Жара - Ральф Ротман

Она слегка повернулась на стуле. Ее глаза были ясными, как всегда, только по краям слегка покраснели и на ее восковом лице смотрелись немного воспаленными.

— Разве это не прекрасно, Симон? Тауенциен?

Он кивнул, протянул ей ломтик яблока.

— А разве там есть галерея?

— Ну конечно! — воскликнул Россе, и в его голосе послышались нотки упрямства. Он задрал подбородок, перекинул одну ногу на другую, обхватил руками колено. — Рядом с Европа-Центром. Бреннер. — Острые носки ботинок, черных, с зеркальным блеском, легкий костюм, белая рубашка, на носках тот же рисунок, что и на галстуке.

— Разве это не агентство недвижимости?

— Именно так, любезный. Да еще и какое! У них есть фойе… — Он повернулся к художнице. — Там хватит места по меньшей мере для пятидесяти картин. И потом: если Бреннер приглашает выставиться, придут не только эти педерасты от искусства, любители потягивать шампанское, которые сами никогда ничего не покупают. Туда придет настоящий богатый Берлин! Лучшего адреса для этой публики не сыщешь.

Фрау Андерсен кивнула, погруженная в свои мысли.

— Тауенциен, — прошептала она. — Управляющий так любил гардении… А я, недотепа, вечно путала их с геранью. — Потом она подергала себя за белые волоски на подбородке и взглянула на окно, выходящее во двор. — Да, это было бы здорово. Я, правда, не очень верю в такое, но если появится немного денег благодаря картинам, это было бы очень здорово. Тогда я смогла бы кое-что вложить в этот гроб. Дом разрушается быстрее меня… — Она надкусила ломтик яблока и принялась жевать беззубым ртом.

— Шансы у нас не самые плохие, — сказал Россе. — Во всяком случае, я подал заявку в Комитет охраны исторических памятников.

Она скривила лицо.

— У-у, это весьма сомнительная и ненадежная организация… А что, у них есть деньги? Да только для кого… Не для меня же…

Он вежливо улыбнулся, одним уголком губ, и сделал широкий жест рукой.

— Это все здесь нужно сохранить. Памятник уникален сам по себе, два стиля — бидермейер и модерн — в переднем и заднем дворе. Подать ходатайство — ничего не стоит и никаких затрат. Напротив. Если решение будет положительным, вы получите большие деньги от сената. Для санации зданий.

— В самом деле?

Он пожал плечами.

— Конечно. Есть, правда, несколько гнилых мест. Дом осел, дал трещины, плесень на стенах, жучок. Но все это, так я думаю, можно еще отремонтировать. А тогда, значит, нет препятствий для получения субсидии со стороны городских властей.

Женщина удивленно покачала головой.

— Ни один человек никогда не говорил мне ничего подобного! Даже мой консультант по налогам. Он только следит за порядком выплат. Черт побери! В домах, значит, вы тоже разбираетесь?

Россе усмехнулся.

— Разве что как искусствовед. Хотя, если честно признаться, семинары по архитектуре всегда нагоняли на меня скуку. Весь этот набор колонн и карнизов, кому это охота запоминать. — Он показал на папки. — Я, между прочим, немного ознакомился с состоянием дел и более или менее разобрался в этом, спасибо большое. В бывшей сапожной мастерской можно устроить хранилище для картин, с кондиционером, увлажнителем воздуха и так далее. Это обойдется примерно в четыре тысячи, но не упускать же такой случай. Кроме того, еще две квартиры пустуют. А та цена за квадратный метр, которую вы назначаете сегодня, это, конечно, просто смешно. И потом, еще вот здесь, в боковом флигеле… — Он открыл папку. — Некий Клемке. Уже битых пять месяцев он не платит вам арендную плату.

— Что? Людгер? Правда? Я этого как-то не заметила. Ну что это он. Всегда был таким приветливым. Ну, я ему задам… А что, собственно, я ему скажу? Он еще, чего доброго, разъярится под конец, а? Я ведь всего лишь старая женщина…

Россе засмеялся.

— Но, Лия! Существуют ведь еще кое-какие правовые пути. Сначала я напишу ему, потом дам бумаге нужный ход. Человеческий материал, так сказать, как я это называю, и работа с ним… У вас еще достаточно подрамников?

Художница, взявшаяся опять за журнал, показала на Де Лоо.

— Молодой человек снабжает меня всем наилучшим образом. Так ведь, Симон? Вот разве что немного краски нашему дому не повредило бы.

Он кивнул, встал и отнес остатки яблока в прихожую. Кожица соскользнула с доверху заполненного ведра, свернулась на полу в тугую спираль, а он вытащил из ведра пакет и туго завязал его. Мобильный телефон лежал поверх мойки в мыльнице.

— Мне надо идти, — сказал он, фрау Андерсен сделала огорченную мину и подняла дрожащую руку, помахав ему на прощание. Россе, снова склонившийся над папками, даже не поднял головы, а Де Лоо попробовал еще раз завернуть кран, но бежавшая оттуда тоненькая струйка не прервалась.

Пороховой заряд угодил в лопатку, по рогам они вычислили возраст оленя, рассмотрели остатки «меха» на пантах и потухший сине-молочный глаз над слезным мешком. Подвешенная на крюк туша слегка раскачивалась, свисал вывалившийся язык, они чуть-чуть отодвинули тушу в сторону, чтобы пройти к термошкафу. Через моечную, где в каменных раковинах, образуя живописную картину, горой были навалены судки, перепачканные соусом, кастрюли в жире, сковородки со следами жарки, мешалки и половники, они прошли в прокуренную комнату отдыха, и Де Лоо, надув щеки, потянул за цепочку над своим стулом, опрокидывая фрамугу и впуская свежий воздух.

Клапучек и Бернд, оба в длинных фартуках, уже поели. Они курили немецкие сигариллы с серебряным фильтром и сдвинулись немного в сторону, освобождая место. Эмиль просматривал газету. Синяк под глазом был по размеру больше повязки, а из раны под скулой торчали ниточки шва.

В комнате распространился кислый запах винного уксуса, стоило Гарри снять фольгу со своей порции еды. Кислая капуста, расплющенная в алюминиевой тарелке, имела вид поблекшей травы, придавленной камнем, а кровяная колбаса лопнула при закатке фольгой. Он поддел вилкой пюреобразную массу и сунул себе в рот. Де Лоо мешал ложкой свой гороховый суп.

— Ты уже видел? Они сровняли «Чертоги козла» с землей. Там теперь будет новостройка, — сказал Клапучек. — Шик-модерн. Посольство Ватикана.

— В Кройцберге?! — удивился Бернд. — Ты в этом уверен? Это и в самом деле было бы недурно. То есть я хочу сказать, я вовсе не религиозен и не собираюсь им становиться. Но у этих молодых священников такая кожа…

Съев две полные ложки, Де Лоо отодвинул от себя суп и вытащил из шкафчика несколько шоколадных бомбочек, освободил их от тонкой обертки.

— А что стало с твоими дружками?

— С Атце и Купле? Не беспокойся, я их пристроил, — сказал Клапучек. — Я здесь каждую подворотню знаю. А малышка с собакой, помнишь ее? У нее теперь квартира-люкс.

Де Лоо посмотрел на него вопросительно, и тот передернул плечами.

— В Берлине за этим не очень строго следят… Между прочим, я навестил вчера нашу рыбачку. Ты думаешь, она встретила меня приветливо или сказала ласковое слово? «Спасибо. Пожалуйста. До свидания». Всё! Такая задница, дальше ехать некуда! Можно подумать, я скинул ее в последний раз с кровати. При этом она не лишена юмора и все такое прочее. Выловила для меня одну из этих живых форелей… Ну, скажу я тебе, видок, когда она шурует сачком в аквариуме, промеж этих юрких тварей, а ты стоишь сбоку и можешь заглянуть ей в ворот халата… Mama mia. А когда она швырнула одну из них на свою разделочную доску, шмяк, и размахнулась деревянным молотком, я и говорю ей: «Не стоит трудиться, любезная пани, не надо убивать рыбку. Я ее так съем!» — милая такая шутка. А она обернулась на меня и как рыкнет: «Ну хотя бы немножко оглушить ее, а?» А потом как жахнет…

Он раздавил сигариллу о фольгу, потер подбородок.

— Проклятье, прямо не знаю, но он у меня встал. Может, я извращенец какой… А когда вышел, до меня дошло, какую ошибку я совершил, что за идиот! Я, собственно, пожелал ей хороших выходных.

— И что в этом плохого?

— Ну, понимаешь, я хотел сегодня снова туда пойти.

— Ну и что?

— Вот чудак! Да пойми ты! Если я в четверг пожелал ей хороших выходных, не могу же я снова заявиться в пятницу! Она примет меня за полного идиота, а?

Де Лоо усмехнулся.

— Ну, особой связи между одним и другим я не вижу… А может, она обрадуется… Где, ты сказал, сейчас та маленькая полячка?

Гарри извлек из кармана халата банку пива, дернул за кольцо.

— Ну где же ей быть… — Пена закапала на кровяную колбасу, и он поспешил отпить глоток, булькая и рыгая. — Клаппу у нас великий сутенер. Love те tender [39],торгует девушками.

Клапучек отмахнулся, сдвинул очки на лоб, и ухмылку на его лице мгновенно стер громкий свист, который донесся вдруг из моечной. Шаги по кафельному полу, кто-то постучал — все молчали, затаившись, никто не поднимал глаз, а Бернд откинулся назад, скрестил на груди руки и прошипел: