Коллекция страхов прет-а-порте - Анна и Сергей Литвиновы

Лера попробовала представить: Марат – мертвый. И не смогла.

– И вы что же… считаете, что клофелин подлила – Надя? – Она с трудом удержалась от нервного смешка.

– Мы эту версию проверяем, – спокойно произнес штатский.

– Фигня. Полная, – покачала головой Лера. – Вы хоть сами можете представить, как эта библиотекарша зашуганная кому-то яд подливает?!

– Возможен другой вариант, – задумчиво сказал милицейский начальник. – Ваша подруга просто знала, что Марат в это время будет один. И предупредила убийцу.

– А эта, мымра его… Серафима какая-то… секретарша? – вспомнила Лера.

– У нее был отгул.

– Но откуда Надька могла об этом знать? – задала резонный вопрос девушка. – И потом: зачем? Зачем Надьке убивать Марата?.. Они ж наоборот – работать вместе собирались!..

– Не волнуйтесь: мы все выясним, – зловеще кивнул штатский. – А на данный момент от вас, Лерочка, требуется вот что: опишите мне, час за часом, что вы делали – три последних дня, включая сегодняшний.

– Мне тоже… тоже, кажется, нужен корвалол, – пробормотала Лера.

Все. Как это писатели любят говорить: слишком непосильная ноша на нее свалилась. Здоровью, похоже, совсем писец пришел: перед глазами всполохи, и пузо крутит, будто она поганок объелась.

Сначала Сонька. Потом Илья Казарин – о его гибели ей рассказал журналист Димка. И теперь вот – Марат… Нельзя сказать, что этих троих Лера любила. Или нуждалась в них. Или хотя бы симпатизировала. Но все-таки: они ведь были живые. Пусть вредные – но настоящие. Умели улыбаться, к чему-то стремились, о чем-то мечтали…

– Принесите, Анастасия Семеновна, корвалол, – скомандовал штатский.

Маманя послушно двинулась в кухню и быстро явилась обратно с мерным стаканчиком. Судя по едчайшему запаху, капель шестьдесят набухала.

Лера махом хватанула отраву, закашлялась, забормотала:

– Я… я, конечно, все расскажу. – Она вдруг почувствовала смертельную усталость. Невесомость в желудке – еще днем чувствовать ее было даже прикольно – вдруг навалилась чугунной тяжестью. А легкая, как с приятного похмелья, слабость вдруг обратилась в полную беспомощность. Лечь бы сейчас в постель, уткнуться носом в подушку… И не думать ни о ком. Ни про Соню. Ни про Марата. Ни про Илью Казарина…

– Вам нехорошо, Лера? – встревоженно спросил штатский.

– Нет-нет, ничего, – пробормотала она. – Я просто… устала, наверно… поэтому и чувствую себя неважно. И Марата жаль… – Она взглянула милиционеру в глаза. – Нельзя сказать, чтоб я его очень любила. Часто злилась на него. Орала. Но смерти – не желала ему никогда.

– Вот и помогите нам найти тех, кто его убил, – тихо попросил подполковник.

…Убрались менты только в двенадцатом часу ночи. Недоеденная картошка давно остыла, ненакрытая икра покрылась противной корочкой. Мама – пока Лера, изо всех сил напрягая мозги, описывала милиционерам три предыдущих дня – многократно бегала в кухню. И засадила чуть не полный пузырек корвалола – таким образом подтвердив придуманную дочерью версию насчет сердечной слабости.

Сердечные капли настроили матушку на решительный лад. И, когда за незваными гостями закрылась наконец дверь, маман заявила:

– Все, Валерия, с меня хватит. Никаких больше – слышишь, никаких! – показов! Никаких съемок. Сыта по горло… При мне теперь будешь сидеть! – Она всхлипнула остатками слез: – Бедная Сонечка… бедные ее родители. Бедный Марат – у него ведь тоже мама, наверно, еще жива…

Лера еле заметно пожала плечами – Сонька, царствие ей небесное, миллион раз говаривала, что «родакам на нее плевать с высоченной Пизанской башни». Ну, а Марат родительницу (если она у него, конечно, имелась) упоминал только в контексте «твою мать».

– Кому они оба могли помешать? – продолжала всхлипывать мама. – Кому?!

– Хватит, мам… – попросила Лера. И подумала: «Хорошо хоть, менты про Илюшку ничего не спросили. Еще больше было бы крику…»

Не будет она думать о погибших – нужно о живых беспокоиться. Но не обо всех живых – мамины слезы, например, Леру не волновали абсолютно. А вот за несчастную Надьку она очень беспокоилась. Ведь менты, скоты такие, похоже, вполне серьезно ей убийства хотят приписать! Обоих: и Соньки, и Марата. И, по большому счету, – кто в этом виноват? Она, Лера. Ведь Надя-то – ни на какой показ идти не хотела. И в рекламе сниматься – совсем не рвалась. А Лера ее уговаривала. Рисовала радужные картины. Сулила золотые горы. Вот и подставила человека.

Лера еле дотерпела, пока маман наконец отахается и отправится в коечку. Выждала минут пятнадцать, подкралась к двери маминой комнаты, послушала ее сонное дыхание… А потом вернулась в свою спальню, вышла с мобильником на балкон – чтоб родительница точно уж не услышала – и набрала домашний телефон Нади Митрофановой.

Домой она попала только ближе к полуночи. Сказать, что состояние ее было кошмарным, – значит, не сказать ничего. Не Надя домой пришла – бледная ее тень. Клон.

Даже Родион, преданный друг и – давно проверено! – лучший лекарь, не решился к своей хозяйке подойти. Забился в угол, есть-гулять не просит и поглядывает не с сочувствием – с ужасом.

Надя не стала разуваться. Не сняла ветровку. И даже сумочку на столик в прихожей не бросила – так и держала в руках. Тупо, словно робот, прошла на кухню. Опустилась на табуретку. Прикрыла глаза… И тут же увидела себя – как она входит в офис. И замечает Марата – тот ждет ее за столом. Безучастный, в дорогом костюме, прическа – волосок к волоску… Опрокинутая чашка из-под кофе.

Что было дальше – Надя помнила смутно. Совершенно точно она закричала. И кричала, ей показалось, очень долго – прежде чем ее услышали. Первым в Маратов офис вроде бы пришлепал старичок-вахтер, а потом – и еще какие-то люди. Они все громко разговаривали, о чем-то спрашивали, тыкали в телефонные кнопки… Ну, а потом появилась милиция.

Надя очень боялась, что ее запрут в камере. И один из ментов – молодой, злой, с вонючей сигаретой, прилипшей к нижней губе, – ей это обещал. Он что-то бесконечно шипел про невинных овечек, ломающих комедию. Про тихий омут… про благостных дурочек… И еще Надя запомнила: «Ладно мне сказки травить, кинозвезда нашлась! Таких коров, как ты, в рекламе не снимают!»

Потом ее посадили в милицейскую машину – на заднее, пропахшее нечистотами сиденье. И повезли, как она поняла, в райотдел. А там – снова были лица. Вопросы. Угрозы. Холодная комната с депрессивными, болотного цвета стенами… Надя просила, чтобы ей позволили позвонить – единственному человеку, который мог бы помочь, Димке. Она не сомневалась, что тот примчится немедленно. Но к телефону ее не пустили: «Ты не в Штатах, лапуля. А у нас – последний звонок не положен».

Краем уха Надя успела уловить – Марата, похоже, отравили. Нагло. Не маскируясь – в чашечке с кофе оказалась ударная доза клофелина. Лекарства, благо запаха и вкуса у него нет, не пожалели. Доза оказалась такой, что Марат умер в течение двадцати минут. Примерно в три сорок пять. За четверть часа до ее прихода.

– Но при чем же тогда здесь я?! – взывала к логике Надежда. – Я ровно в четыре пришла, спросите хоть у вахтера! И кофе мы с Маратом не пили, я даже за стол не села – сразу увидела, что он мертвый!

Но ее вопросов никто не слушал – требовали бесконечных ответов. О том, где она познакомилась с Маратом. Какие их связывают отношения? Вели ли они финансовые дела. И – этот вопрос повторили неоднократно, в многочисленных вариациях – чем Надя может объяснить гибель Марата всего через два дня после смерти его подопечной, Сони Перепелицыной? А также тот факт, что именно она в обоих случаях первой обнаружила трупы?

– Я не знаю, это просто случайность… – оправдывалась Митрофанова.

Но оправданиям, похоже, никто не верил: «Таких случайностей, милочка, в нашей практике еще не бывало».

И отстали менты, только когда у Нади случилась истерика. Настоящая – рыдала так, что слезы не останавливались. Не помогали ни вода, ни сердечные капли, ни даже водка, сыскавшаяся в милицейских запасах.

Тогда наконец ей дали подписать какую-то бумагу – кажется, то была подписка о невыезде. И велели ехать домой.

И вот – она дома. В пустой, страшной квартире. Сидит, в уличных туфлях, ветровке и с сумкой на коленях, на кухонном табурете. В темноте. И бесконечно, навязчиво думает: «Нужно… нужно что-то сделать…»

А что именно? Покормить и выгулять Родиона? Пойти умыться? Махом выпить стакан коньяку?.. Нет, нет, все не то… Вот что надо сделать: позвонить Полуянову. Пусть приезжает. Она ведь вчера поддерживала его – когда было плохо ему? Так пусть теперь и он ей поможет!

Надя ощупью, дрожащей рукой потянулась к телефону – и вдруг аппарат зазвонил сам. На душе потеплело: «Дима! Понял, почувствовал, как мне плохо!» И она радостно схватила трубку: