее губы при виде потрясенных ребят. И вдруг Жанетта круто повернулась, голос ее зазвенел:

— Разве что на память… не возражаю!

Она рассыпала по земле аккуратно уложенные реликвии. Надтреснуто звякнул велосипедный звонок, змеями расползлись клубки шпагата, рассыпались вокруг кривые и выпрямленные гвозди, разлетелись пестрые лоскутья и цветные открытки со святыми… Жанетта каждую вещь брала в руки, кое-что откладывала в сторону, но тут же заменяла чем-нибудь другим. Ей трудно было расставаться со всем этим, да и неизвестно, в чем венгерская промышленность больше всего отставала от Франции — в производстве шпагата, костыльных гвоздей или открыток со святыми. Мари Жантиль прилежно собирала и укладывала на место отброшенные предметы. Сердце у нее сжималось при виде этого разгрома, и под конец она первая стала торопить всех:

— Пошли, уж темнеет.

…Огромное скопище терриконов угрожающе вздымалось у дороги. На вершины терриконов взбегали туго натянутые стальные тросы, направлявшие куда надо груженные пустой породой вагонетки. У железнодорожной стрелки пыхтел маленький, словно игрушечный, паровозик. Кочегар курил, опершись на поручни и обратив к ребятам свою закопченную ухмыляющуюся физиономию. Тянулись ввысь заводские трубы; даже лесок, зеленевший около шахты — маленькое зеленое пятнышко, след ушедшего лета, — не смягчал сурового пейзажа. Деревья, уже почти оголенные, вздымались к небу, и сквозь сплетения ветвей теперь отчетливо были видны маленькие виллы служащих. Густой звон с церковной колокольни возвестил о начале вечерни. Жанетта перекрестилась. Глаза ее жадно всматривались в картину вечернего Трепарвиля, словно она желала запечатлеть в памяти всю несравненную, как ей казалось, красоту родного поселка. Париж, конечно, чудо какой красивый город, но Трепарвиль!.. О, это совсем другое: Трепарвиль — ее собственность, которая обратится в ничто, если Жанетта уедет отсюда. Невозможно представить, что все это и дальше будет существовать без нее — деревья, камни, люди… И, успокаивая себя, Жанетта бормотала: «Все равно я умру…»

«Следующая пятница… Да ведь до нее еще столько дней и ночей!» — думала Жанетта. Однако этих дней и ночей становилось все меньше. Жанетта распрощалась с каждым камнем, деревом, со всеми знакомыми. Тогда ей стало скучно, и она уже нетерпеливо ждала наступления пятницы. Пусть уж скорее обрушится на нее беда, раз все равно ее не миновать.

Тот мастер на все руки, который изобрел «перпетуум мобиле» — вечно движущееся время, неумолимо и равномерно вращал его колесо, и уже близка была роковая ноябрьская пятница, ибо ни воля, ни мечта человека не в силах остановить бег времени хоть на одно-единственное мгновение…

В четверг после обеда Йожеф Рошта сказал дочери:

— Снесем сверху вещи. Подушки и одеяла надо бы зашить во что-нибудь, но во что?

— Может, зеленое покрывало подойдет? — спросила Жанетта.

— Зеленое покрывало, помнится, бабушкино, — заметил Йожеф Рошта. — Мне не хотелось бы, чтобы она потом искала его.

— Да ведь оно уж совсем в тряпку превратилось! И потом, оно мамино. Это она привезла из Рубэ три